— Но вы не любой, — перебила его Мария. — И я, искренне надеюсь, не любая для…

— Не любая, — тут же ответил он.

— Ясно… — улыбнулась Мария, опустив голову, чтоб скрыть расплывающуюся улыбку. — Спасибо. Я… хотела услышать от вас, кто вы есть на самом деле. Услышать ваше признание. Честное признание, чтобы решить для себя волнующие вопросы.

— Откуда вы бы узнали, что я не вру?

— Мне сказали…

— Ишкуина, — тут же процедил Нурдаулет. В его голосе сразу почувствовались недобрые нотки, что не сулили той женщине ничего хорошего.

— Да, мисс Ишкуина. Хитрая женщина.

— Не думаю, что «хитрая женщина» описывает её суть даже немного.

— В любом случае, я ей верю. Не отрицаю, что она могла приукрасить некоторые факты, а некоторые исказить, но доказательства были, Нурдаулет. И я хотела услышать это же самое от вас. А потом понять вас, ваши причины стать таким, какой вы есть.

— Вряд ли это меня оправдывает в глазах тех, кому я перешёл дорогу и сделал больно.

— Как и меня. Мы не лучше друг друга, но я уже прошла свой путь, а вы, хочется мне верить, ещё пройдёте его. И я готова помочь вам.

Знала бы Мария, что в этот момент он едва не сказал: «Надеюсь, не убить сорок шесть детей», иначе кто знает, как бы обернулась ситуация.

— Чем?

— Чем угодно, — уверенно ответила она. — Я вижу, что вам кажется, будто это ваша стихия, будто вы нашли себя и больше нигде не пригодитесь, но это не так. В мире достаточно места для любого, как достаточно и занятий. Главное — верить в то, что ваши способности не заканчиваются на наркотиках.

— Мария, я вряд ли брошу это занятие. Вы должны понимать это.

— Я просто буду верить в то, что вы откажетесь от него.

— А если нет?

— Я не буду загадывать так далеко, — ответила она. — Но если действительно нет, мне будет грустно от того, что ещё одна душа переметнулась на тёмную сторону. И всё же я буду ждать и надеяться на лучшее. По крайней мере, вы полностью понимаете и принимаете свою вину, а это уже половина дела.

— Я… понял. Тогда позвольте вас спросить, — его глаза беспокойно бегали, заставляя нервничать саму Марию. — Я надеюсь, что вы ответите мне так же искренне, как и я вам.

Мария смотрела на него с нарастающим чувством беспокойства. Словно стояла на минном поле, где каждый шаг будет означать взрыв. Но этот взрыв будет не здесь, он будет где-то там, в городе, когда он выйдет из её квартиры. Когда та женщина, Ишкуина, встретилась с Марией, она сказала, что его боятся совсем не за красивые глаза. Что он очень опасен и жесток по отношению к своим врагам.

Мария не была дурой. Она была аристократкой, которую воспитывали в среде интриг и ничего не значащих слов, которые порой несли в себе куда больше смысла, чем могло показаться. И понять, что хочет спросить Нурдаулет, не составляло труда.

— Конечно, — с готовностью ответила она.

— Ишкуина, девушка, которая вам это рассказала, она… сделала вам что-то плохое? — стараясь скрыть напряжение, спросил Нурдаулет.

— Что конкретно вы подразумеваете под плохим, кроме того, что она сказала? — сделала Мария невинное лицо.

Ей было противно играть на публику и исполнять какую-то роль, но сейчас она считала это едва ли не своим долгом. Расклад был очевиден: она нравится ему, как надеялась сама Мария; ей сделала плохо та женщина, что была главной среди других; узнав это, он наверняка пойдёт ей мстить. Мария была… да не будут её слова тщеславными, единственным человеком, который мог в данный момент удержать назревающую войну. Если она скажет, что её расписали, как последнюю распутную девку, пусть и очень красиво, или… ей… полизали… он точно отправится мстить. А это значило, что будет криминальная война, которая лишь приведёт к новым жертвам. И Мария не хотела быть причиной смертей, которых точно будет немало. Она вообще не хотела смертей, не хотела, чтоб люди друг друга убивали. Маленькая ложь во спасения десятков людей.

— Она своеобразная личность, Ишкуина. Она, кроме того, что сказала вам правду, делала вам плохо? Может… трогала вас или принуждала к… к… — он покраснел, — к сексу?

