Именно для того, чтобы отвлечься, он потянулся магией к окарине и заиграл. Вроде бы немудрящая свистулька из необожженной глины, не чета, во всяком случае, не то что скрипке или клавикорду, а даже свирели, но, подчиняясь мастеру, она вдруг запела на разные голоса. Запела, заструилась прихотливой мелодией, в которой слились отчаяние и веселье, тоска и любовь, отвага и бессилие. Если бы нашелся поэт, не поленившийся придумать слова песни на музыку Ланса, там могли быть такие слова:

Могли бы быть, но не будут. Поскольку менестрель отлично помнил мнение своего друга, Регнара, что сочинять стихи не умеет, а во-вторых, все равно он не мог записать пришедшие на ум строки. И спеть не мог, и рассказать кому-нибудь, чтобы запомнили, тоже. Хотя нутром чуял, в этот раз строки зарифмовались не такие уж и плохие. Во всяком случае, на площадях поют песни и с худшими, гораздо худшими. Но времени не оставалось. Поэтому Ланс продолжал играть, выжимая из окарины мыслимые и немыслимые созвучия.

Пусть его запомнят таким.

Регнар проводил глазами друга, шагающего неторопливой походкой, слегка вразвалочку, как моряк, и только тогда понял, что свист окарины доносится от Ланса.

«Такой же, как всегда… Не упустит случая покрасоваться перед толпой».

Маг вздохнул и принялся проталкиваться поближе к эшафоту. Ему уступали дорогу, насколько это возможно в толчее. Простолюдины пятились, увидев богатую одежду с гербом Дома, а дворяне раскланивались с придворным музыкантом, почтительно сторонясь. Но за десяток шагов до строя стражников пришлось остановиться. Слишком плотные ряды. Да и дворяне, занявшие места в ожидании зрелища, принадлежали к Высоким Домам, хотя и к младшим их ветвям.

Ланс тем временем добрался до помоста, с любопытством окинул взглядом Коэла и прана Деррика. Причем на последнем задержался довольно долго. Даже дольше, чем позволяли правила приличия. Хотя какие правила приличия могут распространяться на приговоренного к смерти? На дуэль его уже никто не вызовет.

Рук менестрелю никто не связывал, не надевали и кандалы. Просто пара надзирателей с дубинками впереди и пара – сзади. По случаю выхода на площадь служители темницы приоделись, побрились, расчесались и смазали волосы маслом. Теперь вчетвером напоминали блестящие фасолины из одного стручка.

Альт Грегор поднял ладонь, будто намеревался хлопнуть Коэла по плечу, но передумал на половине движения. Махнул рукой и что-то сказал, горько улыбнувшись. В ответ капитан стражи дернул щекой, но промолчал. Ланс расхохотался, задрав бороду к небу, и взбежал по ступенькам. Начал расстегивать «зербинки» колета.

Взревели фанфары. Откуда-то сзади.

Оглянувшись, Регнар увидел, что на крыльце собора Святого Кельвеция стоит герцог Айден в короне и мантии, украшенной гербовой вышивкой. Рядом с ним, словно три облака, застыли прана Леаха, регентша при слабоумном правителе, и братья-бароны Шэн и Льюк альт Кайны из дома Охряного Змея. Чуть особняком держались праны из Дома Серебряного Барса, угрюмые и сосредоточенные. Среди них маг-музыкант разглядел тонкие черты лица и черные косы Маризы, дочери Гворра. В отличие от матери она уродилась тоненькой и высокой. Не красавица, конечно, но зачастую в браках между представителями Высоких Домов главную роль играла не привлекательность, а происхождение. Ее супруг, наследник Дома Серебряного Барса, пран Эйлия, заметно волновался, бесцельно теребя роскошную, расшитую золотой нитью перевязь, и бросал косые взгляды на пускающего губами пузыри Айдена.

Прана Леаха взмахнула кружевным платком.

