Меня аж перекосило от её довольного вида. Эта сволочь лежала в ванной совершенно живая со здоровым цветом лица. И голова была под правильным углом. Единственное, что сильно выделялось — синяки на шее, но и те уже были жёлтыми, будто были оставлены несколько дней назад.

— Давно не виделись, Ишкуина, — прохрипел я, демонстративно взвешивая тесак.

— Точно-точно, я же не поздоровалась, — показала она мне свой оскал. — Здравствуй, мой любимый девственник. В прошлый раз, когда я тебя видела, ты засадил в меня несколько пуль.

— Смотрю, не помогло.

— Не-а, ни капельки. Тебя разве не учили, что нужно засаживать в девушек? Или будешь повизгивать, как сучка, о том, какой ты обиженный жизнью и мной?

— Знаешь, учитывая, что ты в моих руках сейчас, я не такой уж и обиженный жизнью.

— Мной не обиженный, я сама тебе себя дарю. Ну что, выебешь меня или пока будем играть в пытки? Девушкам нравится прелюдии. Тебе нравится делать больно женщинам, колокольчик? Кончаешь от этого? А насиловать? Хочешь изнасиловать?

— Я бы на твоём месте не радовался так, — негромко произнёс я. — Ишкуина, ты действительно страха не ведаешь?

— Так я же бессмертная. Нахуй страх — даёшь драйв! — рассмеялась она. — И я смотрю, ты подготовился.

— Я же убью тебя, — нахмурился я. — Ты это понимаешь?

— Пожалуйста, — оскалилась Ишкуина. — Только так, чтоб я больше не воскрешалась, хорошо? Давай, мой гениальный девственник, я верю в тебя.

И ведь действительно, даже капли страха не показала.

— Ты настолько веришь в свою бессмертность? — спросил я, чувствуя злость.

— Конечно, — невозмутимо произнесла она. — Иначе бы сунулась бы я к тебе? М-м-м… да, сунулась, — одарила Ишкуина меня безумной улыбкой. — Ну давай! Начинай уже. Я обычно не сильно люблю умирать, вернее, попытки умереть, но для тебя готова сделать исключение. Можешь… поиграть со мной…

Последние слова она произнесла томным голосом.

Я рассматривал голую связанную девушку перед собой, чувствуя какую-то безумную ненависть к этой особе.

— А если я не буду тебя убивать, а буду делать больно очень и очень долго?

— Думаешь, я боюсь, мой голубок? Думаешь, меня пугает боль? Какой же ты наивный глупый дурачок. Ну, хочешь меня трахнуть, пока я беспомощна? Можешь даже рукой, для тебя я на что угодно готова!

Всё моё «Я» хотело её скорейшей и, желательно, мучительной смерти. Ишкуина меня так выводила, что о жалости не могло быть и речи. Но учитывая тот факт, что убить её будет проблемно, я решил для начала посмотреть, что будет, если воспользоваться классическими методами умерщвления. Убить несколько раз да поглядеть, как будет возвращаться к жизни. Заодно и злость спущу на неё.

— Ну так что? Ты ссыкло по жизни или возьмёшь свои трусливые яйки в кулачки да сделаешь, чего хочешь? — оскалилась она. — Сделать мне больно. Давай же, сучонок, я послушная сучка, обещаю далеко не убегать. Или мне тебя умолять? Или отсо…

Нож для колки льда вошёл ей прямо в глаз. Едва заметное сопротивление в виде задней стенки глазницы, хруст, который я как слышу, так и чувствую рукоятью ножа, и он погружается ещё глубже. От такого удара голова Ишкуины ударилась затылком об стенку ванны, а я ещё и навалился, вгоняя нож глубже, пока сама рукоять на одну пятую не утонула в её глазнице. Её тело секунду другую дёргалось в судорогах, после чего затихло.

Из глазницы, в которой торчала деревянная лакированная рукоять, потекла кровь. Оставшийся глаз Ишкуины закатился. Кровь стекала по её щеке, будто она плакала, после чего на грудь и в ванную.

Такой удар не оставит никому шансов. Если и он не возьмёт Ишкуину, — а мне уже казалось, что не возьмёт, — то я уже и не знаю, что делать. В голову сразу лезли воспоминания о разговоре с Нинг. Если уничтожить тело или сделать так, чтоб оно не смогло восстановиться, её душа просто найдёт новое пристанище, не более. Можно, конечно, и так сделать, но сейчас я хотя бы знаю, как выглядит угроза, а там хрен знает, какой она станет.

