Оголенные ветви падубов сразу перестали казаться лапами великанов. Напротив, в их очертаниях подростку померещились когтистые лапы восставших из земли костяков. Тут же подумалось, что палая листва слишком сильно шуршит под ногами. Не худо бы ставить поршни поосторожнее.

Вдобавок ко всем страхам неподалеку заухал филин. Пугач по-местному.

Трелек заозирался по сторонам и тут же поплатился за это. Зацепился за торчащее корневище – едва носом не запахал… Но, благодарение Огню Небесному, на ногах устоял и даже коленку не испачкал.

Вот и старица.

Парень без труда разыскал воткнутые во влажный илистый берег палки с привязанными бечевками донок. Все, как одна, наклонились в сторону воды. Значит, рыба клюнула.

Поплевав на три стороны, для вящей приманки рыбацкого счастья, Трелек приготовил ременную петлю кукана и костяную проколку. Осторожно потянул первую бечевку, и сразу ощутил, как под толщей воды забилось сильное, упругое тело добычи.

Опытный рыбак не тянет снасть резко. Спешка, говорил соседский дед Плика, безбородый и лысый, как коленка, нужна в двух случаях – при ловле блох и когда брюхо пучит с протухшего харча. Знающий рыболов вываживает осторожно, плавно. С чувством, с толком, с расстановкой.

Своим рыбацким искусством Трелек по праву гордился. Не всякий взрослый мужик, не говоря уже о сверстниках и младших мальчишках, приносил в дом столько добычи.

Счастье не изменило ему и на этот раз. На первой донке оказалось сразу три угря. Да какие! Руки не хватит длину показать. Пусть посмеиваются над рыбаками те, кто этого ремесла не сподобился. Голова – полтора кулака в ширину. Известно, у тех угрей, что всякую мелкую живность пожирают – будь то рыбешка или рак, улитка или лягушка, – голова шире, чем у тех, кто травой речной питается. Такие угри крупнее вырастают. Хотя многие считают, что узкомордые вкуснее – жирнее и нежнее, в деревне Трелека с этим не соглашались. Здесь тушки угрей коптили на зиму. Натерев ладони землей, парень снял угрей одного за другим с крючков, продел ремешок кукана сквозь жабры, зацепил петлю за сучок близкого ясеня. Потянул очередную донку. И здесь улов порадовал. И в следующей…

Сомов, к слову сказать, не попалось ни единого. Зато угрей – аж двенадцать штук. Счастливое число. И Огню Небесному угодное. Длинные рыбины извивались подобно диковинным змеям – темно-зеленые спины, желтоватые бока, брюшки, серебром отсвечивающие под лучами изредка выглядывающей из-за облаков Ночной Хозяйки. Говорят, в теплых краях… например, в той же Приозерной империи, навалом всяких змей. Есть такие, что укусят человека и все – справляй тризну. Трелек этим рассказам верил не слишком сильно. Мало ли что говорят? Некоторые треплются, будто своими глазами тролля видели. Здоровущего, десяти стоп в высоту, одноглазого, большерукого и большеногого. Пасть, дескать, у него до ушей. Уши – махонькие и острые, ровно у сида перворожденного. А глаз – один. И прилепился посреди лба. Будто гоняется тролль за одинокими путниками, стонет, подвывает и норовит сцапать загребущими лапами. Кто ж такому поверит, ежели в здравом уме человек? Вот и в смертельно ядовитых змей Трелек не верил. Водятся и в северных королевствах ползучие гады. Так самая опасная из них – лесная гадюка. Взаправду, после ее укуса рука или нога отекает, жаром наливается и болит. День болит, второй, третий, а потом и перестает. А другие змеи – уж желтоухий или полоз четырехполосный – и вовсе безвредные. Человека боятся и завсегда при встрече с ним удрать норовят. Нет, конечно, если схватить, могут и они укусить. Так и белка кусает, ежели ей в пасть палец засунуть. Капелька крови вытечет, и что с того? Пососи палец, и все пройдет.

Паренек взвалил груз на плечо. Своя ноша не тянет – верно старики говорят. Как представишь выпученные глаза соседей, ноги будто в пляс идут, все ж таки не легко дюжину здоровущих рыбин волочить. Все вместе они тянули почти на доброго барана.

Зато сразу некогда стало думать обо всяких глупостях – бэньши или оживших мертвяках. И холод больше не ощущался, даже струйка пота между лопаток побежала.

