А вот звери приходили проверить, что за существа жгут огонь посреди их вотчины. Правда, какие именно звери, я так и не понял. Просто зашуршало в кустарнике, хрустнул сучок, фыркнул чей-то любопытный нос. Барсук? Зверь любопытный, хотя и в меру осторожный. А кому еще могло понадобиться пошарить в кустах у нашего лагеря? Лиса? Она прошмыгнула бы незаметно. Я, во всяком случае, не услышал бы. Волк? Лошади почуяли бы. Но нет. Лошади продолжали стоять спокойно.

За размышлениями я и не заметил, как Ночное Око, блеклым пятном просвечивающее сквозь облака, склонилось к верхушкам вязов и буков. Ветер слабел. Хотелось бы от всего сердца, чтобы совсем пропал. Подумать только — северный суховей! Если буду на старости лет внукам рассказывать, ведь не поверят, на смех дедушку беззубого поднимут… Что-то принесет нам смена погоды? Дожди после летней засухи? Туман с моросью? Или сразу морозы? Я уже ничему не удивлюсь, любой каприз природы приму как должное.

Протяжный, жалобный стон заставил меня вскочить прежде, чем разум осознал необычность звука.

Что еще за напасть?!

И Глан вскинулся, словно дворовой пес, ужаленный шершнем в ухо.

Кому неймется в чащобе стонать?

Стон повторился, переходя во всхлипывание.

Уж не изюбр ли меня на испуг взять вздумал? А заодно и соперников рогатых постращать? Время сейчас такое — самый гон у оленей. Одна неувязка — они на зорьке ревут, а солнце еще и не думает вставать. И еще… Оленей я слышал. Их рев больше на вздохи похож, а не на стоны и заканчивается утробным низким мычанием, а не рыданиями, какие услыхал я в третий раз.

Пальцы сомкнулись на рукоятке топорика. Тоже мне, вояка! Из тебя, Молчун, боец, как из березового сока — творог.

А невидимый плакальщик заголосил уже из-за ближайших деревьев. Захрапели, затоптались на месте, прижимая уши, кони. На сей раз в крике слышалось нечто довольно близко напоминающее ночные рулады котов в трущобах Соль-Эльрина в разгар березозола.

Рывком села Мак Кехта, заозиралась по сторонам.

Я сделал единственное, что посчитал возможным. Подкинул хвороста в огонь. Языки пламени присели, а потом взвились, пожирая отсыревшее, а потому недовольно шипящее топливо.

Плакальщик взвыл вновь, странным образом смешивая в едином крике и стон, и рыдание, и кошачий ор.

— Мор и глад! — Сотник вцепился в дротик. Странно видеть его если не испуганным, то по крайней мере растерянным.

— Мор и глад! — повторил Сотник. — Держи коней!

Можно и подержать. Правда, особой необходимости я в этом не видел. Спутанные с вечера передние ноги всё равно ускакать с перепугу им не дадут. А существо, пугающее нас из кустов, похоже, нападать не собирается.

— Что это? — обратился я сразу ко всем. Глядишь, кто-то сообразит и ответит.

Пригорянин только плечами пожал. Мол, кто его знает.

А вот Мак Кехта поднялась на ноги с выражением ужаса на лице. Такой я ее не видел ни во время схватки с петельщиками на прииске, ни в момент нападения стуканца.

Побелевшие губы сиды выговорили в голос, но за общей сумятицей я едва расслышал:

— Шкиил э'мар'… Легенда ожила… — О чем-то догадалась?

— Кад ан, феанни? Что такое, госпожа?

Мак Кехта, будто очарованная звуками, прошла мимо меня, шагнула к лесу.

— Киин'э, тарэнг'эр'эхт баас. Плакальщик, предвещающий смерть.

Да неужели? Плакальщик, предвещающий смерть — это же…

Запугивающее меня существо показалось призрачной тенью из тьмы между стволами, тьмы, казавшейся еще более густой и плотной за пределами освещенного костром круга.

Тонкая фигурка — по виду женщина или подросток лет пятнадцати от роду, спутанные серебристые космы до колен, на плечах рваная-драная накидка — не поймешь даже, какой частью платья она была раньше. А из-под грязной, утыканной сосновыми иглами и сухими травинками челки — пронзительно-ясный взгляд. Взгляд, пронзающий до спинного мозга. Безжалостный и злорадный. Руки (или лапы?) с длинными когтями существо держало перед грудью — пальцы скрючены, словно у неведомой хищной птицы.