На помост поднялся глашатай. Желтый полукафтан обтягивал круглое брюшко, безбородое лицо покраснело от натуги, когда он, развернув пергаментный свиток, принялся выкрикивать приговор Лансу альт Грегору из Дома Багряной Розы. Как и предполагал Регнар, одним убийством в пьяном угаре дело не обошлось. Менестрелю вменили в вину и участие в заговоре баронессы Кларины из Дома Сапфирного Солнца, и связи с браккарской разведкой, и деяния, порочащие честь и достоинство благородного прана, и предумышленное убийство его светлости Гворра. На взгляд Регнара, большая часть этих обвинений рассыпалась бы, как песчаный замок, после первой же попытки тщательно их обмозговать. Когда красавица баронесса подбирала бретеров для осуществления своего замысла, Ланс уже сидел в темнице. Это раз. Вряд ли в Аркайле нашелся бы человек, ненавидевший браккарцев больше, чем знаменитый менестрель. Не говоря уже о заочном приговоре, который вынес ему король Ак-Орр тер Шейл. Это два. Ну, и насчет предумышленного убийства… Любой, кто мало-мальски знал альт Грегора, должен был понимать, что он бросил бы прану Гворру перчатку, невзирая на то положение в державе, что занимал Дом Черного Единорога, но не подкарауливал бы в подворотне. Это три. Единственное, против чего маг-музыкант не смог бы возразить, предложи ему кто-нибудь выступить в защиту Ланса, так это против деяний, порочащих честь и достоинство дворянина. Что есть, то есть. Пьянки, кутежи, трактирные драки, увлечение всеми женщинами без разбора, будь то баронесса или шлюха из портового квартала. Хотя множеству пранов подобная жизнь сходила с рук, не приводя на плаху.

Перечислив многочисленные преступления менестреля, толстенький глашатай дал себе небольшую передышку, а собравшимся людям – возможность осознать глубину той бездны, куда скатился некогда талантливый музыкант альт Грегор. Потом торжественно провозгласил приговор:

– За многочисленные преступления против нравственности и морали, а также за умерщвление путем удара кинжалом правителя Аркайла, его светлости Гворра из Дома Черного Единорога дворянин Ланс альт Грегор из Дома Багряной Розы приговаривается к повешению!

«Ничего себе! – возмутился Регнар. – Как простолюдина? Да это же для Ланса хуже смерти!»

– Однако, – продолжал толстяк, – в ходе следствия выяснилось, что вышеупомянутый Ланс альт Грегор искренне раскаивается в содеянном и готов признать свою вину.

Толпа зашумела, заволновалась.

Глашатай жестом пригласил Ланса к краю помоста.

Менестрель набрал полную грудь воздуха, шагнул вперед. Несколько мгновений помедлил, вопреки своему обыкновению пристально разглядывая лица в толпе.

Кого он искал? Уж точно не Регнара, поскольку скользнул по нему взглядом, не задерживаясь, и, кажется, даже не понял, что видел последний раз друга.

– Почтенные горожане Аркайла, мещане и высокородные праны, ваша светлость, герцог Айден, ваше святейшество и все, кто меня слышит! – Голос альт Грегора никогда не отличался силой и особой красотой – хрипловатый и, по отзывам многих, излишне высокий. Но Ланс немало командовал наемниками, участвовал в десятках сражений и легко перекрывал шум схватки, даже не прибегая к крику. Справился он и с простором площади. Тем более едва менестрель открыл рот, как все смолкли. – Перед лицом герцога нашего и архиепископа нашего я признаюсь в убийстве его светлости Гворра Аркайлского. Все знают, полтора года назад мы крепко повздорили. Когда я повстречал его светлость в трактире, старые обиды взыграли с новой силой. Я был пьян. Его светлость тоже хлебнул вина. Мы повздорили, и я убил его. Но я не опорочил дворянскую честь. Это был поединок. К несчастью, без свидетелей и секундантов. Понимаю, что прощения мне не суждено. Поэтому прошу лишь об одном – позвольте мне умереть как дворянину.