Не скрывая удивление, бывший духовник Лазаля поделился своими мыслям со случайным собеседником.

Жако усмехнулся, показывая отличные зубы — белые и ровные, как у шестнадцатилетнего юнца.

— О, нет, святой отец. Их объединяет вовсе не это. Хотя для служителя церкви, который проводил дни в молитвах вдали от светской жизни, эта ошибка не удивительна.

Отец Сабан даже оскорбился слегка. Пенять ему, четверть века прожившему во дворце герцога, не удалённость от светской жизни? Но Вседержитель учил людей смирению и потому священник мгновенно взял себя в руки, погасив вспышку гнева в самом зародыше, не дал из тлеющей искры разразиться пламени, способному, прежде всего, выставить его в нехорошем свете. Ведь несдержанный священник, прежде всего, плохой священник. Какое право имеет он учить паству смирению, если сам несдержан и порывист? Попробовал рассмотреть пранов повнимательнее.

— Не ломайте голову, святой отец, — пришёл ему на выручку Жако. — Видите того носатого прана на светло-сером коне?

— Того, который выслушивает нравоучения от слуги?

— Да, именно его. Похоже, лет двадцать назад этот слуга усаживал своего хозяина на горшок. С тех пор у них установились доверительные отношения. Даже слишком доверительные.

— Всё может быть, — включился в игру Сабан. — Очень вероятно, что слуга этот порол прана в отрочестве по распоряжению благородного папеньки, не желающего утруждать себя работой, присущей черни.

— Вам видно его герб?

— С годами я всё хуже и хуже вижу вблизи, скоро читать «Житие» не смогу. Но на расстоянии глаза ещё не подводили меня. Это жёлтый горностай. Или ласка.

— Правильно! Дом Жёлтого Горностая. Они вассалы Дома Серебряного Барса. Довольно богатый Дом в трёх днях пути к северу от Аркайла. Теперь смотрите на того оборванца, у которого конь вот-вот упадёт и сдохнет.

— Плохо видно. Вышивка совсем затёртая. Что-то красноватое и рогатое.

— Дом Пунцовой Козы. Разорились ещё три поколения назад. Говорят, глава Дома сам ходит косить вместе с той дюжиной крестьян, что ещё у него сохранились. Но они никогда не стремились на службу к Дому Чёрного Единорога. Полагаю, всё дела в какой-то старинной обиде. И, кстати, они тоже вассалы Дома Серебряного Барса.

— Ты думаешь, сын мой, этот юноша едет в Аркайл в поисках службы?

— А зачем ещё едут в столицу отпрыски Домов, которым не за что даже новые сапоги купить? Гляньте, у него подошва почти отвалилась. Совсем как у меня.

— Откуда ты так хорошо знаешь гербы Домов, сын мой? — Удивился отец Сабан. — Ведь ты же купец, а не гвардеец.

— Я достаточно долго жил в Аркайле. Занимался торговлей. Когда только начинал, то сам ездил, покупал зерно по округе. Потом, когда разбогател, ко мне приезжали и купцы, и праны… Даже из Высоких Домов. Поневоле начнёшь разбираться в гербах Домов и кто кому служит. А эти старые ссоры! Они уже и не помнят, чей дедушка первый начал, чья мозоль на балу пострадала, зато за шпаги хватаются при каждом удобном случае. Вот как-то раз зашли ко мне… Впрочем, не буду вас утомлять, святой отец. Посмотрите лучше на третьего. Во-он на того красавчика с серьгой в ухе, расфуфыренного, как продажная девка… Ой, простите, святой отец, снова я показываю себя не с лучшей стороны.

— Главное, что ты раскаиваешься, сын мой. А ведь ты раскаиваешься?

— Конечно, святой отец. А как же иначе?

— Ну, вот и хорошо. Так на кого, говоришь, посмотреть? На во-он того прекрасно одетого благородного юношу на…

— На замечательном гнедом жеребце трагерских кровей. Вы видите его герб.

— Отлично вижу. Лазоревый Ёж, вышитый бисером. Или даже сапфирной пылью.

— Не удивлюсь, если так. Его папенька очень богат. Просто до неприличия. Вполне возможно, что Дом Лазурного Ежа скоро станет вровень с Высокими Домами. Только захотят ли «серебряные барсы»? Ведь он тоже их вассал.

