«Ланс альт Грегор, мы ждём вас сегодня вечеров в особняке на улице Радости! Не забудьте прихватить скрипки и ксилофон!»

«Ланс аль Грегор, будем счастливы видеть вас на свадьбе нашей любимой дочери!»

«Ланс альт Грегор, идите сюда!»

«Ланс альт Грегор, идите туда!»

«Наплюйте на себя и свою жизнь и уделите время нам!»

«Нет, нам!»

Конечно, платили ему сторицей — восторгом, восхищением, любовью, толпами на выступлениях, бурными аплодисментами. Красотки и дурнушки выстраивались к нему в очередь исключительно для того, чтобы потом хвастать перед подругами. Безусые юнцы и седые праны предлагали выпить, старались показаться в обществе рядом с великим альт Грегором, доходило даже до того, что с ним заводили ссоры, а после показывали шрам — это отметина знаменитой шпаги Ланса альт Грегора!

Было время, когда менестрель наслаждался известностью, цедил её словно дорогое бурдильонское вино, упивался успехом у женщин. Но месяцы сменялись месяцами, а годы годами и пришло понимание, что редко кто ищет его общества ради него самого. Большинство видели лишь себя рядом с альт Грегором и упивались собственным величием. Ему рассказывали о своих успехах или, напротив, неудачах, взахлёб изливали душу, а его слов никто не слышал, а если слышал, то не запоминал. Ланс альт Грегор жалуется на жизнь? Какая чушь! Разве ему есть на что жаловаться?! Деньги, слава, победы, женщины, друзья… Всё достойно зависти. А если он пытается поведать о сомнениях, то просто притворяется, кокетничает, чтобы привлечь ещё больше внимания. Хотя куда уж больше?

Он устал быть человеком для всех, но не для себя. Всегда на виду, любой твой поступок обсуждается, сплетни ширятся и растут. В простонародье бытовало мнение — если ты икнул, то тебя кто-то вспомнил. Ланс недоумевал — если это правда, то почему он до сих пор не умер от икоты? Иной раз накатывала такая тоска, что хотелось послать всех и всё к болотным демонам и уехать доживать остаток дней в избушке посреди дремучих лесов у подножья Карроса. Или поселиться на необитаемом острове. Или прибиться к кочевникам Райхема и не брать с собой музыкальных инструментов. Просто чтобы отдохнуть от излишнего внимания и чтобы окружающие прекратили дёргать, распоряжаясь его жизнью, как своей. Но всякий раз здравый смысл пересиливал. Ведь на самом деле настоящий музыкант, привыкший купаться в славе, выступать перед большими скоплениями людей, принимать знаки внимания и всеобщее восхищение, зачахнет вдали от обжиты мест. Завянет, как цветок, вырванный с корнем из жирного чернозёма и поставленный в вазу. Да и привычка, если честно. Ну, и просто приятно быть в водовороте событий, если уж совсем честно. Пока усталость не накатит окончательно.

Но никогда он не навязывал людям своей воли, своих желаний, своего видения мира.

Никогда!

И гордился этим.

Просил тех, кто изводил его нравоучениями, отцепиться и уважать его личность, его порывы, его ошибки, в конце концов.

Разве не может человек жить, не подавляя и не подчиняя других? Зачем это вообще нужно — я люблю окорок с поджаристой корочкой, значит те, кто предпочитают мясо с кровью, глупцы, а то и враги. Почему нельзя пить и есть за одним столом, и при этом не цепляться к соседу — возьмите обязательно этот соус и если вы скажете, что это плохо… В худшем случае дуэль, а в лучшем — обида. Почему нельзя просто оставить в покое другого человека?

Лансу казалось, что он всю жизнь исповедовал принцип невмешательства в жизнь других людей. А вот по мнению Дар-Виллы выходило, что он навязывает окружающим своё видение мира, считает, что он чем-то ему обязаны и прожить не может ни дня, чтобы не поиздеваться над кем-то? Неужели так он выглядит со стороны? Странно всё это и удивительно? Или шпионка нарочно наврала с три короба, чтобы вывести менестреля из состояния душевного равновесия? Ну, перед аудиенцией у короля? Если так, то с какой целью, чего она хотела добиться? Или уже добилась всего, чего хотела?

Когда цирюльник укоротил бороду Лансу, десяток раз выставив перед носом менестреля запотевшее зеркало, подбрил щёки и шею, придав творению рук своих окончательный вид, подстриг торчащие в разные стороны волоски на бровях и удалился, альт Грегор наконец-то завладел мочалкой и с каким-то остервенением вымылся. Будто пытался снять с себя ту напраслину, что возвела на него Дар-Вилла. Потом он вытерся и переоделся в оставленную служанками одежду. Белая льняная сорочка с узкими манжетами была в самый раз, чёрные брюки — слегка свободноваты, но благодаря тиснёному на здешний манер ремню держались и не падали. А вот короткий чёрный камзол немного жал в плечах. Попробовав застегнуть «зербинки» и так и эдак, Ланс решил оставить три верхних расстёгнутыми. Получилось необычно, как и пристало знаменитому музыканту, который всегда старался выделиться из толпы. Ну, хоть самую малость.