— Нет! — наигранно поморщилась Мария, на мгновение напрягшись, чтоб её лицо немножко покраснело будто от смущения.

— Послушайте, Мария, это важно, — настоял он. — Она делала вам плохо, больно или какие-то извращения? Принуждала?

— Нет, — продолжая строить смущение, ответила Мария.

— Вы честно отвечаете мне, Мария?

Будь её воля, ради того, чтоб отвлечь его, попыталась бы склонить Нурдаулета к сексу. Да, она бы пошла на это, чтоб не дать ему сделать то, что могло произойти. Продержала бы столько, сколько потребовалось, чтоб миновать угрозу. Но увидь он её тело, и сразу всё будет понятно. Это будет подобно разорвавшейся бомбе.

— Я скажу вам правду, если вы поклянётесь, что не будете делать… глупостей. Что не станете убивать.

— С чего вы решили…

— С того, что я вас знаю теперь куда лучше. Поэтому прошу — поклянитесь мне в этом, и я скажу вам правду, какой бы горькой она для вас ни была. Поклянитесь, что не будет убийств, не мудет мести за то, что та женщина рассказала мне правду о вас.

Он нахмурился. Чувствовалось, что внутри идёт борьба, Мария буквально чувствовала это.

— Я… клянусь, что не трону её за то, что она вам раскрыла всю правду обо мне, Мария.

— Я поняла, — и Мария распахнула свои честные глаза, придав лицу, как её учили с самого детства, самые искренние черты, после чего мягким доверительным голосом ответила: — Она не тронула меня и пальцем. Я клянусь вам.

Я смотрел в эти большие прекрасные глаза, что искренне взирали на меня, чувствуя в душе что-то тёплое, приятное, возвышенное, и думал — не пытается ли девушка передо мной меня обмануть? Ложь во спасение — разве не метод любой веры, где обман оправдывается благими намерениями? Но и не верить мне не хотелось, ведь Мария всегда была честна со мной, поводов сомневаться никогда не давала и сейчас поклялась мне в лицо.

Что я пытался увидеть в её глазах? Не знаю. Они были такими искренними и честными, что, казалось, вся злость на тупую Ишкуину спадала. У некоторых людей есть дар к чему-то. У Марии если и был дар, то это точно было умение дарить душевное спокойствие. Или это из-за симпатии к ней у меня так всё проявляется.

Когда я только узнал о том, кто рассказал Марии об этом, я серьёзно раздумывал над вопросом — убить её сразу, сделать ей очень и очень больно или немного сократить количество её девочек. И всё потому, что Ишкуина нарушила главный закон, который я всегда старался соблюдать — не втягивать посторонних людей. Только мы, только внутри этой всей братии разборки и только с теми, кто непосредственно так или иначе в этом участвует. Будь это Джек, Фея или, блин, долбанные стукачи в полиции — это одно, но Мария — совершенно посторонний человек. Это нельзя было оставлять ещё и потому, что подобное чревато последствиями. В нашем мире всегда есть последствия. Закроешь один раз глаза, и Ишкуина может повторить это, но уже с кем-нибудь другим, например, с Соней. А она точно повторит, если не прижать суку. Всё должно наказываться, каждый намеренный проступок, чтоб любой знал — за ним следят, всё контролируется и за всё рано или поздно придётся отвечать. Только так можно сохранить порядок в зверинце, где друг друга жрут.

Я серьёзно раздумывал даже над тем, чтоб просто подавить последнюю «не нашу» территорию за спиной, чтоб точно иметь прикрытые тылы. Но сейчас Мария… она смотрела и говорила так искренне, что я даже не знал, что думать. Слишком она… была бодра для той, над кем надругалась Ишкуина, если честно. Чересчур спокойна. Выглядела так, будто просто поплакала из-за правды, а потом решила, что может перевоспитать меня.

С другой стороны, зная Марию с её тягой к вере и Ишкуину с тягой к извращениям, я предположу, что Мария пытается сгладить углы во имя мира и процветания. Ведь она человек веры и с травмой, а такие иногда ведут себя хуже детей. Знает, чем чревато всё это дело, и пытается ложью спасти положение. И дело в том, что без подтверждающих слов Марии расправа над Ишкуиной будет чистым самосудом без доказательств на основе моих личных домыслов. И именно этого я всегда старался избегать. Тут только если сама Ишкуина не признается…