И ехали они ещё почти что три недели. Ни к кому Маркел уже не заходил, а приезжал на ямской двор, Бабу сгружали, ругались, Маркел перекусывал, ложился, рядом всегда стояла Баба – и молчала, а утром Маркел выходил, за ним вытаскивали Бабу, костерили, он ехал, опять костерили…

И так дальше. Дни становились всё длинней, теплей, снег таял, он проехал Устюг, Тотьму, Вологду, Ростов, Ярославль, Переславль, Сергиев Посад…

И ближе к полудню двадцать первого марта 1596-го, правильней, конечно, 7104 года, он приехал в Москву, въехал через Сретенские ворота. Казалось бы, вот наконец… Да вот на душе у него было гадко. А что! В боку болело нестерпимо – и от старой раны, и от новой. Но ещё больше ему было горько от того, что зря он съездил, зря столько бился, столько плутал, столько мёрз, и самого чуть не сожрали, а привёз какую-то никому не нужную деревяшку. Князь Семён разгневается страшно! А ещё ему будет перед Щелкаловым очень неловко, и он станет орать ещё громче! Хотя, тут же подумалось, а чего орать? Что они просили, то он им и привёз, правильно Батищев говорил. Так что вот вам Баба, делайте с ней что хотите, а мне…

А что «мне», думал Маркел, а тебе, дружок, шиш с маслом! Что привёз, за то и получи, ещё хорошо, что не в морду, думал Маркел, проезжая по Сретенке. Вот до чего было ему тогда невесело. Даже, прямо признаться, ехать не хотелось, а хотелось… Да, вот именно. Поэтому когда Маркел подъезжал к Кремлю, к Никольским воротам, он там даже привстал в санях и посмотрел направо, на кабак и на крыльцо при нём, но что-то дёрнуло его не выходить. И он поехал дальше.

У него тогда, кстати, было уже не две, а только одна подвода, вторую он давно отпустил. Не нужна стала вторая, ссохлась Баба, проклятая ведьма, бесовка, совсем в ней веса не осталось, что теперь боярину показывать, думал Маркел, а сам показал рукой вперёд, к приказам. Ямщик туда и повернул.

Возле Разбойного крыльца Маркел велел остановиться, вышел. На крыльце стоял Герасим, сторож, он увидел Маркела, снял шапку. Маркел, покосившись на ямщика, велел Герасиму присматривать за, как Маркел это назвал, узлом, а сам пошёл в приказ, поднялся на второй этаж, подёргал двери, но везде было закрыто.

– Что это? – спросил Маркел у рынды.

– Боярин уехал по делам, – ответил рында, – и ваши сразу разбежались. Сегодня никого уже не будет.

Маркел вздохнул, пошёл обратно.

Когда он вышел на крыльцо, саней тоже уже видно не было, а узел просто стоял на снегу. А какой он теперь махонький, подумал Маркел, какая Баба там усохшая! Ну да что теперь поделаешь. Маркел спустился с крыльца, взвалил узел на плечи и пошёл домой.

По дороге Маркел встретил Фильку. Филька тащил саночки с дровами. Маркел велел дрова выбросить, и вместо них поставил на саночки узел.

– Что это? – спросил Филька.

– Там увидишь! – сердито ответил Маркел. – Тащи!

Филька и потащил, а Маркел пошёл рядом. Филька поглядывал на узел и помалкивал. Потом вдруг уверенно сказал:

– Она!

Маркел ничего не ответил.

– Она, она! – продолжил Филька. – Я на неё как посмотрю, так у меня волосы под шапкой встают дыбом!

Маркел опять промолчал.

– Деньжищ тебе отвалял! – сказал Филька. – А я бы брал вещичками.

– Я хочу дом купить, – сказал Маркел.

– О, это да! – подхватил Филька.

Они дошли до князя Семёнова подворья, вошли в ворота. Народ стал выбегать смотреть на них. Они шли не спеша, молчали. Завернули за угол, подошли к Маркелову крыльцу, вдвоём втащили Бабу на помост…

И тут Параска им открыла! Какая же она стала толстущая, с гордостью подумал Маркел, как бы она тут при всех не разродилась!

Но Бог миловал, она только всплеснула руками, прошептала что-то быстро-быстро и отступила назад, в сени. Маркел с Филькой затолкали узел в дом, поставили на стол. Маркел кивнул, Филька начал развязывать. В дверях было уже полно народу, все молча ждали. Баба раскрывалась медленно, то один бок оголит, а то второй, то засверкает, то погаснет. Народ смотрел, тихо охал. Когда Баба заголилась полностью, Параска сказала:

– Срам какой! Накрывайте её, хватит.

