Однажды Анну заинтересовал принесенный кем-то рукописный сборник стихов. Она узнала в нем книгу, которую Джордж когда-то считал сокровищем. На ней стояла надпись: «Эта книга моя. Джордж Болейн. 1526», но ниже было добавлено: «Моя. Марк С.».

Это встревожило Анну. Неужели Джордж настолько симпатизирует Марку, что отдал ему столь бесценный манускрипт? Был ли этот молодой красавец достоин дружбы аристократа? Не являлся ли Джордж причиной того, что Смитону удавалось держаться наравне с теми, кто выше его, подражать их образу жизни и вкусам в одежде? Он не только хорошо одевался, но и держал при дворе несколько собственных лошадей, имел слуг, носивших его ливреи. Как этот выскочка мог позволить себе такую роскошь?

При французском дворе Анна слышала сплетни о мужчинах, которые любят других мужчин. В Англии о таких вещах никогда не заикались. Она не могла поверить, что между ее братом и Марком завязались подобные отношения. Анна видела, как Смитон кокетничает с придворными дамами, и сама не раз ловила на себе его дерзкие взгляды. Одному Богу известно, что сделал бы Генрих, заметь он это! К тому же Джордж, по его собственному признанию и всеобщему убеждению, был любителем женщин.

Нет, скорее всего, их связывала любовь к музыке.

Парламент заседал уже месяц, и вот недели за три до Рождества лорды и члены палаты общин представили королю список из сорока четырех обвинений против Уолси. Анна возликовала: долгие недели стараний повергнуть кардинала принесли плоды. И Генрих согласился рассмотреть обвинения. Однако он не выказал особой охоты поднимать руку на своего бывшего друга и отказался даже обсуждать возможность дать делу ход. Анна кусала локти от досады.

Думы о Рождестве угнетали. Она не могла перенести мысли, что ей предстоит провести в уединении еще один сезон праздников, пока Екатерина верховодит двором. А потому решила отправиться со своими родными в Хивер. К следующему Рождеству, по воле Божьей, ситуация изменится, и это она будет возглавлять празднование Йолетид.

Генрих очень обеспокоился, увидев свою возлюбленную в столь подавленном состоянии, и умолял не уезжать. Анна решила, что останется угрюмой, пока король не образумится в своем отношении к Уолси. Однако Генрих не проявил достаточной тонкости души и ее посыла не понял. Тем не менее он подходил все ближе к решению взяться за радикальные перемены. Прежде чем Анна покинула двор накануне Рождества, они вместе осматривали расставленные рядами на столе посеребренные кубки, которые король преподнесет в подарок любимым придворным в первый день нового года. Генрих повернулся к Анне:

– Знаете, дорогая, если папа вынесет решение против меня, я не послушаюсь его. Я ставлю Церковь Кентербери не менее высоко, чем люди за морем ценят Римскую церковь. Так и скажу Екатерине. Пусть не надеется на папу.

– Англии будет лучше, если она освободится от оков Рима, – заметила Анна.

– Я начинаю верить в это, – согласился Генрих. – Мое мнение на этот счет изменит только решение, принятое Римом в мою пользу.

В Хивере Анна думала только о том, что происходит при дворе, какие события она пропускает, и тревожилась от мыслей о Генрихе, который в ее отсутствие проводит время с Екатериной и их дочерью. Как только миновала Двенадцатая ночь, добровольная изгнанница тут же вернулась в Лондон.

Генриха Анна застала в унынии.

– Без вас тут был ад, – сказал он. – Когда я вспоминаю, сколько времени жду судебного решения, признаюсь, нахожу себя в столь сильном затруднении, что просто не могу больше так жить.

Анна накрыла ладонью его руку:

– Давайте доверимся университетам.

Генрих колебался:

– Если сохраняется хоть один шанс, что папа рассудит дело в мою пользу, я не стану искать решения на стороне.

Анна впала в отчаяние. Генрих слишком долго был добрым сыном Церкви и ее защитником против ересей. Он мог сколько угодно бахвалиться и сыпать угрозы, но все же оставался ортодоксом. Чего стоила верность Генриха Церкви в сравнении со страхом Климента спровоцировать императора? Когда-нибудь король поймет, что человек в тройной короне[44] так же слаб и способен ошибаться, как любой смертный.

