Кромвель и бровью не повел:

– Сейчас проблемы ставятся гораздо шире, мадам. Великое дело короля лишь высветило их. Стало видно все то, что устроено неправильно, испорчено в Англии – и в самой Церкви. Разве вы не знаете, что в этом королевстве назрело горькое разочарование в папстве, что простые люди недовольны необходимостью платить десятину Церкви, которая и без того бесстыдно богата, что они видят в ней корыстолюбие и болезненно это воспринимают и что они хотят сами читать Слово Божье? – Говоря это, Кромвель начал горячиться, и теперь Екатерина сама видела в нем воодушевление, о котором упоминал Шапуи. – Мадам, уверяю вас, я тоже поступаю правильно, а не просто действую разумно и целесообразно!

– Я боюсь за вас и боюсь за Англию. – Екатерина была потрясена и вся дрожала, причем не только от холода. – Ведь вы не видите, что совершаете серьезную ошибку и бросаетесь в пропасть. Я буду молиться за вас!

Не в силах больше выносить общество Кромвеля и готовая расплакаться, она, не оглядываясь, пошла прочь от него, во дворец. Лица стражников оставались бесстрастными.

Гертруда Блаунт не могла отдышаться.

– Я бежала всю дорогу сюда, – сказала она Екатерине, приседая в реверансе. – Я немедленно должна рассказать вам. Люди говорят, произошло покушение на жизнь епископа Фишера!

– Нет! – воскликнули в один голос Екатерина и Мария и одновременно перекрестились.

– Что случилось? – спросила Екатерина.

– Говорят, повар бросил отраву в суп. У него за столом сидела вся семья и другие домашние и бедняки, которых он кормит из милости. Семнадцать человек в тяжелом состоянии, а двое умерли.

– А что с добрым епископом?

– Он не пострадал, благодарение Господу. Он съел совсем немного супа и только помучился болями в животе, хотя я слышала, что они были ужасными. Повара арестовали.

– Почему он захотел убить своего господина? – удивлялась Екатерина.

– Может быть, его подкупили, – предположила Мария.

– Люди тоже так говорят. – Гертруда кивнула. – Шепчутся, будто он действовал по наущению лорда Уилтшира[19], который вроде бы дал повару яд и подкупил, чтобы тот положил отраву в суп.

– Это вполне вероятно! – Мария фыркнула. – Могу побиться об заклад, что к этому причастна та женщина.

– Мы этого не знаем, – быстро проговорила Екатерина. – Это все домыслы.

Однако Шапуи, который появился вскоре, дабы сообщить Екатерине то, о чем она уже знала, придерживался мнения, что слухи имеют под собой прочное основание.

– Епископ не скрывает своего мнения по вашему делу, и короля это начинает раздражать все больше. Леди и ее сторонники просто в ярости. Совершенно естественно предположить, что они замыслили убийство, дабы епископ умолк.

– А какое место отведено здесь королю? – нерешительно спросила Екатерина.

Даже в самом страшном сне ей не могло привидеться, что Генрих решается на убийство. Конечно, он не пал бы так низко.

– Король отказывается верить слухам, но выражает возмущение этим преступлением. Я не думаю, что он к нему причастен. Но, ваше высочество, будьте осторожны. Те, кто совершил такое, не остановятся перед нанесением нового удара такими же коварными методами. Умоляю вас, будьте бдительны. Если им удалось подкупить повара епископа, то же может случиться и с поваром королевы, а вы, ваше высочество, являетесь более серьезным препятствием на их пути, чем епископ Фишер.

– Я буду осторожна, обещаю вам! – клятвенно заверила посла Екатерина.

Сердце ее билось неровно при мысли о том, в какой опасности она может находиться.

– Я сама буду пробовать всю вашу пищу, – твердо заявила Мария. – Нет никакой уверенности в том, что ваш официальный дегустатор неподкупен.

– Вы мой дорогой, храбрый друг, – сказала глубоко тронутая Екатерина и подала руку Марии. Потом ее поразила жуткая мысль. – Но как же принцесса? Ей ничто не угрожает?

