Теперь Мудрец ехал бок о бок с кондотьером, изредка оглядываясь назад и подмигивая Киру. Бывший лейтенант гвардии, бежавший из столицы в страхе перед наказанием за безобразие, учиненное в день тезоименитства матушки императора,[56] только улыбался в ответ. Кто же обижается на товарищей? И на болтуна Мелкого, и на старающегося выглядеть более простым и недалеким, чем на самом деле, Мудреца, и на сурового Кулака, и на порывистую, грубоватую Пустельгу, сегодня отправившуюся в дозор. Единственный наемник, с которым тьяльский дворянин т’Кирсьен делла Тарн не мог найти общего языка, ехал на низкорослом мышастом коньке чуть позади кондотьера. Уродливый карлик дроу, замкнутый, привередливый, неуживчивый. Он тенью следовал за Кулаком. Кое-кто поговаривал, что кондотьер когда-то спас ему жизнь. Лет пять или шесть назад, во время последнего, запомнившегося особой жестокостью как со стороны людей, так и со стороны остроухих восстания.

Кир задумчиво слушал Мелкого. Слушал, что называется, вполуха, не особо вникая в смысл рассказа, повествующего об очередной старческой выходке императора. То ли на похоронах сановника спросил, почему тот не явился пред светлы очи, то ли распугал Совет жрецов поцелуями взасос… Разве же это смешно? Тут впору плакать. Восьмой десяток старику. Пора об отдыхе задуматься… Преемника подготовить. Вот только нет у его императорского величества наследника. Двое сыновей было, но отец пережил обоих. Единственная дочь замужем за вице-королем Аруна. К сожалению, Триединый не дал ей счастья стать матерью. Если император, не приведи Господь, умрет, наследников набежит, как бродячих котов на помойку. Племянники, троюродные и двоюродные, вцепятся друг другу в глотки, да еще и привлекут к забаве собственных детишек. А там наместники провинций подключатся. Ну и короли тамошние, само собой. Что тогда будет с Сасандрой? Есть, правда, надежда на Совет жрецов. Если они сумеют обуздать властолюбивые устремления дальней родни его величества, то возьмут управление страной в свои руки, а там выберут из всех претендентов наиболее достойного, возведут его на престол и помогут не только мудрым советом, но и церковным влиянием, значение которого для страны трудно переоценить…

От пронзительного свиста, донесшегося из кустов справа от дороги, гнедой дернулся в сторону, прижимая уши.

Это еще что такое?

Кир прижал шенкеля, подобрал повод.

И тут послышались щелчки, которые ни с чем не спутаешь. Так бьет отпущенная тетива по кожаному нарукавнику.

Засада?

Почему дозор с Пустельгой во главе ничего не заметил?

Тяжелые стрелы обрушились на сгрудившихся от неожиданности всадников.

Вейран, веселый дорландец, видный знаток сортов пива и скабрезных куплетов, вылетел из седла, будто его молотом ударили. Стрела прошла наискось в плечо, пришпилив правую руку к туловищу. Сразу две стрелы вонзились в широкогрудого гнедого, на котором сидел Мудрец. Одна пробила коню насквозь шею, другая воткнулась в круп рядом с репицей. Верзила успел спрыгнуть, но смотрел на умирающего скакуна с детским удивлением.

– Вроссыпь! Вроссыпь! – Громкий крик Кулака вернул Кира к действительности. Парень выхватил меч, шлепнул гнедка плашмя по боку, высылая его вперед. И вовремя. Еще одна стрела скользнула у самой щеки.

Бывший гвардеец оглянулся.

В колонне пехотинцев творилось что-то невообразимое. Во всяком случае, их бессмысленная беготня ничего общего не имела с построением в боевой порядок. Господина полковника, т’Арриго делла Куррадо, напыщенного индюка, по мнению тьяльца, не способного управлять даже стадом баранов, нигде не было видно. Неужели погиб от первого же залпа? Собственно, и потеря-то невелика, но теперь кто-то из капитанов должен взять на себя командование полком. А пока они сообразят…

– На лучников! – кричал Кулак.

Наемники пытались привести коней в повиновение, но напуганные запахом крови и орущей толпой животные отчаянно сопротивлялись.