Филька с большего накрыл.

– Вот, – сказал Маркел, осматриваясь по сторонам, – это и есть та бесовская баба. Филька, – строго продолжил Маркел, – беги в Бараши и веди оттуда князя Агая, пусть он посмотрит и под крестом подтвердит, ту бабу я привёз или не ту. Он же её сам видел, говорил. Иди!

Филька вздохнул и вышел. И также вышли и все остальные, потому что Маркел вдруг сказал, что это дело государево, кто не уйдёт, того запишут в послухи и будут допрашивать, так по закону. Все конечно же сразу ушли.

Когда Маркел и Параска остались вдвоём, Маркел осторожно обнял Параску, и они ещё долго так стояли, один к другому прислушивались.

А после явился Котька, Разбойный подьячий. Он сказал, что Герасим ему передал, что приходил Маркел…

И тут Котька увидел Бабу. Она была наполовину укрыта, а наполовину нет. Котька стоял как околдованный. Потом спросил:

– Нашёл?

Маркел утвердительно кивнул и сел к столу, рядом с Бабой. Показал, и Котька тоже сел. Маркел повернулся к Параске и сделал вот так рукой. Параска пошла накрывать на стол. Котька сидел, смотрел на Бабу. Маркел встал, достал из-за икон перо, бумагу и чернильницу, и всё это дал Котьке. Параска подала по шкалику, они молча, как на службе, выпили, и Маркел начал наговаривать:

– Божиею милостью государь царь и великий князь Федор Иванович…

– Э! – сказал Котька. – Я такое не буду!

– Пиши, пиши, – сказал Маркел, – это подлинная грамота, я её в своих руках держал, на ней царская перстнёвая печать с той стороны.

– Ты что, её в Сибири видел? – спросил Котька.

– Да, – сказал Маркел. – И я её на память выучил. Грамоту писали одному, а выдали другому. Другого убили, а первый сбежал. Чья теперь грамота и чья земля?

Котька молчал.

– Пиши! – сказал Маркел и стал наговаривать дальше, а сам при этом вспоминать Лугуя с Чухпелеком и про их вражду, и про лысого шамана, про Волынского, и про Аньянгу, и про… Да и ещё мало ли про кого! И так крепко вспоминал, что даже два раза сбился. Параска подала свекольника, они ещё по разу выпили, Маркел начал рассказывать, но тоже сбивчиво. Приходил Мартын Оглобля, князев дворский, смотрел на Бабу, качал головой, сказал, чтобы смотрели в оба, это же боярские палаты, боярин завтра приедет, и если что – убьёт. А сам остался слушать. Потом пришёл Филька, сказал, что он был в Барашах, и там сказали, что старый Агай месяц тому назад помер. Говорили, что ещё за неделю до этого он начал заговариваться, говорить, что его ждут, что у них там, на Великом мольбище, будет великий пурлахтын, ему нужно обязательно туда приехать… А потом вдруг утром встал и сказал «поздно»! И упал, и умер. Маркел тяжело вздохнул, перекрестился и начал рассказывать, какие у тамошних народов дикие поверья бывают, как они собираются в одной пещере и пьют, и едят на кошме, как татары, и эта кошма как река, а потом из-за стены вдруг выплывает лодка, в ней сидит тамошний шаман с веслом и начинает им всех бить, и убивает. А ещё…

Но тут встала с лежанки Параска и сказала, что ей такое нельзя слушать, она на сносях, ей надо…

Ну и что? И все ушли. Остались только Маркел да Параска, а Нюська ночевала за стеной. Ночь была лунная, луна такая же непраздная, сказал Маркел и тихо засмеялся. А Параска сказала, чтобы он пошёл и укрыл Бабу, чужая Баба в доме – это грех, и Маркел пошёл. Вернулся, и они скоро заснули. Маркел спал крепко, ничего не слышал. Потом Параска опять начала его будить. Была самая тёмная ночь, ещё даже первые петухи не пели, а Параска уже треплет Маркела за плечо и шепчет:

– А мы не угорим, Маркел? Вон же дух какой тяжёлый. И пахнет палёным!

Маркел принюхался – не пахнет, и хотел уже опять ложиться. Как вдруг видит: огоньки искрятся! Там, где Баба! И как будто дымком потянуло. Дымок сладкий, голову кружит, на сон клонит…