– Люди осмеивают ее, – сказал Шапуи. – Слышали бы вы, ваше высочество, что говорят в тавернах – почти в открытую. Это должно укрепить вашу решимость. Люди вас любят. Они не потерпят никакой другой королевы.

– Удивляюсь, почему король не наказывает их.

– А вы не знаете? Он нездоров и не встает с постели. Говорят, это последствия огорчения и досады на подданных.

Екатерине стало обидно, что никто ничего ей не сказал. Она должна пойти к нему. Должна убедиться, что это не серьезное заболевание. Слишком глубоко в ней укоренилась привычка заботиться о нем, любить его, переживать за него.

– Я подозреваю, пострадало лишь его самолюбие, – предположил Шапуи. – И все это – притворство!

– Но я все равно пошлю справиться о здоровье его милости и узнать, могу ли я навестить его. Напишу записку.

Как только послание было составлено, Екатерина запечатала его и отдала Марии. Но когда Мария открыла дверь, за ней обнаружился один из церемониймейстеров королевы, пригнувшийся к замочной скважине. Мужчина стыдливо отпрянул от двери и направился к лестнице, но было поздно. Они все его заметили. Шапуи бросился за ним и вернул соглядатая в покои королевы.

– Что вы делали у моей двери? – спросила его Екатерина. – Подслушивали?

Мужчина смотрел на нее исподлобья.

– Отвечайте ее высочеству! – прикрикнул на него Шапуи.

– Я не подслушивал, ваша милость. Я потерял пуговицу и искал ее.

– Нашли? – спросила Екатерина.

– Нет, ваша милость.

– Пойдите посмотрите, Мария.

Та ушла и вскоре вернулась:

– Там нет никакой пуговицы.

– Должно быть, я потерял ее где-то в другом месте, – сказал церемониймейстер.

– Покажите нам, откуда она отвалилась? – потребовал Шапуи. – С дублета или с рукава?

Церемониймейстер вытянул руку. На манжете рубашки не было пуговицы. Екатерина подозревала, что он оторвал ее, пока они ждали Марию. Она не поверила его объяснениям, и Шапуи явно тоже. Но делать было нечего.

– Можете идти, – сказала Екатерина, – и постарайтесь больше не болтаться у моих дверей.

Мужчина ушел. Они прислушивались к его шагам, затихавшим в отдалении.

– Проверьте, удалился ли он, – сказала Мария.

Шапуи подошел к двери. Там никого не было.

– Один из шпионов мастера Кромвеля, могу поспорить, – сказал он. – У меня есть основания полагать, что двор полон ими. Могу даже указать пару, известных мне лично.

– Я не сказала ничего, что не могла бы повторить в присутствии короля, – заявила Екатерина.

– Все равно, ваше высочество, будьте осторожны. Это старая поговорка, но здесь у стен действительно есть уши. И есть люди, которые переиначат ваши слова, чтобы они прозвучали как мятежные речи.

– Так больше продолжаться не может, – сказала Екатерина. – Я убеждена, что под угрозой протестов в обществе король не посмеет заключить повторный брак.

Было неприятно обнаружить, что остальные участники этой сцены смотрели на нее с сомнением. Но прежде чем они успели что-нибудь ответить, слуга возвестил о прибытии короля.

– Мне лучше удалиться, – шепнул Шапуи. – Он не должен видеть меня здесь.

– Уходите через боковую дверь, – подсказала Екатерина.

Мария проводила посла в опочивальню, откуда винтовая лестница вела вниз, мимо покоев короля, и выходила в личный сад.

Генрих разминулся с Шапуи буквально на несколько мгновений. Когда король вошел, Екатерина и Гертруда Блаунт сидели и шили рубахи для бедных с таким видом, будто занимались этим все послеполуденное время.

Генрих выглядел нездоровым. Он явно только что поднялся с постели.

– Кейт, я должен сообщить вам, что Мария серьезно больна, – произнес он жалким скрипучим голосом.

– Нет! – в страхе воскликнула Екатерина. – Что с ней?

– Врачи не могут определить точно, но она не принимает пищу вот уже восемь дней.

Екатерина тут же подумала об отравлении.

– Так давно, и нам ничего не говорили?! – Она была в ярости.