Чистая одежда даровала вымытому телу давно забытые ощущения.

Ланс долго сушил полотенцем и расчёсывал волосы, но, в конце концов, отчаялся и завязал хвост как есть. Камзол и рубашка на спине тотчас промокли.

«Ну, и кто же поведёт меня к королю?» — подумал менестрель и на всякий случай громко откашлялся.

В тот же миг скрипнула дверь и на пороге появился браккарский гвардеец в ярко-синей сюркотте. На его рукаве красовался вышитый бронзовой нитью бант. Значит, чин ниже лейтенантского, но, всё-таки не рядовой, что было бы совсем уж унизительно для гостя такого ранга, как известный всему миру маг-музыкант.

— Прошу вас, пран, следовать за мной, — поклонился гвардеец.

Они двинулись по запутанным коридорам, к которых Ланс и не пытался разобраться. Похоже, замок короля Ак-Орра раза в два превосходил по площади обиталище герцогов из Дома Чёрного Единорога, но строился не сразу, а с промежутками в несколько десятков лет. Иначе как объяснить разную кладку на стенах и отличие архитектурных стилей дверных и оконных проёмов, ниш и пилястров? Тем не менее, поблуждав по узким ходам, они снова оказались в длинной анфиладе, кажется, той самой, по которой вела менестреля Дар-Вилла.

У каждой новой двери гвардеец почтительно пропускал Ланса вперёд. Слоняющиеся по коридорам праны расступались, увидев такие знаки внимания. Кстати, чем дальше, тем их становилось меньше, из чего альт Грегор сделал вывод, что его величество принимает сегодня не всех, а в коридорах гуляют придворные, которым больше нечем в этот вечер заняться. Ничего удивительного. Таких пранов и пран, если задуматься, и в замке герцога Лазаля всегда было пруд пруди, и у короля Ронжара, и у великого князя Пьюзо Третьего, и у великого герцога Валлио альт Фиеско из Дома Белого Орла. Ланс их презирал в глубине души, но не подавал вида — музыкант должен любить всех слушателей, и хороших и плохих. Иначе будет, как сказал трагерец-убийца Хоан на верхней припортовой дороге: «Ты понимаешь, что не будет слушателей, и ты никому нужен не будешь?»

Два скрещенных протазана перекрыли им путь у двери из тёмного дуба с плашками-вставками из красноватой ольхи и светлого ореха. Стража. Полдюжины. Вдобавок к ним четверо гвардейцев, чьи ладони ласкали рукояти шпаг. Вперёд шагнул лейтенант и лёгкой сединой на висках и свежим шрамом на щеке.

— Пран Ланс альт Грегор из Дома Багряной Розы. Менестрель, — доложил спутник музыканта.

Лейтенант заглянул в бумагу, вытащенную из-за обшлага. Кивнул.

— Его величество примет прана Ланса альт Грегора. — Придирчиво оглядел менестреля. Снова кивнул. — Прошу вас, пран!

Ланс вошёл в… Наверное, правильно это называть не тронным залом, а королевским кабинетом. Не слишком большой — десяток шагов в длину и около полудюжины в ширину. Без углов, скруглённый, вдобавок со сводчатым потолком, так что слегка по форме напоминал яйцо. Дальнюю стену украшал камин, выложенный цветастым «змеевиком», на тяжёлой полке возвышались два бронзовых канделябра и позолоченная клепсидра. Хотя для клепсидры эта штуковина выглядела мелковато, но стрелочки и циферблат, указывающий на стражи, имелись. Неподалеку от камина стояли этажерки с книгами, бумагами и письменными принадлежностями. На низком столике с гнутыми ножками горели три свечи из белого ароматного воска, напомнившие Лансу запах, наполнявший кабинет прана Гвена в подземельях Аркайлского замка. На стенах в великом множестве висели гобелены, картины, резные безделушки из чёрного дерева, произраставшие только в Голлоане, да и то в определённом, «укромном» лесу, голова клыкастого чудовища с маленькими злыми глазками из красного стекла, чешуйчатая лапа какой-то твари — вроде бы похоже на ящерку, но раз в сто больше. На подставках покоились несколько старинных зазубренных в сражениях мечей, двуручная секира, очень сильно выщербленная, щит с облупившимся рисунком белой акулы. На обитой чёрным бархатом с золотистой вышивкой оттоманке сидел круглолицый пран средних лет в бордовом камзоле. Пожалуй, моложе Ланса лет на пять. Усатый, как все браккарцы, но слишком темноволосый для уроженца островов. В длинных тонких пальцах он держал книгу в кожаном переплёте с бронзовыми уголками. Когда отворилась дверь, он поднял синие глаза на менестреля, захлопнул книгу и встал, засовывая за пояс большой палец правой руки.