Через некоторое время Ланс перестал терзать себя противоречивыми суждениями, поскольку счел, что рано или поздно Вседержитель и судьба подскажут ему путь. Все равно и Реналла, и Анне сейчас от него очень далеки, и с каждой стражей «Лунный гонщик» увеличивал это расстояние на десяток-другой лиг. Да и лекарь Тер-Реус строго-настрого запретил ему волноваться.

Браккарцы не баловали гостя посещениями. Кроме лекаря, хозяйки каюты и юнги-прислужника к нему один раз зашел шкипер Тер-Ган. Ничего важного, обычный визит вежливости. И однажды побывал капитан судна Бра-Донн тер Арр из Дома Лазоревой Трески. Несмотря на смешное, на взгляд менестреля, название Дома, капитан держался словно младший брат короля – величественно, строго, но благожелательно. Если прибавить к этому благородную седину, серьгу с крупным, каратов на десять, рубином и белый шрам, перечеркивающий дочерна загорелый лоб и левую бровь, то капитан произвел на Ланса неплохое впечатление, при всей его нелюбви к островитянам. Бра-Донн интересовался самочувствием гостя, его настроением, отвесил несколько довольно уместных комплиментов творчеству менестреля. В ответ Ланс напрямую спросил, откуда у капитана шрам. Тот улыбнулся в серебристые усы и покачал головой: «Я не был в проливе Бригасир».

И вот наконец Тер-Реус сказал, что больной восстановился настолько, что может подняться на палубу.

Ланс оделся, пригладил волосы и бороду, которую надо было бы подстричь так давно, что в зеркале менестрель больше напоминал себе лесоруба из предгорий Карросских гор. Ну, разве что волосы темнее. Потом медленно покинул каюту, по лестнице поднялся на палубу.

Горьковато-соленый морской воздух ударил в лицо, ворвался в легкие, опьяняя не хуже крепкого вина. Ланс покачнулся, хватаясь за стенку. Тут же подскочила Дар-Вилла, поддержала его, прижавшись крепким бедром, закинула руку менестреля себе на плечи.

– Осторожно, пран Ланс, вы нам нужны живым.

– Вам или миногам в садке? – уже привычно огрызнулся альт Грегор, не отказываясь, впрочем, от помощи.

Силой Дар-Вилла не уступала мужчине. Если, конечно, представить мужчину ее роста. Шпионка провела менестреля несколько шагов. Кивнула на кофель-нагельную планку: мол, не желаете опереться? Ланс покачал головой. Мушки уже не плясали перед глазами, дрожь в коленках прошла, даже звон в ушах отдалился, хотя и не исчез вовсе. Медленно высвободился, неожиданно для себя осознавая, что не испытывает отвращения от прикосновения ладони к округлому плечу браккарки. И даже наоборот. Поэтому отпрянул с удвоенной быстротой и чуть-чуть не упал снова.

– Пран Ланс?

– Нет-нет, я в порядке.

Он подошел к борту и взялся двумя руками за ванты. Как же давно он не был на корабле. Свежий ветер выдавливал пузырем паруса. Поскрипывали канаты в блоках. Негромко перекрикивались матросы. Пахло смолой и деревом. От баковой надстройки тянуло дымком – кто-то готовил себе обед.

Усатый шкипер Тер-Ган застыл у колдерштока[286]. При виде Ланса на его длинной физиономии не промелькнуло ни единого оттенка чувств. Тем не менее браккарец кивнул. Менестрель едва заметно поклонился в ответ, рассчитывая, что для выражения самой малой вежливости этого вполне достаточно. Море начинало завладевать им.

Кто же из подданных двенадцати держав или их правителей не любил водную стихию? Жизнь многих из них напрямую зависела от моря. Рыбалка, китобойный промысел, торговля, а кое у кого и пиратство. В некоторых государствах, например, на Браккаре или Айа-Багаане, море стало для жителей всем. Они проводили на палубе легкой рыбацкой лодчонки, быстроходной фелуки, тяжелогруженой каракки больше времени, чем под домашним кровом на суше. Аркайл располагал могучим флотом, как торговым, так и военным. А большинство мальчишек с самого раннего детства бредили морем. Сбегали и сыновья баронов, и сыновья горшечников кто в армию, устраиваясь барабанщиками и ординарцами, кто во флот, чтобы нести службу юнги.

