Она посмотрела на меня своими холодными безумными глазами. Её улыбка стала зловещей.

— Я могу стать твоей, милашка. А могу стать твоим кошмаром.

— Это я могу стать твоим кошмаром, — надавил я на нож, заставив её зажмуриться и опустить голову. — Я могу превратить твою жизнь до конца своих дней в ад, а после меня хоть потоп.

— Ты настолько не хочешь меня? Настолько боишься присунуть левой девахе, что готов жертвовать всем ради своих принципов? — рассмеялась она. А в глазах уже появились слёзы боли. — Типа я так сказал? А как же бизнес?

— Это и есть бизнес. С тобой никаких дел, — ответил я, продолжая двигать в ней нож из стороны в сторону, словно пытаясь его расшатать.

— И ты не можешь пойти на это даже из жалости? — неожиданно спросила Ишкуина, застав в меня врасплох.

— Дать тебе из жалости? — немного офигел я.

Ишкуина, не ответив, медленно начала выползать из ванны, расплёскивая за бортик воду. Выбралась, будто вывалилась, плюхнувшись на пол с торчащим ножом из лопатки. С трудом взглянула назад на торчащую рукоятку и поморщилась от боли. Тихо вздохнула, после чего подняла ко мне голову.

— В мире не осталось жалости к созданиям, как я, — негромко, с усмешкой отозвалась она. — Я многого прошу? Просто потрахаться.

— Да с чего вдруг мне соглашаться с такой, как ты?

— И так всегда, — вздохнула Ишкуина. — Никого не попросить, колокольчик, всем плевать. Приходится брать самой, — подняла она ко мне голову. От её улыбки осталась лишь блеклая тень.

— Меня не разжалобить этим, Ишкуина.

— Взгляни мне в глаза, колокольчик. Ты хочешь наказать меня за содеянное, но я уже давно наказана. Наказана за то, чего не делала. Обречена влачить своё существование в этом мире.

— Ты бы могла подчинить мир себе.

— Мужчины… — покачала она головой, усмехнувшись. — Я видела, как уходят люди, дорогие даже для такой, как я. Я всех пережила и осталась одна. Я заслужила покой, заслужила смерть, хотя бы грязную, мучительную и бесславную на дне какой-нибудь заблёванной канавы. Даже такую… Но даже такой у меня никогда не будет. Я просто обречена жить вечно.

— Будто что-то плохое.

— Ты хоть раз жил вечно, мальчик? — взглянула она на меня. Взглянула совершенно другим взглядом, полным чего-то древнего, старого, видавшего то, что мне даже в фантазии под наркотиками не явится. От взгляда сумасшедшей похотливой сучки не осталось следа — на смену ей пришла умудрённая жизнью женщина. Словно наблюдающая за всем с грустной усмешкой, как смотрит мать на непоседливого, но глупого ребёнка.

— Я не жил, но…

— Как ты можешь судить тогда, плохо это или хорошо? Что ты знаешь о бессмертии? Что ты знаешь о настоящем наказании? О том, чтобы вечно влачить жалкое существование, вечно помнить и знать, что завтра для тебя будет всегда.

— Но как ты жила до этого?

— Мы были лишены этого.

— Бессмертия?

— Чувства бесконечности. Мы были созидателями. А теперь никто и…

Она вздохнула и потянулась рукой к спине. Ухватилась за рукоять ножа и поморщилась.

— А ведь мне тоже больно… — вздохнула она, после чего зажмурилась, издав едва слышимый стон, и выдернула его из спины. В этот момент я напрягся, готовый отскочить назад, но Ишкуина лишь без интереса осмотрела его и отбросила в сторону. — Ты хоть наигрался? Тебе хотя бы понравилось? Стало легче?

— А тебя это волнует?

— Мне приятно, когда люди получают удовольствие. Это как трахать девушку и видеть, как она извивается от потрясного оргазма… хотя откуда тебе, позорному девственнику, знать… — вздохнула она. — Дать в жопу?

— Спасибо, не надо.

— Тебе понравится.

— Нет, навряд ли.

— Ты даже не пробовал, — она медленно подползла ко мне на коленях. Голая, словно из буйных фантазий, но её взгляд… старый, как мир, отбивал подобные мысли. — Взгляни в мои глаза, что ты в них видишь, колокольчик?

— Древность, — пробормотал я, глядя в её глаза.

