Корень тот добывают от разных трав. У нас, на побережье Озера, это мыльнянка — невысокая травка с розоватыми цветками. В Восточной марке и в ард'э'клуэнском королевстве ее зовут зорькой за то, что распускаются цветы на рассвете. Но здесь трава повыше и стебель узловатый, как нога у тарантула. А на Севере, за Аен Махой, мылятся корни качима, чьи листья острые и колючие, что твой репейник. Если мыльный корень размочалить хорошенько, он дает обильную пену, которая здорово помогает грязь и жир как отстирывать, так и с тела убирать.
Кому бы рассказать, какое блаженство в горячей воде посидеть, пот засохший отскоблить, вымыть мусор из головы да из бороды. Эх, еще б цирюльника найти — подрезать лохмы! Но то уже мечта из несбыточных. Разве что в Фан-Белле, если сподобимся в стольный град заскочить. А лучше, конечно, стороной его обойти. Стрижка стрижкой, а попасться на глаза конным егерям мне особо не улыбается.
Сотник всё-таки не утерпел. Попросил у Кириллы нож поострее. Поточил его еще. Потрогал пальцем лезвие и удовлетворенно хмыкнул. А потом всю бороду взял да и срезал. И щеки до блеска выбрил. Оставил щеточку усов над верхней губой. Таким я его помню по первой встрече на Красной Лошади. Тогда он явился в разгар суматохи, вызванной падением моего соседа-пьяницы Пегаша в собственный шурф. Это было больше года тому назад, и, кажется мне, седины на его висках было меньше. И, само собой, оба глаза еще целы… Помочь Глану с его бедой не смог ни я, ни фир-болг. Нет, жар, боль и нагноение мы убрали, но глаз спасти не удалось. Побрившись, он повязал через левую глазницу белый, чисто отстиранный полотняный лоскуток.
Я не стал следовать примеру пригорянина. Слишком свыкся с бородой за долгие годы, проведенные на прииске. Немножко обрезал, чтобы на грудь не падала, как у веселина какого-нибудь. И усы подровнял, чтоб в рот не лезли. С ними, когда чересчур отрастают, одна беда. Какую еду в рот ни несешь, частица на усах задерживается.
После купания вышли мы в обеденную залу. Жаль, чистых рубах не нашлось. Что поделаешь, вот такие мы путешественники. Скорее, беженцы. Ощущение на вымытом теле заскорузлой рубахи немножко портило настроение, но — где наша не пропадала? Переживем. Худшее переживали.
Я невольно улыбнулся, представив, как будет возмущаться Мак Кехта убожеством человеческой купальни: и кадушка старая-грязная, и вода неизвестно откуда набиралась, может, в ней коровы прежде купались, и корнями волосы моют одни лишь дикие салэх, недалеко ушедшие от пещер и невыделанных шкур… А ничего! Вшей кормить не желает — вымоется как миленькая. Где дадут и чем дадут. Кстати, я так и не выяснил, бывают ли у перворожденных вши-блохи, грызут ли их клещи, кусают ли слепни-оводы? Или они такие же несъедобные, как и неуживчивые в общении? Надо как бы между прочим расспросить феанни. Если надумаю-таки книгу писать, пригодится любая крупица знания.
Но, вдохнув аромат яичницы, приготовленной Росавой на толстых ломтях сала, я забыл и о Мак Кехте, и о будущей книге, и даже, чего греха таить, о цели нашего путешествия. Обитателям харчевни яичница казалась простым и неизысканным блюдом. Не годящимся для таких богатых господ-путешественников, какими мы им представлялись. Откуда ж им знать, что на прииске яйца были большим деликатесом и ценились едва ли не на вес золота. Гелкин отец, Хард, несколько раз завозил кур, кормил их отборным зерном, холил и лелеял. А всё равно, то сдохнут от неведомой хвори, то ласка подушит, пробравшись в курятник. И нестись они не успевали. Хозяин «Бочонка и окорока», Ловор, птицу разводить даже не пытался. А купцы, коли привозили в берестяных туесках яйца, продавали за такие деньги, что ни одному старателю яичницей себя побаловать не приходилось. Не по карману. Даже Хард покупал для пирогов: в тесто добавлять, сверху мазать.
Так что смели мы в мгновение ока огромную сковороду — на глазунью пошло не меньше четырех десятков яиц.
Мак Кехту за общий стол выводить не решились, памятуя о событиях на фактории Юраса Меткого. Гелка сказала хозяйке, что ее спутница нездоровая, ослабла после конного перехода, и отнесла глиняную миску с ее долей наверх.
