Но получается, что был. Трофим тряхнул головой, переложил кочергу в другую руку и перекрестился. А Зюзин обошёл вокруг подклюшника, осмотрел его со всех сторон, будто от этого была какая польза, и, глядя ему прямо в глаза, спросил:

– Зачем ты сюда пришёл?

– Пришёл повиниться, – ответил подклюшник.

– В чём?

– Что это я тогда царевича убил.

– Да как бы ты мог его убить? Здесь же всегда рынды на двери! Они бы тебя не пустили.

– А я через другую дверь.

– Через какую?

– А вот через эту! – и подклюшник показал за печь.

Зюзин сразу покраснел, спросил опасливо:

– Откуда ты про неё знаешь?

Подклюшник молчал. Зюзин спросил, уже насмешливо:

– Ты же пришёл виниться, что молчишь?

Подклюшник, опустив глаза, сказал:

– Я же о себе пришёл виниться, а не о других.

– Ладно, за них можешь не виниться, – сказал Зюзин. – Давай только о себе. Но тогда с самого начала. Вот ты шёл там, за дверью, от своей службы, от сытного дворца, по переходу, так? И что с собой нёс?

– Нёс жбан квасу. Клюквенного. Полный жбан. Вот такой, – и подклюшник показал руками. И опять смотрел в глаза.

– Дальше, – строго сказал Зюзин.

– Вот так шёл, шёл, дошёл до той двери. Ну и зашёл в неё.

– А жбан?

– При пороге оставил.

– А что Марьян?

– Ничего. Сидел, подмигивал…

– А! – радостно воскликнул Зюзин. – Марьян! Вот ты и проболтался, дурень! Вот кто тебя подговорил – Марьян Игнашин! Так?

Подклюшник молчал. Смотрел на Зюзина, хлопал глазами. Он молодой ещё, простой, вот и проговорился, подумал Трофим. А Зюзин уже спросил дальше:

– Это Марьян им глаза отводил?

– Марьян, – кивнул подклюшник и вздохнул.

– Ладно, – сказал Зюзин. – Дальше. Вот ты отставил жбан… А зачем ты его брал с собой?

– А чтобы говорить: вот, квас несу. Спросят: кому? Скажу: не твоё дело. Да и кто будет спрашивать? Сколько нас там за день ходит?! Всех не переспросишь.

Зюзин кивнул – это верно, – и спросил дальше:

– А куда твой квас девался? Мы что-то нигде его не видели.

– Так взял кто-то, – сказал подклюшник. – А чего не брать? Кто первый увидел, тот и взял. У нас так всегда.

Зюзин опять кивнул, подумал и спросил:

– А дальше?

– А дальше я прошёл через чуланчик, встал за печью и жду. А они стоят вот здесь, при столике, и говорят.

– О чём?

– Не знаю. Грех было подслушивать.

– А убивать не грех?! – гневно воскликнул Зюзин.

Подклюшник мотнул головой, промолчал. Видно было, что его трясёт.

– Ладно, – сказал Зюзин. – Дальше.

– Они заспорили, стали шуметь. Тут я из-за печки выскочил и кистенём в царевича! Он сразу с ног долой. А царь к нему! А я обратно в дверь – и дёру!

– А Савва?

– Какой Савва?

– Истопник.

– А что мне истопник?! Мне про него наказа не было.

– А про кого был наказ?

– Про царевича.

– Чей был наказ?

Подклюшник усмехнулся и сказал:

– В другой раз ужо не проболтаюсь.

– Иерой! – с насмешкой сказал Зюзин и задумался.

Тогда Трофим спросил:

– А чем ты бил?

– Так я же сказал: кистенём, – ответил подклюшник. – Кистень у меня вот здесь был, в рукаве. – Он поднял руку и показал обрывок ремешка на запястье. – Я его после снял и утопил в отхожем месте.

– Этой рукой бил?

– Этой.

– Ты левша?

– Такой уж уродился, прости, Господи. А что?

– А царевича убили с правой, вот что! – строго ответил Трофим и так же строго посмотрел на Зюзина.

– Ну, – сказал Зюзин, – мало ли. В суете как повернёшься, так и бьёшь. – И, снова обратясь к подклюшнику, продолжил: – Ладно. Пока что всё ясно. Ты ударил. Он упал. Ты через него перескочил и в дверь. А там, на двери почти, на рундуке, Марьян этим глазами отвёл, они ничего не видели, и ты сбежал. На службе тебя не хватились?

– А кто хватится? Это не мой был день. А жбан у меня с вечера стоял запасенный. Ни у кого я его не просил, ключей не брал, смирно пришёл, взял и понёс.