— Я старше, чем самые старые цивилизации, которые мне поклонялись. Ты не знаешь, что такое быть бессмертной, каково смотреть, как всё меняется, как ничего не остаётся, как ты разрушаешься и разлагаешься, как ломаются твои принципы и реалии, и от тебя самой остаётся только скелет твоей природы. Меня сводит с ума моя же природа! Я горю желаниями, которые не могу утолить. И я не могу умереть, я не могу забыть, не могу покинуть этот мир. Заперта в теле и вынуждена искать на протяжении тысяч лет, чем бы заняться, лишь бы почувствовать удовлетворение!

— Это тебя не оправдывает.

— А что оправдывает бессмертных? Есть ли то, что оправдает тех, кто вынужден жить вечно?! Ты ведь умрёшь, а я останусь. Человечество исчезнет, а я останусь. Мир будет один, и не останется никого, а я буду возрождаться в той или иной форме. Я буду вечно… Я просто есть, Томми. Я словно горю и не могу потушить себя! И всем плевать! Я одинока, имея рядом тысячи людей, потому что всем плевать! И что мне делать?! Просить милостыню? О нет, мир требует, чтоб я подошла и взяла сама то, что мне необходимо. И я беру.

— Ты ломаешь жизнь другим ради собственного удовольствия, — поморщился я брезгливо.

— Ты дурак, колокольчик. Что для тебя удовольствие, то для меня необходимость. Такова моя суть. Ею надо пользоваться. Раньше меня любили, раньше мне не приходилось брать силой — люди сами мне всё давали!

— И ты привыкла жить на всём готовеньком, — фыркнул я. — А когда всё пошло в тартарары, так сразу взвыла.

— Моя природа взвыла, — жалобно ответила Ишкуина. — Я берегла тех, кто был мне верен, а теперь что? Ты видел, чтоб выли мои пигалицы?

— После того, что ты сделала с прошлой главой, это не удивительно.

— Я взяла то, что мне было нужно. Всем же плевать — хочешь чего-то, так пойди и возьми! Но когда я так делаю, все воют! Так что мне делать?! Взять не могу — плохо, обижаю! Но и никто не даст мне требуемого! Потому что всем плевать! Я вынуждена жить в таких условиях, надеясь, что когда-нибудь смогу обрести свободу! И когда я прошу тебя о такой малости, ты фыркаешь мне в лицо! — она подползла ко мне и схватилась рубашку, пытаясь подтянуться ко мне или же пытаясь утянуть меня к себе. В её мокрых глазах вновь горело безумие. — Взгляни мне в глаза, сучонок! Взгляни в них сейчас же! Ты просто ничтожный человечишка, который отживёт своё и уйдёт на покой. Ты исчезнешь так же быстро, как и появился, а я буду всегда! И ты отказываешь мне!

Я без особых проблем отцепил её цепкие ручки от себя и отбросил назад. Ишкуина ударилась о бортик ванны спиной. Из глаз хлынули слёзы.

— Я буду всегда… я нигде не провинилась так, чтоб заслужить подобное! И когда я прошу, ты отказываешь мне в такой маленькой грязной радости, как сорвать твою девственность, которую толком и не почувствуешь, ведь ты даже и не баба! Говоришь, что я привыкла жить на готовеньком, но потом возмущаешься, почему я пришла брать её силой! Так ведь мне никто ничего не должен! Хочешь — возьми! Тогда чего сейчас воешь, как девка при первых родах?! Я пришла взять! Пришла, потому что… — она зло посмотрела на меня, — потому что я есть Ишкуина.

Женские слёзы… Ишкуина подтянула тяжёлую артиллерию к полю брани.

Замолчала.

Так и осталась сидеть с недовольным злым лицом и мокрыми глазами, смотря на меня. А я не спешил что-либо говорить, отдавая ей инициативу. Было интересно, что Ишкуина ещё скажет. К тому же, боюсь, что заведи я с ней диалог, и она меня утащит в какие-нибудь дебри. Эта хитрая стерва бьёт по больным местам — по жалости. Ведь даже к такой суке может возникнуть жалость, и она неплохо постаралась, чтоб это случилось.

Мне было действительно немного жаль её.

Нет, это не значит, что всё прощено. Просто я представил, что это такое — жить вечно. Вечно наблюдать за миром, вечно переживать дорогих тебе людей. И без отдыха вот так вечно жить, когда интерес потерян, всё достало и ничего больше не всполохнёт в душе огонёк страсти, а природа сводит тебя с ума, сворачивая мозг в трубочку. Смог бы я жить вечно?