Кажется, я понял, с кем нас столкнула моя извечная привычка притягивать неудачи. А когда плакальщик, вернее сказать, плакальщица открыла рот, обнажая острые, неестественно длинные клыки, всякие сомнения развеялись окончательно. Бэньши!

Летописи и сборники исторических сказаний утверждают: услышал крик бэньши — кто-то из близких вскорости помрет, увидел бэньши воочию — к своей скорой смерти. И, глядя на когти-крючья и клыки-иглы, я, кажется, догадался почему.

Вот как нелепо заканчивается наше путешествие. А ведь вознамерился мир спасти, положить конец тысячелетней межрасовой вражде. Человек предполагает, а Сущий Вовне располагает… Гелку жалко. Ей бы жить да жить.

Плакальщица заголосила вновь, запрокидывая голову к выглянувшей из-за тучи луне. Откуда они такие берутся, интересно знать? С хищниками и так всё понятно, загадку тролля мы совсем недавно разгадали. А бэньши?

Тьфу ты! Спасаться надо, что-то делать надо, а я рассуждаю, как книгочей ученый в музее. Будто по гравюрам нежить изучаю, а не нос к носу в ночном лесу столкнулся!

Сотник сгорбился и пошел вперед. Уж он-то свою жизнь задешево не отдаст. Дротик в правой, опущенной ниже колена руке, наконечник в землю. Походка чудная. Такая вихляющая, что и не знаешь, в какую сторону следующий раз шагнет.

Попытаться Силу собрать? Жаль, артефакт далеко лежит — в сумке в головах моего одеяла. Без него надежда на успех у меня ой какая слабая. А сбегать бэньши не даст.

Мак Кехта опередила нас всех. Три стремительных шага — и она стоит перед незваной гостьей. Лица мне не видно. Только напряженно выпрямленная спина. Безоружные ладони простерты вперед и развернуты в сторону нежити. Бешеная сидка — и вдруг пытается дело миром уладить?

— Фан! Фан, бохт д'эр'эфююр м'э! — звонко выкрикнула Мак Кехта. И я не поверил своим ушам. — Стой! Стой, несчастная сестра моя!

Или я перестал понимать старшую речь? Да нет, слова все понятные, тем более что сида продолжала:

— С'киил' шо салэх, д'эр'эфююр м'э! Отпусти этих людей, сестра моя! Сэа ни науд. Они не враги.

Ну, спасибо и на том, что я не враг. И Сотник, и Гелка.

Бэньши разжала тонкие бескровные губы, заклокотала луженой глоткой. Опять кричать вознамерилась?

— Гэ д'охар тьеп нил эр ме, — скороговоркой выговорила Мак Кехта. — Пусть беда падет лишь на меня. Мах ме, д'эр'эфююр м'э! Прости меня, сестра моя! — И гордая сида поклонилась лесному чудовищу. Не в пояс, конечно, не как крестьянин барону, но всё равно вполне смиренным поклоном.

Затаив дыхание, я — да и не я один — ждал ответа плакальщицы.

И он последовал. Горло твари забулькало, зашипело и исторгло несколько звуков.

Загрызи меня стрыгай, если это не слова на старшей речи! Вот только смысл их ускользнул от меня. Уж очень непривычно слышать осмысленные фразы от существа, которое привык считать ночным кошмаром. Так же необычно, как и принимать спасение от того, кого привык считать бессердечной убийцей. Но каков бы ни был смысл произнесенного, бэньши ответила кивком головы на поклон Мак Кехты и скрылась во тьме, просто шагнув назад.

Я смахнул со лба обильные капельки пота — жарко стало, несмотря на прохладную довольно-таки ночь. И не успел заметить начала движения Сотника, подхватившего на руки обмякшую сиду.

— Что с ней?

— Я ж откуда знаю? — Глан осторожно уложил феанни возле костра.

Гелка, пришедшая в себя после пережитого ужаса, на четвереньках подползла к нам. Взяла Мак Кехту за руку:

— Горячая какая! Ровно печь-каменка.

Я прикоснулся ко лбу феанни. В самом деле, она просто пылала. Как в горячке.

— Ты ж колдуешь малость. — Сотник тронул меня за рукав. — Что за беда случилась?

— Да когда б знал… Бэньши не могла?

— Кто?

— Бэньши. Мы так называем ночную плакальщицу. Говорят, она предвещает смерть.

Судя по бесчувственному телу Мак Кехты, рассказчики, пугавшие честной народ встречей с бэньши, не врали.