Священник почувствовал, что его охватывает азарт. Хоть он уже лет сорок не играл в кости — последний раз баловался совсем юным послушником. Прослеживалась определённая закономерность. Ну, не могло же быть случайным совпадением то, что три подряд молодых прана, приехавших в столицу оказались вассалами Дома Серебряного Барса. А как насчёт остальных.

— А тот светловолосый, похожий на браккарца, на вороном коне? — Спросил он.

— Это тот, у которого уздечка с капсюлем? Дом Белого Пса. Вассал «барсов».

— А молоденький совсем в бордовом берете? У него зелёная лошадка на камзоле.

— Дом Зелёного Коня. Тоже вассал.

— А с медведкой?

— Дом Медной Медведки. Их должно быть два брата. Погодки. Тоже вассалы «барсов».

— Мне кажется, об остальных и упоминать нет смысла?

— Можете поверить мне на слово. Все собравшиеся здесь праны, богатые и бедные, именитые и не очень, связаны вассальной присягой с Домом Серебряного Барса.

— И зачем они здесь?

— Вот этого, святой отец, я вам сказать не могу.

— Зачем же тогда, сын мой, ты привлёк к ним моё внимание?

— Да просто так, святой отец, — усмехнулся Жако. — Надо же о чём-то поговорить, пока стражники открывают ворота.

— Ты думаешь? — начал Сабан и осекся.

Открылась небольшая потайная дверка, «врезанная» в городские ворота, оттуда вышел стражник с нашивками десятника и громкими криками принялся отгонять от входа крестьян с подводами. Получалось не очень хорошо. Несмотря на его напор и желание черни показать лояльность к даже самой мелкой власти, телеги вместо движения ёрзали туда-сюда. Лошади ржали, налегали на постромки и бешено вращали глазами, не понимая, чего от них хотят. Один воз сильно подвинулся назад, сломав оглоблю стоявшей за ним телеги. Крики от этого только усилились. Тем временем заскрипели створки ворот — на каждую из налегало по четыре стражника. Медленно — окованные сталью дубовые доски не так просто ворочать — они распахнулись, открывая въезд в город. Тележные врата были в Аркайле самые широкие и не защищались барбаканом — их, как и венчавшую вход башню, стоили уже в те годы, когда державы северного материка научились заканчивать войны в чистом поле, изнуряя после проигравшую сторону контрибуцией и аннексией территорий. Времена захвата городов остались в далёком прошлом. По той же самой причине мост через защитный ров не делали подъемным. Если враг подступит, его можно обложить вязанками с хворостом, облить маслом и сжечь.

Под крики десятника вперёд выдвинулись благородные праны. Телеги отогнать не удалось, но получилось сдвинуть таким образом, чтобы между ними и обочиной могли проехать два всадника в ряд.

Жако вскочил на ноги.

— Прошу простить, святой отец, я побегу. Может, удастся что-то подслушать, — подмигнул он удивлённому отцу Сабану.

— Грех это, сын мой.

— Ничего, Вседержитель мне его простит. — Бывший купец задержался на миг. — А скажите, святой отец, ведь, если ты хотел убить человека, но передумал, это зачтётся при входе в Горние Сады?

— Желать смерти ближнему своему — само по себе грех, — покачал головой священник. — Но если подумать, то — да. Зачтётся. Убийство — второй смертный грех после идолопоклонства.

— Спасибо, святой отец. Значит, такую малость, как подслушивание или подглядывание, святой Микал мне по любому простит. Благословите, святой отец.

Жако склонил голову и отец Сабан наложил ему ладони на темя ещё до того, как успел сообразить, что его собеседник не исповедовался и, скорее всего, не постился до того. Хотя нет. Постился, судя во внешнему виду, наверняка. А вот не исповедовался, это точно.

— Благословляю тебя, сын мой, на добрые поступки и праведную жизнь от этого рассвета до заката сего дня.

— Благодарю, святой отец, — оборванец ещё раз поклонился, на этот раз изысканно, будто и сам бы благородным праном, а потом кинулся к мосту, на который входила уже последняя парочка вассалов Серебряного Барса. Те самые братья погодки из Дома Медной Медведки.

Пристроился сзади на расстоянии, достаточном, чтобы слышать беспечную беседу, но за пределами досягаемости подкованного копыта.