Там, в голове, теснилось уже много наших, Маркел с трудом пробился в первый ряд, и уже только оттуда увидел посреди замёрзшей реки, на заснеженном острове, небольшой вогульский городок, а на этом, ближнем берегу реки, здоровущий Игичеев табор. Река неширокая, подумал, глядя на неё, Маркел, через неё вполне можно стрелять убойно.

Но пока что в Куновате было тихо, и в Игичеевом таборе тоже.

Вдруг в таборе забегали, засуетились. Потом на краю табора показался Игичей, он опять был с двумя саблями и с золотыми косичками, а рядом с ним толклись его отыры. От нас выступил вперёд Волынский и замахал руками. Игичей начал махать в ответ.

А потом он пошёл к нам. С ним шли его отыры, пятеро. Наши стояли сверху, на бугре, правильней, на сопке, и молча смотрели на них.

Когда Игичей поднялся к нашим, Волынский развёл руки и сказал, что он рад видеть Игичея живым и здоровым.

– А каким мне ещё быть?! – ответил Игичей. – Я не старая собака, чтобы кашлять. И не Лугуй, чтобы за стенами прятаться.

– Так что, возьмём его? – спросил Волынский.

– Я и один возьму, – ответил Игичей. – А ты постой, посмотри.

– Я бы мог и постоять, – сказал Волынский. – Но мои люди говорят, что так они быстро замёрзнут. Поэтому они просят, чтобы я дал им погреться. И я дам! Завтра утром! А что ты на это скажешь?

– Скажу, что это славные слова, – ответил Игичей. – Они меня очень обрадовали. А теперь обрадуй меня ещё раз – покажи мне сам знаешь кого.

Волынский сразу же нахмурился, сказал:

– Мы об этом с тобой не договаривались.

– Мы о многом в этой жизни не договариваемся, – сказал Игичей. – А потом оказывается, что наша душа уже давно договорилась с Великой Богиней, и не успеваем мы оглядеться, как уже сидим на погребальной кошме и пьём погребальное питьё.

– Да, это так, – согласился Волынский.

– А если так, то почему ты мне перечишь? – спросил Игичей.

Волынский тяжело вздохнул и оглянулся, махнул рукой – наши расступились, и вперёд вышла Аньянга. Она была одета в очень дорогие вогульские одежды, а лицо у неё было неподвижное, будто каменное.

– Ащ! Улыбнись! – воскликнул Игичей. – Я не желаю тебе зла!

– А я желаю! – сказала Аньянга.

– Ха! – засмеялся Игичей. – Женщины, они сперва все такие. Потом привыкают.

После опять засмеялся, развернулся и пошёл к себе обратно. За ним пошли его отыры и наш Змеев. Кузьма сказал, что здесь больше ничего не будет, можно возвращаться.

Они вернулись к нартам. Там у них стали спрашивать, что там случилось. Маркел молчал, а Кузьма охотно рассказывал обо всём, что видел и слышал. Так прошло ещё немного времени. Потом сказали, что вернулся Змеев и что нам надо спускаться вниз, проходить мимо Игичеева табора и там учреждаться. Будем брать город в осаду, говорили, мы с той стороны, а Игичей с этой. И наше войско спустилось с бугра, то есть с сопки, прошло мимо Игичеева табора, после отошли ещё шагов на сто, остановились и начали ставить шалаши и разводить костры. Пока всё это сделали, уже стемнело. Перекусили кое-как, погрелись у костров, легли в шалаши и заснули.

А Маркел не спал – лежал, думал о всяком. Больше, конечно, о Золотой Бабе, которая, как он теперь ясно понимал, никакая не живая ведьма, а обыкновенная деревянная идолица, сверху покрашенная золотом. Щелкалов, конечно, разозлится, если ему такую привезти. Ну а если привезти золотую, тогда что? Ну, дадут ещё один отрез парчи, ну, Нюське красные сапожки, ну…

А зато какая это будет тяжесть и сколько с ней будет смертных хлопот! А если она маленькая и серебряная, как Аньянга говорила? А если и в самом деле живая? А если… И так, вздыхая и ворочаясь, Маркел ещё очень нескоро заснул.

Утром Маркел проснулся от холода, поэтому не стал надевать ни кольчугу, ни шлем, а сразу вылез наружу. Там Кузьма уже сидел возле костра и грелся. Маркел сел рядом, протянул руки к огню. Кузьма начал рассказывать свой сон. Сон был бестолковый и скучный, Маркел злился, старался не слушать.

