Так вот вы какие, грифоноголовые корабли, ткнувшиеся форштевнями тысячу лет тому назад в черный песок залива Дохьес Траа! Поближе разглядеть бы.

Словно в ответ на мою немую просьбу картинка перед глазами увеличилась. Выглядело это так, будто орлан, плавно скользя в восходящих токах воздуха, пошел на снижение.

Стали видны каплевидные щиты — алые, лазоревые, черные с серебром — вдоль бортов. Шестнадцать пар. Столько же, сколько и длинных весел. Посредине палубы, вдоль корабля, лежала снятая мачта и прикрученный к рею парус, цвет которого различить мне не удалось. В парусе нужды не было, так как северный ветер не помог бы преодолеть мощное течение Отца Рек.

Корабль шел на веслах. Гребцы двигались слаженно, показывая многолетнюю, да что там многолетнюю — многовековую, выучку. Никогда бы не подумал, что увижу перворожденных, гордых и заносчивых, за столь тяжелой работой. А впрочем, что я понимаю — какая работа достойна воина и какая нет?

Зажав под мышкой рулевое весло — массивное с широкой лопастью, — стоял суровый, иссеченный шрамами кормщик. На мой взгляд, слишком плечистый для перворожденного. У грифоньей головы, держась одной рукой за краешек борта, застыл предводитель сидов. Волосы белые, обесцвеченные сотнями прожитых лет. Такой белизны я не видел даже у Этлена. Должно быть, воин, командующий кораблем, помнил еще Благословенную Землю. Как там будет на старшей речи? Б'энехт Ольен. Вместо глаз ярла — белая, затканная серебряными нитями и вышитая самоцветной пылью повязка, под которой скрывался уродливый шрам с неровными краями.

Куда могут плыть перворожденные? К какой цели стремятся, пробираясь вверх по течению Ауд Мора? Боюсь, что этот вопрос, как и многие другие, возникающие у меня, останется без ответа. Если только следующий, невесть откуда взявшийся сон не покажет его.

Да и с чего я взял, что вижу правдивые сны? Прозреваю будущее… Тоже мне, великий прорицатель выискался! Да, прошлое один раз увидеть удалось, но, скорее всего, под воздействием Пяты Силы, небольшого отполированного корешка, лежащего в моем мешке. Тогда воздействию неведомой силы подверглись все, включая Гелку и Мак Кехту. А в нынешнем сновидении нет ничего кошмарного. Плывет себе лодья… Ну, и пускай плывет!

Только я подумал об этом, сидский корабль завертелся, словно попал в водоворот, уменьшился и растаял в тумане. А передо мной замелькали картинки бессвязные и потому непонятные.

Тонконогий караковый конь, рысящий по лесной дороге. Всадник на его спине сидит скованно, будто бы боится боли. Не мудрено. Правой руки-то у него нет. Так, обрубок в пядь длиной. Рана свежая — сквозь туго спеленавшие культю полосы отбеленного холста проступили бурые пятна. На всаднике коричневая накидка с вышитым на груди пламенем, а вот аксельбанта в виде веревочной петли на плече нет. Странно все это. С каких пор петельщики, хоть и израненные, стали терять предмет своей особой гордости, знак принадлежности к Трегетренской гвардии?..

Эту картинку сменила другая.

Мрачный замок из грубо обработанного камня. Громада донжона обрамлена стеной со сторожевыми башенками. В воротах стражи нет. Зато мощеный двор полон вооруженных людей. В основном в одежде представлены коричневый, оранжевый и красный цвета. Трегетрен. На узком балконе, обрамленном высоким парапетом, стоит молодая женщина или девушка в черном платье. Волосы цвета воронова крыла убраны под серебряную сеточку с речным жемчугом. За ее плечом настороженно прислушиваются трое петельщиков — не рядовые бойцы, по всей видимости, правее — здоровяк в простой одежде — не иначе слуга, но силища в нем чувствуется неимоверная. А вот мозгами парня Сущий Вовне явно обделил. Часто так бывает. Одного с избытком, другого — нехватка.