Анна торопилась в личные покои Генриха, удивляясь, зачем ему понадобилось так срочно ее видеть.

– Его милость расстроен, – предупредил Норрис, встречая ее у входа.

Их глаза на мгновение встретились, и в них промелькнуло давно знакомое взаимное понимание. Анна отвела взгляд и пошла к Генриху, у которого находился доктор Баттс. При ее появлении врач поклонился.

– Кардинал очень болен, – сообщил Генрих, поднимая на нее потрясенное лицо. – Я отправил доктора Баттса его проведать и, сказать по правде, был очень расстроен тем, что он мне сообщил. Не дай, Господи, чтобы Уолси умер! Я бы не хотел потерять его даже за двадцать тысяч фунтов!

Анна обомлела. Он никогда не перестанет любить Уолси. Этого она и боялась. Но какая теперь разница, ведь кардинал на краю могилы.

Заговорил доктор Баттс:

– Я опасаюсь, леди Анна, что ему осталось не больше четырех дней, если он не получит утешения от его милости и от вас.

В глазах Генриха стояли слезы.

– Я пошлю ему этот перстень. – Он снял украшение с пальца и отдал доктору. – Кардинал хорошо его знает, потому что сам преподнес этот перстень мне. Передайте ему, что я не держу зла на него в своем сердце. Пусть не падает духом. Да продлит Господь его дни! – Король сжал руку Анны. – Моя дорогая, молю вас, из любви ко мне пошлите кардиналу какой-нибудь подарок и несколько слов утешения.

Это не повредит, сейчас нет. И нужно проявлять сострадание к умирающим, даже к врагам. Анна отцепила от пояса маленький блокнотик в золоченой обложке и передала его доктору Баттсу со словами:

– Я тоже желаю ему выздоровления.

Помогли ли кардиналу слова утешения и знаки внимания короля и его пассии, или искусство доктора Баттса сделало свое дело, но Уолси день ото дня становилось лучше, и краткий всплеск симпатии к нему в душе Анны угас. Она снова начала твердить Генриху, что это кардинал в ответе за ту невыносимую ситуацию, в которой они оказались; вплетать в их разговоры намеки на обиды, которые нанес им Уолси, и всячески возбуждать гнев короля. Сначала Генрих не поддавался на ее уловки, но вскоре Анна заметила, что избранная тактика приносит успех. Воспоминания о том, как обманывал его Уолси, растравляли душу короля. И Анна улучила нужный момент.

– Сочувствие к кардиналу со стороны вашей милости весьма похвально, – сказала она, – но он не стоит вашей снисходительности. Я прошу вас не встречаться с ним. Знаю, вы не удержитесь и пожалеете его, но такому изменнику, как он, не пристало появляться перед вами.

– Но, дорогая… – начал Генрих.

– Не называйте меня дорогой! – злобно оборвала его Анна. – Иногда я думаю, что вы любите его больше, чем меня! Что ж, вам придется выбирать между нами. Я терпела это ожидание достаточно долго.

– Милая моя, – взмолился Генрих, вскакивая, чтобы обнять ее, – будьте благоразумны! Разве мое неудовольствие не достаточное наказание для него?

Анна отстранила от себя короля:

– Кто-нибудь другой и за менее значительные проступки уже отправился бы на плаху! Но вам не нужно заходить так далеко, Генрих. Я прикажу укладывать вещи.

– Нет! – крикнул король, как только она двинулась к двери. – Нет, Анна. Не оставляйте меня! Во что превратится моя жизнь без вас? Я вас люблю! И обещаю, что не приму назад кардинала. Я сделаю все, что вы хотите, только останьтесь со мной.

И тут она, конечно, смягчилась, и между ними снова воцарилась гармония. Если Генриха и возмущало то, что его вынуждают капитулировать, вида он не подавал. От мысли о возможности потерять Анну его страсть распалялась пуще прежнего.

Норрис проводил ее к выходу.