А после еды поднесла хозяйка жбанчик с пивом. Тут, нахваливала, один мужичок, мол, в Пузыре варит — за уши не оттянешь. И не обманула. Пиво оказалось — лучше не бывает. На что я не любитель, а вторую кружку нацедил. Глан пил мало. Тянул первую кружку, поглядывая по сторонам. А вот Дирек разошелся. Выпил едва ли не залпом, налил еще. Снова выпил. Когда до пятой добрался, Ойхону пришлось строго ему выговорить. Столяр закивал и принялся отхлебывать мелкими глотками. На удивление, Гурт его пристрастия не разделял. Пил чинно, по чуть-чуть. А может, просто не по душе ему с нами за одним столом? Всё-таки почти что в плену держим.
Вечер прошел бы как нельзя лучше, не заявись в харчевню сразу после заката четыре мужика.
Впрочем, называть их мужиками — в корне неверно. Воины. Обвешанные оружием. Нет, не с ног до головы — не так. С ног до головы — забава для новичков. Для тех, кто желает произвести впечатление на селян и мастеровых. У этих лишнего оружия не было. По крайней мере, на виду. Так, меч, кистень, корд, небольшой метательный топорик. Но даже на глазок, мой неопытный глазок, ясно — всё оружие на своем месте. Ни убавить, ни прибавить.
Они вошли. Сели за крайний от входа стол — значит, за два стола от нас. Заказали по кружке пива и копченых колбасок. А после сидели, никого не трогали, прихлебывали пиво, смахивая пиво с усов. Не шептались, не пытались учинить скандал. Вообще не глядели в нашу сторону. Но почему-то меня не оставляло чувство беспокойства.
Не потому ли Сотник прикладывался к кружке больше для виду? Тоже ожидал подвоха?
Между тем языки моих спутников развязывались. Глаза начинали подозрительно блестеть. Ойхон подпер голову кулаком и двигал по столешнице указательным пальцем хлебные крошки. Хотя выпил не больше моего. Жучок всё чаще хватал Гурта за рукав, рассказывая ему байки. Типа: «Пришли как-то к королю трейг, веселин и ардан…» Понятное дело, ардан всякий раз оказывался и хитрее, и ловчее жителей соседних королевств. Оставлял всех с носом, выполнял труднейшие задания короля — например, выпить бочонок пива и к ветру не сходить, — и получал руку и сердце принцессы. И всё чаще с языка разбитного столяра нет-нет да и срывалось похабное словечко.
— Гелка, — позвал я, — посмотри, будь добра, как там попутчица наша. А то волнуюсь я…
Девка кивнула и убежала. Виду не подала, что догадалась, зачем я ее отослал.
— Да что твоей остроухой сделается? — воскликнул Дирек. Гораздо громче, чем мне того хотелось бы. — Посидит одна, ей на пользу!
Столяр ойкнул и схватился за коленку. Похоже, Ойхон больше притворялся пьяным. Пнул помощника под столом.
Я завертел головой — не расслышали ли слова Дирека вооруженные мужики или кто из обслуги харчевни.
— Чего-нибудь еще, гости дорогие? — тут как тут оказалась Росава.
— Садись с нами, хозяйка. Пива выпей, — позвал Жучок.
Молодка засмущалась, заотнекивалась, но потом всё же присела на краешек лавки около меня. Пригубила кружку.
— Тяжело без мужика-то? — вел дальше Дирек.
— Дык… — Росава потупилась, стрельнула глазами на меня, на Сотника. — Знамо дело. Только обвыклась я уже.
— И помощнички у тебя не очень, как я погляжу. — К чему это столяр разговор завел? В харчевенники, что ли, набивается?
— Да старые совсем уже. Был когда-то и от дедки с бабкой прок, да вышел весь. А Бышек… Что Бышек?.. — Она в сердцах махнула рукой.
Тут меня осенило. А если предложить Росаве, чтоб Гелка пожила у нее чуток? Недолго. Пока мы не вернемся с острова на Озере. По моим прикидкам, до травника. Ну, самое долгое — до сенокоса.
— Хозяйка, поговорить с тобой можно? С глазу на глаз.
Дирек набычился и отвернулся. Что он себе вообразил такое?
Росава кивнула:
— Отчего ж не поговорить, господин хороший.
— Молчуном меня кличут, — напомнил я, поднимаясь из-за стола.
