Они с Отто скакали вровень по ричмондскому парку, и Анна поделилась с ним своей идеей.

— Теперь нет шансов, что я снова выйду за короля, а потому в политическом смысле я здесь больше ничего не значу. За мной теперь не следят. Я могу наконец вести жизнь частного лица. Почему бы мне не нанять на службу кого-нибудь из Клеве — скажем, в качестве особой милости некоему старому другу?

Отто явно разрывался между своим желанием и возможностями.

— Я хочу быть с нашим сыном так же сильно, как вы, Анна, но все же, думаю, привозить его сюда сейчас неправильно. Давайте подождем, пока он подрастет и закончит ученичество, тогда я найду предлог для визита в Золинген и снова предложу ему уехать в Англию. К тому моменту люди почти забудут о вашем браке с королем и риск скандала значительно уменьшится.

Иоганну оставалось учиться еще четыре года. Это казалось целой вечностью. Анна понимала, что Отто говорит разумные вещи и сдержит слово. Но как, раз уж идея созрела в ее голове, сможет она набраться терпения и ждать так долго?

1546 год

Вместе с принцессами Марией и Елизаветой, а также герцогинями Ричмонд и Саффолк Анна наблюдала за тем, как король с королевой принимают адмирала Франции, нового французского посла. Приемный зал в Гринвиче заполнили лорды и леди, которых созвали, чтобы оказать ему почести. Анна тоже чувствовала себя не обойденной вниманием, получив место рядом с дочерьми короля, которых Генрих два года назад восстановил в правах на наследование престола в порядке старшинства после принца Эдуарда.

Мария стояла неподвижно и не улыбалась, она была истинной дочерью своей матери-испанки и не могла любить Францию. Несомненно, она сожалела об отставке мессира Шапюи, который покинул Англию в прошлом году. Но Анне этот человек никогда не был другом, в отличие от верного доктора Харста, тоже отправившегося домой много месяцев назад, так как ему не было нужды оставаться здесь. Анна скучала по нему, ей не хватало новостей о жизни двора и мира вообще, которые доставлял посол. Теперь ей приходилось полагаться в этом на своих придворных или случайных гостей. В последнее время она принимала немногих, потому что не могла себе этого позволить, хотя король и пополнял ее доходы.

Принцесса Елизавета милостиво улыбалась всем, наслаждаясь редкой возможностью быть центром внимания. У нее были темные глаза, как у матери, и даже сейчас, в нежном возрасте двенадцати лет, она знала, как использовать их с толком. Девочка была прекрасно воспитана и обучена — и весьма тщеславна.

Но больше всего Анну интересовал король. Когда при встрече его величество поднял свою дорогую сестру из реверанса и обнял, она заметила, что он сильно страдает от боли и даже не может долго стоять. По завершении приветствия король сразу в изнеможении опустился на трон и сделал знак пажу, чтобы тот принес подставку для ног. Анна увидела у него на рейтузах пятна сочившегося сквозь повязку гноя.

Вечером, когда наступило временное затишье в торжествах по поводу приезда посла, Анну отыскала принцесса Мария.

— Я беспокоюсь об отце, — тихо сказала она, голос ее был едва слышен сквозь гомон голосов болтавших рядом людей. — Он болен. Все это видят. Королева говорит, бо́льшую часть времени он проводит в потайных комнатах и редко выходит из своих покоев, разве что прогуляться по личному саду, когда в состоянии это сделать. Думаю, ему сейчас очень трудно, настроение у него плохое как никогда. Нога доставляет ему такие страдания, что он становится чрезвычайно капризным и склонен срываться по малейшим поводам.

Анна взяла руку Марии и пожала ее:

— Я вижу, что ему стало хуже. Ясно, что нога сильно беспокоит его.

— Он пытается скрывать это, но по лицу видно, что он сильно страдает, хоть и старается не подавать виду. — Мария выглядела очень расстроенной. — Он уже не может ходить по лестницам; его затаскивают наверх и спускают вниз с помощью специальной каталки, и еще сделали два специальных кресла с длинными подлокотниками, чтобы носить его по галереям и перемещать из комнаты в комнату. — Она окинула взглядом гостей и склонилась к самому уху Анны. — Давайте выйдем в галерею и поговорим приватно. Здесь нас могут услышать.