Ишкуина пришла в себя где-то минут через десять. Хотя пришла в себя — не совсем правильная формулировка. Она вернулась к жизни. Всё это время я внимательно наблюдал за ней и смог лично узреть тот самый момент, когда жизнь вернулась к ней.

Стерва, нежелающая умирать нормально, по-человечески, неожиданно дёрнулась всем телом. Судорожно вздохнула полной грудью, выгибаясь дугой, после чего задёргалась, будто у неё начались судороги. Совсем мелкие, как если бы через её тело пустили ток. Кровь из глазницы потекла обильнее. Я даже не стал вытаскивать нож, чтоб посмотреть, что будет. После мелкой дрожи она расслабилась, будто силы в одночасье покинули её, и живучая дрянь медленно повернула голову в мою сторону.

— Здравствуй, сладкий хуй, — улыбнулась она своей коронной улыбкой. — Я вновь с тобой.

Надо сказать, что смотреть на девушку, у которой из глаза торчит рукоять ножа для колки люда, немного… непривычно и противоестественно, если можно так выразиться. И судя по тому, что я видел, Ишкуина была вполне себе жива, хотя, как я могу судить, нож ей мешал.

— Знаешь, слишком слабо, дорогуша, слишком. Давай, попробуй ещё раз.

Меня просить лишний раз было не надо. Я одним махом вырвал из её глазницы нож, после чего, словно маньяк, стал остервенело и быстро наносить удары ей в грудь и живот, чувствуя, как хрустят её кости и рвутся мышцы. Признаться честно, я получал от этого удовольствие и выкладывал в каждый удар едва ли не душу, наслаждаясь тем, как длинный стержень втыкается в её беззащитную тушку. Как он пробивает её органы, заставляя Ишкуину вздрагивать и слегка изгибаться, кривясь от боли — уж её-то она явно чувствовала.

Я, наверное, нанёс ударов двадцать, прежде чем успокоился, глядя на её истыканное тело. Кровь из ран стекла в ванну, уходя в слив. Она же капала с ножа для колки льда и руки. Весь забрызганный кровью, я хмуро наблюдал за Ишкуиной. К моему удивлению, я даже видел, как медленно затягиваются раны, которые оставил нож. И едва она судорожно вздохнула, набросился с новой силой, не дав ей возможности прийти в себя.

Её ночь только начиналась, и раз уж она сама пришла сюда, грех было не воспользоваться этим. Если не убью, то сорву всю злость и успокою собственную душу. Слишком много позволила она себе, слишком долго я терпел её выходки и слишком многое накопилось.

Я бил ножом как одуревший, срывая злость на Ишкуине и наблюдая за тем, как от боли едва ли не судорогой сводит её лицо. Когда уставал бить ножом, бил её по лицу кулаками. Хватал за волосы и дубасил головой об ванну, пинал, прыгал на ней, ломал ей кости. В какой-то момент у меня в руках оказался тесак, который я заносил над Ишкуиной. Тот с мягким чавканьем входил в её тело, перерубая мышцы и кости.

И за это время Ишкуина не издала ни одного звука.

Забавно, но от этой экзекуции устал первым я. Просто физически устал избивать и кромсать Ишкуину, которая лежала ни жива, ни мертва на дне ванны в собственной крови. Сидел на бортике, тяжело дыша и поглядывая на такую же тяжело дышащую сучку, которая и не думала помирать.

Вся ванная комната была в крови, будто кто-то устроил здесь не просто поножовщину, а самую настоящую бойню. Столько крови не было, даже когда я наказывал провинившихся колуном. Дополнительный эффект к жуткости добавлял белый кафель, на котором кровь выглядела особенно выделяющейся. Всё было забрызгано ею. Красные вертикальные дорожки спускались по стенам и зеркалам, сбегая из клякс. Зеркало был исчерчено вертикальными красными дорожками. На полу виднелись кровавые отпечатки ног и следы, словно кто-то намерено размазал кровь по полу. Где-то в углу лежал окровавленный тесак с ножом.

Что я только ни делал с Ишкуиной. Избивал кулаками, ногами, прыгал на ней, ломая кости, ломал конечности, бил ножами и тесаком, буквально измочаливая её в кашу. Специально пробивал ей сердце и печень. Едва ли не вскрывал тесаком грудь. Ломал ей череп, шею, пробивал мозг ножом для колки льда, то же самое делал и с позвоночником.