У Марии и Гертруды сделались испуганные лица.

– Они не посмеют! – заявила Мария.

– Навредить дочери короля?! – воскликнула Гертруда. – Нет, ваша милость, не бойтесь. О таком никто даже помыслить не решится.

Но мир постепенно переворачивался с ног на голову. «Можно ли быть уверенной хоть в чем-то?» – спрашивала себя Екатерина, хотя и согласилась с доводами своих дам.

Однако ведь были и те, для кого Мария представляла угрозу – наследница трона, законная, без всяких оговорок, притом враждебно настроенная по отношению к леди Анне.

На этот раз Генрих явился в лучшем настроении, хотя вид имел сильно озабоченный.

– До вас, без сомнения, дошли слухи о епископе Фишере. Я пришел сообщить вам, что все эти дикие обвинения совершенно безосновательны.

Екатерина ничего не ответила. Ей хотелось бы в это верить. Она отчаянно надеялась на то, что Генриха не дурачат: ведь если Болейны не пытались отравить Фишера, тогда она сама и Мария были вне опасности.

– Чтобы доказать это, я намерен использовать этого жалкого повара в качестве поучительного примера, – продолжил Генрих. – Отравление – это самая гнусная форма убийства. Мерзость. И я заставлю парламент принять новый закон, в соответствии с которым отравителей будут признавать виновными в измене и приговаривать к смерти в кипятке.

Екатерину передернуло. От мысли о такой пытке ее замутило.

– Почему бы не вешать их, как других преступников? – прошептала она.

Голос Генриха был твердым как сталь.

– Потому что отравление – это особенно подлый и коварный способ убийства, и он требует соответствующего наказания, чтобы другим неповадно было.

Думать о столь страшной участи было невыносимо, тем более что жестокие страдания грозили человеку, который стал орудием в руках других людей, в то время как настоящие преступники останутся без наказания за свои ужасные дела.

Однако Шапуи, с которым Екатерина разговаривала позднее, придерживался иного мнения:

– Король поступает мудро, так жестоко карая за это преступление, и повар не безвинен. Яд в пищу он всыпал, предположительно, по собственной воле. Не могу представить, что леди Анна или ее отец колдуют над котлами с едой. Тем не менее месть короля не снимает с них подозрений полностью.

– Уповаю на Христа и надеюсь, что они невинны. Молюсь, чтобы у этого бедного повара хватило сил вынести предстоящие ему испытания, – с горячностью сказала Екатерина и перекрестилась.

Однако она понимала, что Шапуи прав: жестокое наказание отвратит от злых намерений любого, кто задумал бы подсыпать яд Марии.

– Нехорошие новости, ваше высочество, – сказал Шапуи, подходя к Екатерине в ее саду однажды после обеда в марте. – В парламенте объявлено, что университеты Европы высказались по делу короля. Только четыре из шестнадцати поддержали вас.

– Их подкупили! – с горечью сказала Екатерина.

– У меня нет сомнений в этом. Большинство объявило ваш брак кровосмешением, противным божественному закону. А потому, они утверждают, он недействителен и должен быть аннулирован, а папа Юлий вообще не имел права давать на него разрешение.

– Я с этим никогда не смирюсь! – заявила Екатерина.

Казалось, женщины Лондона были с ней заодно.

– Они устраивают шествия на улицах, – сообщила на следующий день Гертруда Блаунт, – и кричат, что король подкупил ученых докторов.

– Английские женщины всегда брали вашу сторону, – заметила Мод.

– Жаль только, что мужчины к ним не прислушиваются! – фыркнула Мария. – Но разумеется, мы ведь дуры, не способные мыслить логически!

Епископ Фишер прислал Екатерине записку. Он слышал, будто даже сам еретик Лютер заявил: ни при каких обстоятельствах король не должен отделять себя от своей королевы. «Едва ли, – подумала Екатерина, – Генрих примет во внимание замечания человека, которого называл паршивой овцой».

Подданные Генриха прохладно отнеслись к его книге о Великом деле «Зерцало правды», которая наконец-то вышла в свет весной.