Принесли еду, и Кузьма замолчал. Маркел тоже ел, помалкивал и думал о своих делах – о том, что ему рассказала Аньянга, как быть дальше, как поймать Лугуя… И так далее.

Но додумать до конца ему не дали, потому что от берега послышалась стрельба. Маркел спросил, что это значит. Кузьма сказал, что это наши, они давно уже ушли вдоль берега и теперь будут стрелять до вечера, так им приказал Волынский. Зачем это, спросил Маркел. А затем, ответил Кузьма, что вогулов можно взять только на страх, поэтому покоя им не будет, а уже только потом, может, только к вечеру, мы вышлем им переговорщика. А что будет говорить переговорщик, спросил Маркел. Это мы узнаем вечером, сказал Кузьма. А что Игичеево войско, спросил Маркел, они что делают. А они, сказал Кузьма, тоже стреляют, но тихо, из луков. И ещё сидят у нас. У нас, что ли, в таборе, не поверил Маркел. Да, сказал Кузьма, у нас. Потому что Игичей сказал, что он не верит воеводе, который может нарочно выпустить Лугуя, потому что если тот сбежит, не нужно будет отдавать за него Аньянгу. И прибавил:

– Да ты иди сам посмотри.

Маркел доел, надел шапку и пошёл по табору. Увидев Аньянгин чум, Маркел свернул к нему. Возле чума и в самом деле сидели Игичеевы остяки, сторожили, и ещё двое лежали рядом, подрёмывали. Маркел подошёл к ним, они сразу подскочили. Маркел развернулся, пошёл дальше. Небо было чистое, мороз крепчал. Маркел вышел из-за деревьев, стал смотреть на остров, на крепостные стены городка. На стенах тоже никого видно не было. Вдруг тэн-н, тэн-н – пропели две стрелы и впились в дерево. Маркел упал в снег, полежал, после пополз обратно, а когда заполз в кусты, поднялся и пошёл в табор.

В таборе Кузьма сказал, что он видел, как Маркела чуть не убили, поэтому, сказал, нельзя туда соваться, особенно когда светло. А что, спросил Маркел, ночью, что ли, будем брать их приступом, уже решили? Нет, ответил Кузьма, сегодня ещё рано, сперва надо дать вогулам как следует помаяться, а уже после лезть на приступ. А маются они быстро, продолжал Кузьма, они не могут долго сидеть взаперти, так что уже завтра они начнут гневаться, а послезавтра сами оттуда вылезут прямо на нас. И вот тут их не упустить бы! И взять Лугуя! А что пока, спросил Маркел. А пока, сказал Кузьма, будем сидеть и ждать.

И так оно и было. Кузьма и Маркел сидели возле своего шалаша и слушали стрельбу. Потом обедали. Потом дремали у себя. Потом, только они вышли из шалаша, пришёл Волынский, а с ним наш переговорщик, очень горластый, как сказал Кузьма, и ещё двое стрельцов с бердышами и третий с билом. Этот шёл первым и бил в било, за ним шли стрельцы с бердышами, а за ними шёл переговорщик. Они стали спускаться к реке, за ними потянулись любопытные, а с ними и Маркел с Кузьмой. Потом любопытные остановились, так им Волынским было велено, а эти четверо с билом сошли на лёд, било смолкло, и переговорщик начал выкрикивать примерно вот что: славные вогульские люди из славного города Куновата, не пугайтесь, мы не хотим вам зла, а мы, наоборот, никого из вас не тронем, мы же пришли не за вами, нам нужен только ваш бывший князь Лугуй, который убил своего брата, и за это мы будем его судить, поэтому отдайте нам его, и мы сразу уйдём! Когда переговорщик это прокричал, ему никто, конечно, не ответил. Тогда он прокричал это ещё раз. Вогулы опять не ответили. Тогда переговорщик крикнул, что даём им время подумать, и это время до завтрашнего утра. Сказав так, переговорщик развернулся и, вместе со своими тремя стрельцами и билом, пошёл обратно.

– На что мы надеемся? – спросил Маркел.

– На то, – ответил Кузьма, – что много кто из куноватских не любит Лугуя. Не простили они ему того, что он убил Чухпелека. И тут вдруг их зовут посчитаться с ним за всё!

– И ты думаешь, они решатся на это?

– А чего мне думать, – ответил Кузьма. – Это они теперь пусть думают!

И больше он об этом уже не заговаривал. Смеркалось. Они вернулись в табор, перекусили и легли спать. Маркел долго лежал без сна, вспоминал Чухпелека и странные слова Кузьмы о нём, пытался угадать, чем это кончится, а после устал думать и заснул.