– Так у вас с Марьяном всё заранее было оговорено?

– А как же. Конечно.

– И это Марьяна Мотька научила честным людям глаза отводить? Мотька?

Подклюшник молча кивнул. Зюзин усмехнулся и спросил:

– А что боярин?

– Да какой боярин?

– Да Нагой!

Это Зюзин сказал очень громко. Трофим аж вздрогнул. Да хоть бы и шёпотом, как тут не вздрогнешь? Слово на боярина – ого! Да и какое ещё слово! И кем сказано! Трофим мысленно перекрестился. А Зюзин сказал подклюшнику:

– Ты вот что, Ваня. Ты должен крепко разуметь, что всё равно будешь ответ держать. Отведём тебя сейчас к Ефрему, и он станет у тебя выспрашивать. И это будет непросто! Так что вот тебе, Ваня, совет: лучше тебе здесь во всём сознаться, и тогда там тебя не тронут. Как Бог свят! – и он перекрестился.

Подклюшник задумался. Глаза у него забегали. Потом он сказал:

– Пусть они все уйдут.

– Это всё слуги государевы, им можно! – строго сказал Зюзин. – Говори!

Подклюшник мотнул головой, помолчал.

– Ну! – строго напомнил Зюзин.

И тот начал говорить – очень негромко, заикаясь:

– Нечистая меня попутала. Марьян пришёл, сказал: дело простое. А деньги большие! Сказал, боярин скупиться не станет.

– А зачем это боярину? – как бы между прочим спросил Зюзин.

– А у него племянница, – сказал подклюшник. – Замуж её отдал, и вот уже год прошёл, а она никак не забрюхатеет. Её повели по колдунам, и колдуны сказали: на ней порча.

– Какая?

– Пока один наследник есть, второму не родиться.

– И что?

– Надо убить первого.

– И что?

– И тогда второй родится. И тогда мне ещё сто рублёв.

– А сразу дали сколько?

– Ничего пока ещё не дали. Сказали, пока жив, ничего не получишь. А тут вдруг сегодня слышу, говорят: царевич пошёл на поправку. И кто я теперь, а?!

– Иуда ты, – с насмешкой сказал Зюзин.

Подклюшник упал на колени, закрыл голову руками. Зюзин повернулся к Трофиму, спросил:

– Ну как?

Трофим поднял кочергу, поднёс её к подклюшнику – волосья заскворчали. Трофим поднёс к Зюзину, поднёс к себе, поднёс к пищику – везде было тихо.

– И всё равно, – сказал Трофим, – мало ли что он наговорил. И тот был правша. А мы на Нагих укажем, и что будет?

– Каких ещё Нагих? – как ни в чём не бывало спросил Зюзин. – Я Нагих не поминал. Это вот он говорил про боярина, – и указал на подклюшника. – А про какого, не сказал. Таится, пёс! Так вот в заплечную его! К Ефрему! Клим, бери!

Клим кинулся к подклюшнику, стрельцы кинулись ему на помощь – и они, гурьбой, пошли, понесли подклюшника к двери. Следом за ними пошли Зюзин и Трофим, за ними Амвросий и пищик.

За дверью была теснота. Тут толклись и дворовые, и подьячие, и, может, даже стряпчие и стольники. Ну и стрельцы для порядка. И все тянулись рассмотреть подклюшника, ведь понимали же, что если его забрали, то, может, всё на этом кончится и их распустят. А пока теснились, лезли посмотреть, толкались.

Но как только из покойной вышел Зюзин, толпа сразу отшатнулась в стороны. А он, ни на кого не глядя, пошёл дальше. За ним повели подклюшника, за подклюшником пошли все остальные зюзинские люди, и среди них и Трофим.

Пошли сразу вниз, в заплечную, в Малый застенок. Никто ни о чём не говорил. Трофим пробовал о чём-то думать, но не думалось.

И вот пришли они в застенок. Там было тихо, пусто. Только сбоку, возле палаческой каморки, стояли Ефрем и его подручный Сенька. Ефрем мыл руки щёлоком, а Сенька ему поливал из кувшина.

– Что, – спросил Зюзин, – тяжелы труды?

– Как конь умаялся, – сказал Ефрем. – Всё за грехи наши.

– Да какие у тебя грехи? Сидишь тут безвылазно, когда грешить?

– Ну, может, в думах.

– Только что!

Сказав это, Зюзин прошёл дальше, к дыбе, и остановился, ожидая. К нему подвели подклюшника.

– Ты в первый раз здесь? – спросил Зюзин.