Толпа внизу ликует. Криков не слышно, но хорошо видны искаженные в радостном крике лица. Внезапно на балконе появляется шатающаяся фигура. Тоже слуга, но возрастом постарше. Полсотни лет разменял, не меньше. Он что-то кричит и тычет пальцем, указывая на женщину в черном. Обличает? Напрасно. Великан с лицом придурка сделал всего лишь легкое движение рукой. Так обычный человек смахнул бы муху с края тарелки. Обвинитель перевалился через парапет и шлепнулся о камни у ног толпы, которая взревела еще воодушевленнее…

Следующая картинка…

Вырубка в чащобе. Странная конструкция — три бревна, составленные «домиком», как опоры шатра у кочевников из восточных степей, сверху колесо, через которое перекинут канат. Рядом сидят два мужика и на качелях раскачиваются. Бред. Или душевнобольные решили в лесу от жрецов укрываться? Но зрелище тем не менее вышло умиротворяющее. Что-то надежное и спокойное было в дурацкой забаве взрослых мужиков. Даже странно как-то…

Далее образы полетели непрерывной чередой. Часто я даже не успевал осознать, что вижу.

Перекошенное лицо с седыми косичками на висках. Рот оскален в крике. Струйки крови на щеках…

Два бойца — по виду арданы — сцепились в смертельном единоборстве. Обнялись, как борцы на потешных схватках. Только один давил другому рукояткой чекана на кадык, а тот норовил сломать обидчику спину древком рогатого копья…

Два корабля сошлись в бою борт к борту. Рваные полотнища парусов падают на головы воинов. В воздухе трепещут обрывки снастей, летят стрелы и абордажные крючья-молнии бьют с безоблачного неба, целясь в плотный строй пехоты…

Где-то я это уже видел…

И вдруг все заслонило женское лицо, прекрасное, каким может быть только одно-единственное женское лицо в жизни каждого мужчины. Лицо матери.

Госпожа Аурила Ларр, даже разменяв пятьдесят с лишним весен, оставалась такой же, какой была в неполных двадцать девять, когда отправляла напуганного и гордого оказанной честью мальца в Храмовую Школу, и какой была через семь лет, принимая в доме беглеца, вздрагивающего от каждого шороха, опасающегося собственной тени. А может, это я просто помню ее такой и разум отказывается принять что-либо иное? Большие серые глаза смотрели с грустью и, как мне показалось, с осуждением. Губы шевельнулись, и мне показалось, что вот-вот моего слуха коснется легкий, почти неразличимый шепот.

Но никаких звуков не услышал.

Только налились слезами материнские глаза.

К чему бы это? Чем я ее обидел, прогневил? Хотя, если разобраться, трудно глупого старателя назвать достойным сыном. Горя родным принес — нырнешь, и с головой накроет…

Я хотел вскочить, упасть на колени, просить прощения, но лицо матери начало отдаляться, расплываясь, теряясь в полумраке…

И напоследок громче боевого рога имперского дромона, каким перекликаются корабельщики зимой, во время тумана на Озере, проревели странные слова:

— ИДИ ЗА ВЕТРОМ!!!

Я попытался вскочить и проснулся.

Пальцы Сотника вцепились мне в плечо, удерживая от падения в притушенный, но все еще горящий костер.

— Ветер! Куда ветер дует? — воскликнул я, запоздало соображая, что выгляжу, мягко говоря, не самым лучшим образом.

— Да? — Сотник приподнял бровь и больше ничем не выразил удивления. — Куда и вчера. На юг дует.

Я сел, ошалело тряся головой. Неясные, пригрезившиеся образы уходили неохотно, словно сознание не решалось отпускать их. И тем не менее в мозгах слегка прояснилось.

— Твоя очередь сторожить, — мягко напомнил пригорянин.

Точно. В эту ночь моя смена вторая — под утро. Значит, уже далеко за полночь, если он меня разбудил. Я глянул на звезды и не увидел их. Глупая привычка, въевшаяся в плоть и кровь во время засушливого лета. Пора запомнить, что осенью небесные огоньки имеют обыкновение прятаться за тучами. И хоть дождя не было, в воздухе ощущалась сырость, свидетельствующая о пасмурной погоде.

— Ага, иду. Ты ложись, — кивнул я, поднялся и, похрустывая суставами, обошел вокруг костра — легкий дымок приятно щекотал ноздри, вызывая в памяти образ коптильни, загруженной желтовато-розовыми окороками. Уселся на валежину. Прислушался. Вроде бы все тихо. Ничто не предвещает опасности. Я, конечно, не воин, не следопыт, но в лесах жить приходилось, и слушать чащу умею. Управлюсь.