Альт Грегору не удалось в отрочестве приобщиться к палубе и парусам, но, уже подбираясь к тридцати годам, ему пришлось повоевать в составе абордажных команд. Не на родине, а в Трагере и Вирулии, но с тех времен море вцепилось в его душу, как клещ в собачье ухо. Этот ветер – его вкус, запах, прохладное прикосновение к щеке, удары, словно кулаком в грудь, когда разыгрывается шторм. Эти волны – их шелест, плеск, рев и неистовство. Эта палуба под ногами – она то равномерно покачивается, то встает на дыбы, подобно бешеному жеребцу, стараясь скинуть тебя за борт. Морское братство – когда на судне, расстояние от штевня до штевня которого пятьдесят-семьдесят локтей, собирается человек сто и все – мужчины, обученные убивать и привычные к такому делу, а случаи, когда кто-то кому-то перерезал горло, повздорив из-за ерунды, редки, как непорочное зачатие. Хотя нет, все-таки чаще. Скажем так, редки, как монах, отказавшийся от кружки доброго вина. Менестрель совершенно серьезно полагал: кто хоть раз побывал в море, тот не сможет его не полюбить. А если уж кому и удалось не проникнуться всепоглощающей страстью к соленому ветру, «барашкам» на гребнях волн и палубным доскам, тот достоин подозрения, как человек, обладающий дурным вкусом и извращенными чувствами.

И сейчас он впитывал цвета, звуки, вкус ветра на губах. Море вливало силы. Море вселяло уверенность. Море давало надежду.

Море наполняло музыкой.

Такого желания творить менестрель не ощущал уже очень давно.

Он прошелся по палубе, ведя ладонью по теплому и гладкому брусу релинга. Трогая то киповую планку, то натянутый как струна шкот. «Лунный гонщик», любовно вычищенный, выглаженный командой, напомнил ему цистру, натертую воском перед выступлением. Ах, как натирали его цистру близнецы Бато и Бето в те времена, которые уже сейчас казались незапамятными!

Мимо баковой надстройки, уступив дорогу мрачно зыркнувшему исподлобья браккарцу, Ланс проскользнул на гальюн. Не задумываясь, выбрав по старой привычке подветренную сторону. Слева нависала носовая фигура – оскаленный конь с растопыренными плавниками вместо лап и раздутыми ноздрями. Цепляясь за леера, прошел по переплетению толстых пеньковых канатов и завис над волнами. Любой наблюдавший за ним с палубы каракки решил бы – менестрель собрался сходить по малой нужде. Но ему было не до этого. Даже если только что хотелось…

Он потянулся к магии, ощущая корабль, как музыкальный инструмент. Палуба – дека, борта – обечайка, ванты и шкоты – струны, а реи – колки. Нежно прикоснулся к вантам грот-мачты. Они отозвались низким басовым гудением на пределе слышимости.

Ланс задохнулся от счастья.

В голове теснились обрывки мыслей, чувств, желаний, которые обычно, соединяясь, давали толчок к новой музыке. Сила, конечно, на пределе. Он всегда завидовал Регнару, который способен нехотя управлять огромным оркестром – трубы, басы, скрипки, альты, цистры, литавры, ксилофоны и клавикорды, не говоря уже о всяких мелочах, создающих оттенки звучания. Не годясь по мощи задействованной магии даже в подметки другу, альт Грегор всегда брал мастерством, виртуозностью и непредсказуемостью. Ну и, само собой, неисчерпаемой выдумкой. Чего-чего, а сочинял Регнар всегда слабо. Именно потому избрал путь не менестреля, а придворного мага-музыканта.

Каракку со скрипкой или цистрой не сравнить. Сила, чтобы с ней управиться, нужна недюжинная. Но очень хотелось…

Мелодия, которая вот-вот должна была родиться и зазвучать над бескрайними морскими просторами, станет лучшим творением менестреля за всю его жизнь. И пускай ее слушателями станут лишь презренные браккарцы! Не беда!

В душе Ланса сплелись в неразрывный клубок любовь и ненависть, горе и радость, сожаление и восторг, отчаяние и жажда творчества.

Созвучия уже теснились, требуя выхода. Ноты, паузы, аккорды, тремоло, пицикатто и флажолеты… Трезвучия, пятизвучия, семизвучия…

Это будет такая фуга! Или симфония. Неважно. Обычно, начиная творить, Ланс не знал, что выйдет в итоге.