Кир вдруг с пугающей ясностью осознал, что это его первый серьезный бой. Не потасовка один на один или пять на пять, не дуэль до первой крови, а схватка, в которой нет места благородству и жалости. Неизвестные, скорее всего тельбийцы из числа противников присоединения страны к Сасандре, хотят одного – уничтожить имперский отряд до последнего человека. Значит, противопоставить нужно ярости ярость, ненависти ненависть, жестокости жестокость. Только так можно победить. А остаться в живых можно, лишь победив.

– Вперед! Медрен! Медрен и Тельбия! – Между серыми стволами замелькали неясные силуэты. Вражеская пехота. Их много. Если и меньше, нежели сасандрийцев, то не очень. Сотен шесть-семь…

– Кулак! Честь и слава! – ответил своим кличем кондотьер. – На лучников!

Все правильно. Сомнем стрелков, наша пехота успеет построиться и встретить пиками катящихся вниз по склону врагов.

Кир ударил гнедого пятками, пригнулся к гриве и, загнав в самые потаенные закоулки души предательский, сковывающий руки-ноги страх, помчался к зарослям кустарника – малины, что ли?

С пронзительным визгом из-за поворота вылетела Пустельга – щека рассечена, в правой руке разряженный арбалет, которым она изо всех лупила по бокам коня.

– Засада! Засада! – орала она. Увидела схватку и с первого взгляда оценила сложность положения. – Честь и слава!

Светло-серый конь врезался грудью в переплетение колючих побегов. Женщина неуловимым движением встала на седле, упираясь носком сапога в переднюю луку.

Прыжок!

Узкий меч еще в полете перерубил тетиву длинного лука и горло стрелка.

– За мной! Вперед! – надрывался Кулак.

– Тельбия и Медрен! – голосили позади.

Тельбийцы, на вид немытая деревенщина, согнанная невесть какими усилиями в подобие войска, вооруженная чем попало – не хватало еще увидеть ухват или рубанок, – докатились до ряда щитов и теперь визжали, орали, ругались по-черному, стараясь хоть зацепить кого-нибудь из солдат. В ответ били пики.

До зарослей малинника оставалось всего ничего. Десяток шагов. Коню преодолеть – пара пустяков. Кирсьен уже различал испуганные лица стрелков – не регулярная армия, а все тот же сброд, набранный на этот раз, скорее всего, из охотников. Такие удара конницы не выдержат. Вот-вот дрогнут и побегут, бросая луки…

Бучина[57] слева от дороги загудела от топота копыт.

К нестройным воплям селян добавилась слаженная многоголосица привычных к совместным сражениям бойцов:

– Вперед, Тельбия! Бей-коли! Медрен!!!

Оглянувшись через плечо, Кир понял сразу – худо дело.

Тельбийские латники. Не меньше роты. Уж кого-кого, а этих не испугаешь ровным строем и бравой выправкой. Сами хоть кого устрашат. Стальные нагрудники, начищенные до блеска шлемы, черные с серебром – должно быть цвета местного ландграфа – треугольные флажки на пиках. Кони мчат ноздря в ноздрю, как на параде.

Успеют ли пехотинцы развернуть щиты? А если даже и успеют, устоит линия под напором тяжелой кавалерии? Три шеренги – слабовато против конницы.

– Не спи! – рявкнул Мелкий.

Тьялец повернулся. И вовремя…

В двух шагах перед ним отчаявшийся лучник, оскалившись, до уха натянул тетиву. Глаза безумные. Борода взъерошенная. Наконечник стрелы глядит прямо в грудь приближающегося наемника.

«Спаси, Триединый, и помилуй!» – Кир сжался, пытаясь стать маленьким и незаметным.

Будто бы во сне, пальцы стрелка медленно разжались. Стрела сорвалась с тетивы, поползла вперед.

«Уйди, уйди… Промахнись!»

Призрачный мерцающий диск возник перед мордой гнедка. Вроде бы и нет ничего, но если внимательно приглядеться, то еле заметная радуга укажет размытые края. Чуть больше баклера,[58] да и формой похоже.

Наконечник скользнул по диску, и стрела, зашелестев, ушла в сторону.

Кирсьен еще успел заметить ошарашенные глаза лучника – бедняга ведь был уверен, что попадет, – а потом его конь врезался в тьяльца, сбил с ног, промчался дальше.