Подклюшник кивнул, что в первый.

– Ну, так знай, – продолжил Зюзин. – У нас здесь всё по закону. Мы сейчас тебя поднимем, и ты, на виске, должен будешь повторить всё то, что ты в покойной говорил. И так три раза будем поднимать. Подняли, ты сказал, не сбился – и ты вольный, иди на все четыре стороны. Но если вдруг, паче чаяния, брякнешь что-нибудь другое, чего раньше не говаривал, тогда тебя опять пытать три раза. Понял?

Подклюшник кивнул, что понял.

– Ефрем, начинай!

Ефрем взял подклюшника, рванул на нём кафтан – и разорвал надвое. Рванул ещё раз – и оборвал до рукавов. В третий раз снял рукава. Подклюшник о чём-то замямлил, но Ефрем не стал его слушать, а толкнул взашей. Подклюшник подлетел под дыбу. Там Ефрем завернул ему руки за спину. Сенька всунул их в хомут (правильней, хомутик), а верёвку от хомута перекинул через дыбу. Ефрем держал подклюшника за плечи, Сенька потянул верёвку, натянул. Сперва у подклюшника задрались руки сильно за спину, а потом уже и сам подклюшник стал подниматься над полом. Руки у него в плечах хрустнули. Сенька закрепил верёвку, подбежал, связал ноги, подтянул верёвку. Подклюшник повис крепко, на растяжку. Теперь он уже не вырывался, а только похрюкивал. Лицо у него стало багровое, жилы на горле вздулись.

Зюзин повернулся к пищику. Пищик уже держал перо наготове и ждал. Зюзин опять повернулся к подклюшнику и первым делом спросил, кто он такой. Подклюшник назвал себя Иваном Ивановым сыном Кикиным, как он и наверху себя называл. Тогда Зюзин спросил, как он попал в покойную. Подклюшник ответил, что он взял жбан пива и пошёл…

– Какого пива?! – разъярился Зюзин. – Ты же говорил, что кваса!

– Ладно, пусть будет квас, – сказал подклюшник. И усмехнулся.

– Кнута ему! – велел Зюзин.

Ефрем дал подклюшнику кнута.

– Не мажь! А то помажу! – строго сказал Зюзин.

Ефрем дал ещё – с прилипом.

– Вот так-то, – сказал Зюзин. – Это славно.

И опять спросил подклюшника, как тот попал в покойную. Подклюшник на этот раз сказал всё правильно: и что он взял квас, и что дошёл до той двери, что Марьян отвёл караульным глаза, и он, подклюшник, прошёл незаметно, затаился за печью…

И замолчал. Зюзин велел дать ещё кнута. Даже два. Ефрем дал. Ефрем бил с оттяжкой, снёс кожу. Подклюшник захрюкал. Зюзин велел продолжать. Подклюшник продолжил: царь-государь с царевичем заспорили, а он, подклюшник, выскочил, ударил царевича в висок, с левой руки кистенём, царевич упал, а он, подклюшник, побежал. И вдруг добавил: ему за это сулили триста рублей. И ещё триста за Фёдора.

– Как за Фёдора? – растерянно спросил Зюзин. – За какого ещё Фёдора?

– За младшего царевича, а за кого ещё, – сказал подклюшник. – Наследников-то двое, и надо обоих убить, чтобы третий родился. А так что? Одного убить – второй останется.

– Так ты что, – спросил Зюзин, – один взялся двух царевичей убить?

Подклюшник молчал. Зюзин велел дать ещё три кнута. Ефрем бил от души, подклюшник стонал от боли. А после затих. Голова у него свесилась.

– Хватит, – сказал Зюзин, – снимайте. Надо всё наново расспрашивать. Он же наверху про Фёдора не говорил. Вот где беда-то!

И покачал головой, заходил взад-вперёд. Ефрем и Сенька сняли подклюшника с дыбы, Сенька сбегал, принёс лёд и начал оттирать подклюшника. Пищик подчищал перо, подтачивал.

А Трофим подумал, что не вырваться ему отсюда, зря он тогда отказывался, когда Зюзин говорил, что они сами с кочергой управятся и отправлял домой. Эх, надо было ехать! А они пускай бы разгребали сами, трепали этого скота. А что подклюшник скот, Трофим не сомневался, ибо это сразу чуется: подклюшник нарочно розыск путает и на себя наговаривает, а потом начнёт на других наговаривать, и вот это – всего хуже. Знаем мы таких, навидались, и не приведи Господь ещё увидеть. Такой же оговорит да после как потянет всех…