В галерее, по счастливой случайности, было пусто. Они присели на скамью у окна.

— Честно говоря, Анна, я не представляю, что мой отец долго протянет в таком состоянии, — сказала Мария. — И мы получим в правители моего брата. Мне страшно за нас всех и за Англию, ведь его воспитывают кембриджские проповедники. А они все еретики, это несомненно! И она, королева, поощряет это!

Анна сознавала, какие мрачные перспективы сулит Англии правление реформистов. Неудивительно, что Мария так беспокоится.

— Вы слышали, что случилось в прошлом месяце? Епископ Гардинер пытался арестовать ее за ересь, но ей удалось убедить короля в своей невиновности.

Анна подумала, не рассказать ли Марии, что ей известно о деяниях Кэтрин Парр до брака с королем, но содрогнулась от мысли, какие последствия это может иметь, если та посчитает необходимым передать ее слова отцу, и смолчала. Последние годы Анна жила вдали от двора, от царивших там интриг и зависти, и была вполне довольна этим. Ей хотелось поскорее вернуться домой, к Отто, который стал ей дороже, чем когда-либо прежде, и людям, которых она теперь считала своей семьей. Иоганну было уже пятнадцать лет. Осталось подождать всего несколько месяцев…

— Надеюсь, этот опыт кое-чему научил королеву и заставил переосмыслить свои ошибки.

— Не думаю, что королева описала бы это так, — едко заметила Мария. — Нет, Анна, будущее весьма неопределенно для тех из нас, кто держится истинной веры. Мы должны молиться, чтобы мой отец прожил как можно дольше, но волки уже облизываются, предвкушая новые порядки. И с этим ничего нельзя сделать! — В ее голосе слышалась горечь. — Неужели они не боятся за свои бессмертные души? — Мария глубоко вздохнула, перебирая пальцами четки. — Мы должны вернуться к гостям, пока нас не хватились.

Вновь и вновь в течение следующих дней Анна поражалась избыточной роскоши двора, которая, казалось, превосходила все, что было раньше. Каждый день она обедала с принцессами за столом короля; потом забавлялась охотами, а по вечерам сидела рядом с королевой Екатериной, и они смотрели экстравагантные представления масок, которые устраивали в честь адмирала Франции. Остаток дня в числе привилегированных гостей Анна проводила с королем и королевой в новом банкетном доме, выстроенном в саду, — небольшом изысканном павильоне, увешанном гобеленами и обставленном буфетами с инкрустированной драгоценными камнями и жемчугом золотой посудой, — где собравшихся в тесном кругу потчевали всевозможными сластями. Генрих, — Анна это видела, — вел себя так, будто впереди у него еще много долгих лет, старался игнорировать боль в ноге и решительно принуждал себя вести нормальную жизнь, насколько это было возможно.

Из Гринвича двор переехал в Хэмптон-Корт, где были организованы еще более пышные торжества. Королевский совет велел Анне присоединиться к ним. Казалось, что Генрих, вспоминая славные дни юности, хотел устроить последний яркий праздник, прежде чем тьма сомкнется над ним. Анна чувствовала атмосферу ожидания, подспудных домыслов — подавляемых, разумеется, потому что предсказывать или даже воображать себе смерть короля считалось изменой.

Однажды вечером Анна шла ужинать с Генрихом и встретила в галерее Сюзанну Гилман. Та с опаской посмотрела на нее, однако Анна больше не держала зла на свою бывшую подругу. История шестилетней давности теперь не имела значения. Поэтому Анна улыбнулась, справилась о здоровье Сюзанны и пошла дальше, радуясь, что между ними не осталось вражды.

Хэмптон-Корт она покинула в жаркий августовский день. Сидя в носилках, Анна тихо плакала. Внутреннее чутье подсказывало, что Генриха она больше не увидит. Он послал за ней, чтобы попрощаться. Анна застала его в задумчивом настроении и решила, что король тоже чувствует краткость отпущенного ему срока: он крепко обнял ее, будто в последний раз, и заглянул ей в лицо — в глазах у него стояли слезы.