Менестрель, подняв над головой шпагу в сексте и подперев запястье правой руки кулаком с зажатым кинжалом, только жмурился всякий раз и молился святому Брунне, покровителю кузнецов, чтобы оружие выдержало. Звенела сталь. Несмотря на немалый возраст, бывший посланник не выказывал признаков усталости, только бисеринки пота проступили на лбу и висках. Ланс даже не пытался подняться и контратаковать, все силы сосредоточив на обороне. Ну, разве что пытался принимать удары на «сильную» часть клинка. Только бы шпага не сломалась…

Истинно верующие и богобоязненные люди знают, что если достаточно долго посвящать искренние молитвы Вседержителю и святым, то рано или поздно желание исполнится. Поэтому многие злоупотребляют обращением к покровителям, беспокоя их по пустякам. Взять, к примеру, лейтенанта Марцеля альт Родера из Роты Стальных Котов. Играя в кости, он постоянно просил о помощи святую Маркитту, рассчитывая, что сочетание точек на кубиках позволят ему совершить выигрышный ход. Подданные короны Аркайла могли обращать сердца то к святому Кельвецию, который считался покровителем их державы, или к святой Пергитте Великомученице. Лоддеры прежде всех прочих почитали святого Малька, трагерцы — святого Ягена, а браккарцы — святого Йону. Моряки молили о помощи святого Лорена, земледельцы — святого Бердана, а купцы и лавочники — святого Микала.

Народная молва разносит немало примеров того, как святители, мученики и праведники частенько являли чудо, помогая своим верным почитателям в, казалось бы, самых невероятных случаях, давая им помощь в самых безвыходных положениях и укрепляя в Святой Вере. Однако церковники частенько разъясняли в проповедях, что лишь слова праведника могут достичь слуха святых покровителей. Услышаны будут лишь те, кто молился ежедневно и бескорыстно, соблюдал все заветы Вседержителя и не грешил. Ну, а если и согрешил вольно или невольно, но тут же, по горячим следам исповедался, покаялся и получил отпущение. А вот те, кто вспоминают святых от случая к случаю, обращаются к ним только когда невмоготу или, как говорят в аркайлских припортовых кварталах, жаренный петух в задницу клюнет, рассчитывать на милость могут далеко не всегда.

Ланс никогда не числил себя в святошах. И даже просто в богобоязненных прихожанах. Не богохульствовал конечно по поводу и без повода, как многие его знакомые наёмники, но и в церковь ходил от случая к случаю. Последний раз исповедовался, пожалуй, вообще, перед неудавшейся казнью. Поэтому он даже не удивился, когда его шпага после очередного удара Ак-Нарта переломилась на полторы пяди от эфеса. Должно быть, в клинке изначально была слабина по причине лености или недостаточно мастерства оружейника. Конечно, у бывшего посланника наверняка была шпага, сработанная исключительно для него — под рост и длину руки, а менестрелю досталась первая попавшаяся с оружейной стойки.

Сталь со звоном лопнула. Ланс успел лишь чуть-чуть повернуть голову, чтобы череп не раскололся, подобно лесному ореху.

Лезвие браккарской шпаги скользнуло по голове. Вспышкой боли обожгло ухо. Потемнело в глазах. Ярость затуманила разум.

Ланс прыгнул с места вперёд и, обхватив бывшего посланника, словно лучшего друга, сжал в объятиях, сковывая движения рук. Ак-Нарт успел ударить его коленом, целясь в пах, но попал в бедро, а потом кинжал менестреля вонзился ему в спину, скрежеща сталью по рёбрам. Браккарец зарычал, потом захрипел, когда Ланс выдернул клинок и вонзил его снова. И снова. И снова…

На каком ударе глава Дома Жемчужного Нарвала обмяк и навалился всей тяжестью на менестреля? На десятом? На двадцатом? Ланс не считал. Покрытая кровью рукоять скользила в ладони, а он втыкал и втыкал кинжал в уже бездыханное тело. Потом они упали в пыль, которая превращалась в чёрную грязь, впитывая алую влагу, струящуюся из ран бойцов.

Чьи-то пальцы разжимали его ладонь, мёртвой хваткой вцепившуюся в рукоять кинжала. Чьи-то руки размыкали смертельное объятие. Куда-то тащили менестреля. Голоса сливались в один трудноразличимый гул. Перед глазами проплыло лицо Дар-Виллы. Она что-то кричала и размахивала руками. Потом на её месте возник айа-багаанский капитан, который низко склонился над Лансом, закрывая с собой всё небо. Пран Махтун беззвучно открывал рот.