И Трофим посмотрел на подклюшника. Тот уже открыл глаза и не мигая поглядывал по сторонам. Никакого страха в его глазах не было. И почему, думал Трофим, кочерга на него указала? Не было же его там, в покойной, при царе с царевичем, и быть не могло, а то, что кочерга скворчит, так мало ли что ведьма на неё наколдовала, а после наплела, что будто на убивца это всё. Почему он должен ведьме верить? Да она, небось, только об одном и думала, как бы это ей Трофима извести, чтобы он до правды не добрался и её Ванюшу не сгубил. А что! И верно ведь! Она ради Ванюши никого не пощадит. И так же все эти – этот подклюшник-скот, который совсем не подклюшник, а Аграфенин прихвостень, и Зюзин такой же, и Клим, и стрельцы. Да, вот так! И Трофим ещё раз осмотрелся. Ефрем с Сенькой возились с подклюшником, оттирали его льдом, пищик позёвывал, Зюзин сидел на лавке, тяжело сопел…

Но вдруг быстро встал, сказал:

– Хватит дурака валять. Пора за дело приниматься. Ну!

Ефрем с Сенькой подняли подклюшника, поставили в хомут и растянули на виску. Зюзин велел пищику читать. Пищик прочёл: я, Иван Иванов сын Кикин, Сытного дворца подклюшник, затеял злое, взял жбан квасу…

И так далее. И уже с замыслом на Фёдора. Когда пищик прочёл, Зюзин спросил:

– Так?

– Так, – сказал подклюшник.

– А кто тебя на это надоумил?

– Не помню.

Зюзин велел дать два кнута. Ефрем уже примерился бить, но тут подклюшник закричал:

– Не надо! Всё скажу!

Зюзин велел говорить. Подклюшник опять начал с самого начала: как он взял квас, как дошёл до той двери… И вдруг продолжил:

– А там на рундуке Марьян сидит. Это он меня подбил. И он же говорил, что-де Афанасий Нагой, царицын дядя и боярин, ему сказывал: я тебе, Марьянка, дам пятьсот рублей, если ты возьмёшься это дело сделать. И на второе дам пятьсот, если и второе сделаешь. А не сделаешь – не выдам, схороню надёжно. Вот что Марьян говорил.

– Побожись!

Подклюшник побожился.

– Ф-фу! – сказал Зюзин. – Слава Тебе, Господи, решилось! Осталось за малым. Снимайте его!

Подклюшника сняли. Зюзин велел дать ему уксусу. Сенька дал мочало. Подклюшник его пососал, сразу стал весёлым, зарумянился. Зюзин присел над ним, посмотрел ему в глаза, сказал:

– Царь-государь у нас отходчивый. Крепко попросишь, он тебя помилует. Ты только всю правду скажи: когда Марьян тебе про это говорил. И кто ещё это слышал или же никто. Видел ли ты боярина Нагого, говаривал ли тебе что Нагой? Сулил ли, стращал ли, поминал ли имя Божье всуе, выведывал ли?..

Вдруг послышалось: кто-то идёт. Зюзин быстро встал и обернулся. Вошёл, со стрельцами, Богдан Бельский, царёв оружничий. Бельский был очень сердит. Он, никого не замечая, повернулся к Зюзину и замер. Зюзин испугался и спросил:

– Что?

– Нет, – ответил Бельский. – Ничего ещё пока. А только зовут тебя, и спешно.

– Я, это… – начал было Зюзин и указал на подклюшника.

– Это не я зову! – уже совсем сердито сказал Бельский.

Зюзин пожевал губами, да так, что желваки задёргались, и неохотно сказал:

– Ладно. – Взлянул на подклюшника, на Трофима и сказал: – Без меня не поднимать. Приду, поднимем.

И вместе с Бельским и стрельцами вышёл. За ними выскользнул Клим. Остались только Трофим, пищик, Ефрем с Сенькой да подклюшник. Трофим посмотрел на подклюшника. Тот лежал с полуприкрытыми глазами и почти не дышал.

– Дайте ему ещё чего-нибудь, – сказал Трофим. – А то как бы не помер.

Ефрем склонился над подклюшником и стал растирать ему уши. Подклюшник открыл глаза, заозирался. Ефрем подложил ему под голову чурбак. Подклюшник смотрел вверх и помаргивал. Трофим не удержался и подсел к подклюшнику, поднёс к нему кочергу. Волосья на ней сразу заскворчали.

– Что это? – слабым голосом спросил подклюшник.

– Это, – сказал Трофим, – заморская диковина. Она злодеев чует. Скворчит, значит, ты злодей. А на кого не скворчит, тот не злодей.

Подклюшник хмыкнул.

– Чего хмыкаешь? Смотри! – строго сказал Трофим и ещё раз поднёс кочергу. Она негромко заскворчала.

– А вот ещё! – и Трофим повернулся к Ефрему. Ефрем опасливо вытянул руку. Трофим провёл возле неё, кочерга не скворчала. И так же она не скворчала от Сеньки, когда тот, по Трофимову велению, подал свою руку.