Борясь с шевелящейся добычей, Трелек и не заметил, как уткнулся в изгородь отцовского двора. От распахнутой двери избы вовсю тянуло дымком очага. Ароматы готовящегося угощения ворвались в ноздри стремительнее, чем талые ручьи сбегают с холмов. Видно, и мать, и соседки тоже поднялись до рассвета. Да и не только они.

Парнишка забежал сперва в дом, поклонился матери, повесил на вбитый в стену колышек добычу. Захотят женщины – поджарят гостям на угощение, не захотят – оставят, дед Шершак потом закоптит. Дородная тетка Стора, жена отцовского троюродного брата Мюкура (в селе вообще все были родичами, потому и старались поддерживать старинный обычай – женихов и невест подыскивать из соседних поселений), кивнула одобрительно – молодец, мол. А Трелек уже помчался помогать отцу и дядькам запрягать повозки. Их село по здешним меркам почитали зажиточным. Еще бы! Где еще могли позволить себе держать аж две лошади?

– Тужее, тужее притягивай, – волновался вертлявый и дотошный дед Плика, прыгал вокруг Трелекова отца, норовил схватиться за супонь.

– Отлезь, старый… – беззлобно отмахивался коренастый, как дубовый пень, Дрон-старший. – Вот привязался!

– Дык, тужее надоть, а то как развалится вся повозка…

– Да не развалится. Бухти меньше под руку.

Дрон неторопливо завел второй конец дуги в петлю гужа, взялся за супонь.

Трелек застыл с разинутым ртом – никогда еще отцовская упряжь не выглядела такой нарядной и праздничной. Как столб, устанавливаемый на Белен-Тейд. То тут, то там на дугу и оглобли повязали ленточки и лоскутки, крашенные плодами восковника и бузины, корой ольхи и черемухи, щавелем и душицей.

– Что вылупился, малой? – вцепился в новую жертву Плика. – Соломы свежей тащи пару охапок – в телегу кинешь. Да побольше охапки-то!

Парнишка с радостью повиновался. Всякий понимал – свадебное «поезжание» таким должно быть, чтоб на много лет вперед запомнилось. Чтоб в Светанкиной деревне еще долго вспоминали, какие справные мужики у них девку засватали и другим здешним парням отказу не знали.

Скоро и Дрон-младший подошел. Плечистый – весь в отца – только не такой еще коренастый. На женихе ладно смотрелись штаны из беленого полотна, вышитая по вороту рубаха и кептарь из медвежьей шкуры. Густые непокорные волосы приглажены топленым маслом. Усы лихо закручены.

Дед Плика даже крякнул:

– Ай, красавец-парень! Какая девка устоит?

– Ладно, сплюнь, – сурово осадил его Дрон-старший. – Не гони удачу.

Плика смачно плюнул под ноги, растер подошвой поршня.

– Ну что? Поехали? – пробасил дядька Мюкур. Он как раз подвел под уздцы коня. Впряженного во вторую телегу.

– Поехали, помолясь Огню Небесному, – кивнул Дрон.

В первую повозку загрузились жених с отцом, за вожжи уселся плешивый Плика. Вторая пошла порожняком – нарочно для того, чтоб будущих родственников на свадебный пир привезти после сговора.

Возчики гикнули, свистнули, и сытые лошади пошли бодрой рысью. Выглянувшая из избы раскрасневшаяся мать обмахнула их на прощание трижды головным платком – от сглаза.

– Ну че, паря? – На плечо Трелека легла тяжелая, как булыжник, и такая же твердая ладонь деда Шершака. – Показывай, чего натягал, рыбак.

Старый Шершака в ширину пока еще не уступал сыновьям и внукам, но плечи уже ссутулились под тяжестью прожитых лет, да и глаза утратили прежнюю зоркость. Вот и оставался от деда толк только на подворье. Ни в лесу, ни в поле он уже не был работником.

Внуки Шершаку любили. И Дрон-младший с Трелеком, и их двоюродные братья. Когда они еще без штанов бегали, дед часто рассказывал им сказки со времен Войны Обретения и охотничьи истории. Показывал, вызывая ужас и бесконечную зависть детворы, четыре неровных косых шрама через грудь – отметину на память от черного остромордого медведя, одного из самых опасных хищников в лесах левобережья Отца Рек.