Альт Грегор не ощущал боли. Не ощущал злости, но и жалости или угрызений совести тоже не ощущал. Только безмерную усталость. Хотелось спать. Веки налились свинцом. А Махтун продолжал шевелить губами, закатывая глаза. Его чёрная бородка смешно топорщилась, а усы вели себя будто два червячка, выглянувшие из яблока. Если бы Ланс не хотел так сильно спать, но рассмеялся бы. А так его сил хватило лишь на лёгкую улыбку, не замеченную никем из окруживших его дворян.

А потом он решил не бороться со своими желаниями и закрыл глаза.

Из блаженного забытья его выдернула боль.

Огнём горело левое ухо.

Саднили рёбра справа и слева.

Ныли правое плечо и левое предплечье.

За грудиной тоже отдавало болью. С каждым толчком измученного сердца менестреля.

Ланс открыл глаза. В комнате царил полумрак, разгоняемы лишь пламенем свечи, которая стояла на маленьком столике, придвинутом вплотную к кровати. Там же менестрель разглядел стройные ряды пузырьков из тёмного стекла, горшочки из глазурованной глины, мисочки и плошки.

— Наш больной пришёл в себя, — послышался знакомый голос.

В круге света появился носатый профиль лекаря Тер-Реуса. Густые брови, как обычно, нахмурены и придавали ему скорбный и озабоченный вид.

— Вот нам снова выпало свидание, пран Ланс, — проговорил врачеватель. — Не скрою, мне хотелось бы как можно реже встречаться с каждым из пранов, которые нуждаются в моих услугах.

Менестрель хотел ответить, но только захрипел. Горло пересохло и решительно отказывалось издавать хотя бы один внятный звук.

— Пришлось вас основательно заштопать, — продолжал Тер-Реус. — Пять ран. на порез на рёбрах слева у меня пошло девять стежков.

— И красоту вам Ак-Нарт подпортил изрядно. Об изрядном куске уха придётся забыть, — проговорила Дар-Вилла, покидая тёмный угол, где сидела так тихо и неподвижно, что Ланс не заметил её при первом взгляде. — Мастер, Тер-Реус, по-моему, прану Лансу нужно промочить горло.

— Вы совершенно правы, — кивнул бровастый. Взял со стола чашку. — Ложка мёда, разведённая в воде, не только утолит жажду, но и придаст силы. — Привычным движением он подсунул ладонь альт Грегору под затылок, приподнял голову и поднёс чашку к губам. — Пейте, пран.

Ланс сделал несколько глотков. Он не любил мёд, даже малейший привкус был способен испортить, по мнению менестреля, любое блюдо. Но тут уж деваться некуда. Когда за дело взялись Тер-Реус и Дар-Вилла, лучше не сопротивляться. Иначе с них станется напоить его какой-нибудь гадостью, наподобие пустырника, тысячелистника или «кошачьих лапок», которыми лекарь щедро потчевал его на борту «Лунного гонщика».

— Сильно ухо повредили? — спросил он, когда понял, что сухость из горла ушла.

— Почти половину отрезали. У Ак-Нарта острая шпага. — Ответила шпионка. — Кроме того вам сняли кожу на голове вместе с волосами…

— Всю?

— Не смешите меня. Не всю, конечно. Но кусок хороший. В половину моей ладони.

— Святой Кельвеций!

— Ничего страшного, заживёт, — сказал лекарь. — Будете зачёсывать волосы, чтобы прикрыть проплешину, только и всего.

— Тер-Реус — мастер своего дела. Я испугалась, что у вас может снова случиться сердечный приступ, а потому отправила Снарра на «Лунный гонщик. К счастью, капитан Бра-Донн тер Арр третьего дня привёл судно в гавань. И вот Тер-Реус здесь…

— И штопает порезы и уколы на теле самого известного менестреля двенадцати держав, — добавил бровастый.

— Вы же не любите складывать кости и зашивать раны, — улыбнулся Ланс.

— Чего не сделаешь из любви к искусству? — вздохнул Тер-Реус.

— К лекарству?

— К музыке. Шить я по-прежнему не люблю. Но, смею вас заверить, я старался. Шрамы будут маленькими.