– Они за это ответят, я вам обещаю, – заверил ее Генрих.

– Позвольте мне отправиться к ней! – взмолилась Екатерина. – Я должна ее видеть. Я позабочусь о ее выздоровлении лучше любых докторов! И я смогу защитить ее.

Генрих посмотрел на супругу долгим взглядом:

– Вы можете поехать в Хансдон и увидеться с ней, если хотите, и остаться там.

Несмотря на поглощавшую Екатерину тревогу, тон Генриха и окончание фразы насторожили ее. Слова короля прозвучали зловеще. Неужели он мог скатиться до того, чтобы воспользоваться преимуществом, которое давала ему болезнь дочери, в своих целях? В глазах Генриха светился огонек расчета.

И тут она поняла: он пытался получить повод для развода с покинувшей его женой.

Материнский инстинкт требовал от Екатерины быть с Марией, заботиться о ней, защищать от врагов и помочь оправиться от болезни. Ее место – рядом с дочерью, и ей отчаянно хотелось ехать к принцессе. Но теперь она понимала, что должна остаться, дабы защитить свое дитя от других напастей. Как бы там ни было, утешала себя Екатерина, даже если бы папа объявил ее брак недействительным, заключен он был честно и потомство от него должно считаться законным. Мария была наследницей Генриха. Никто не может отрицать этого и лишить ее прав. Но если Генрих разведется с ее матерью по причине того, что та его покинула, и женится на Анне Болейн, их дети займут место Марии в череде наследников.

Это было мучительное решение.

Она встретилась взглядом с Генрихом:

– Но мое место здесь, с вами, мой господин. Вы тоже нездоровы, и я не оставлю вас в такое время.

Генрих прищурился. Он понял, что она его обыграла.

– Я пошлю к Марии своего врача, – пробормотал он.

– А я напишу леди Солсбери, попрошу заботиться о принцессе наилучшим образом и регулярно извещать нас о ее состоянии, – сказала Екатерина. – И еще я пошлю Марии какие-нибудь лакомства, чтобы вызвать у нее аппетит, и буду молиться о ее скорейшем выздоровлении.

Письмо, которое она написала Маргарет Поул, было образцом двусмысленности. Она требовала, она советовала, она умоляла, чтобы за Марией хорошо следили, а про себя надеялась, что Маргарет сумеет прочесть между строк. Два дня она терзалась беспокойством и отчаянно молилась, изводя Господа, Деву Марию и всех святых просьбами вернуть здоровье дочери.

Однажды утром Генрих, который выглядел гораздо лучше, присоединился к Екатерине в церкви, встал на колени и добавил к ее мольбам свои молитвы.

Наконец Екатерина встала и приготовилась идти обедать.

– Я все еще беспокоюсь о здоровье Марии, – сказал Генрих, тоже поднимаясь.

Вел он себя иначе, чем два дня назад, и это дало Екатерине надежду, что разум супруга лишь временно помутился из-за болезни. Сегодня Генрих излучал мягкость и доброту, каких она не видела уже долгие годы.

– Она должна быть с вами, своей матерью, – признал он. – Я теперь поправился, и Мария нуждается в вас больше меня. Я распорядился, чтобы ее перевезли в носилках во дворец Ричмонд и приготовили все, дабы разместить вас там.

Большего признания неправоты от него ожидать было нельзя.

– О, слава Богу! Благодарю вас, Генрих! – Екатерина глубоко вдохнула, исполнившись облегчением. – Я так боялась: вдруг с ней случится что-нибудь ужасное, а меня не будет рядом.

Впоследствии Екатерина ни разу не усомнилась, что ее приезд стал поворотной точкой в болезни Марии и принцесса начала выздоравливать, как только они обнялись при встрече. Екатерину поразили произошедшие в ее милой дочери перемены. Девочка всегда была худенькой и изящной, но теперь стала полупрозрачной. Неужели ее и правда пытались отравить?

– Мы делали все, что могли, – заверила ее усталая и осунувшаяся Маргарет Поул.

В последние дни и ночи она очень мало спала.

– Почему вы не дали мне знать, как плоха принцесса? – спросила Екатерина, стараясь, чтобы в ее словах не звучала обида, и не допуская мысли о нерадивости своей давней подруги.