– Сам это видел? – спросил Вылузгин.

– Сам, – сказал Юдин. – Я же вот так, возле окна стоял.

А кто окно открыл, подумал Маркел, а почему ты видел, а не крикнул сразу, и ты там разве один стоял, у поставца же даже у боярина стоят по четверо! Вот что тогда Маркел подумал, но ничего не сказал, потому что кто у него спрашивал?

А Вылузгин спросил другое:

– А когда ты на низ прибежал, кто возле царевича стоял?

– Арина Тучкова, – сказал Юдин. – На руках она его держала, а он был весь в крови.

– А еще рядом был кто? – спросил Вылузгин.

– Ой, тогда народу было уже много! – сказал Юдин.

– А чего ты так поздно прибежал? – спросил Вылузгин.

– Виноват! – сказал Юдин. – В другой раз буду быстрей.

– Но-но! – грозно воскликнул Вылузгин. – Я тебе дам в другой!..

И вдруг увидел Маркела! И сразу узнал его в толпе, и усмехнулся, и, продолжая усмехаться, опять повернулся к Юдину и уже не так строго спросил у него:

– А Василиса Волохова где тогда была? И чем ее государыня била? Поленом?

– Вот не приметил! – сказал Юдин. – Но чем била, тем, значит, и было надо!

– А чего ты к Василисе так недобро ставишься? – спросил Вылузгин.

Юдин подумал, осмотрелся и сказал:

– По недомыслию. – И тут же прибавил: – Винюсь!

Эх, подумал Маркел с горечью, ничего они из Юдина уже не выбьют, уже поздно, а раньше ведь могли! Да и еще много чего другого здесь можно было выбить, подумал Маркел дальше, уже выбираясь из толпы, и даже не выбить, а выспросить, а теперь не выбьешь и не выспросишь, ведь же эти уже крест поцеловали, как же они теперь другое скажут, эх! И вот с такими невеселыми мыслями Маркел выбрался из толпы на свободное место, прошел еще немного и присел под дерево в тенек. Оттуда тоже было очень хорошо слышно всё из того, о чем говорили у столов, но слушать это было скучно, потому что будто что в ступе толкли! Потому что кого бы там ни вызывали и не приводили бы к кресту, а говорили им одно и то же: царевич был, царевич накололся, у царевича падучая, долго его било, виноваты мы, не досмотрели и так далее. Скучно было, что и говорить. Но Маркел сидел и слушал, думал, может, кто проговорится вдруг, такое тоже бывает.

Но тогда такого не случилось, и Маркел, хоть и сидел в теньке, уже начал даже подремывать, когда начали звонить к обедне. Маркел сразу встрепенулся, сел ровней и опять осмотрелся. Возле красного крыльца, там, где вели розыск, народ почти даже не стронулся с места, а так и остался стоять. Чего они там еще могут ждать, ничего им никто нового не скажет, сердито подумал Маркел и повернулся дальше, это уже к малому крыльцу дьячей избы, и как раз увидел, как там из сеней на крыльцо вышли двое попов. Нет, даже не попов, подумал Маркел, когда их рассмотрел, а это были монахи высокого звания. И так оно после и оказалось, но тогда Маркел только видел, как они сошли с крыльца и скорым шагом пошли по кремлю в сторону Никольской башни, то есть на службу, на посад. А Маркел, наоборот, поднялся и пошел к дьячей избе.

Когда он к ней подошел, там дверь была уже опять закрыта, а на крыльце стоял стрелец.

– Здорово живем, – сказал Маркел.

Стрелец ничего не ответил и даже на Маркела вниз не посмотрел. Маркел усмехнулся и сказал:

– День-то какой погожий! Как солнышко светит! – А после вдруг спросил: – Кто это такие были?

– А тебе какое дело! – сердито ответил стрелец и при этом уже посмотрел на Маркела, и это тоже грозно.

А Маркел медленно полез за пазуху, так же медленно достал оттуда овчинку, повернул ее той стороной, где был выжжен двуглавый орел, и теперь уже ничего не сказал.

Зато стрелец сразу сказал:

– А! Ну, тогда! – И уже не так громко продолжил: – А это их здешние, два настоятеля. Который выше и толще – этот отец Феодорит из Воскресенского монастыря, а второй – это отец Савватий из Алексеевского. Были здесь у нас в расспросе.

– Ага, – сказал Маркел, – ага. И мой боярин тут, он их расспрашивал.

– Он, он, – сказал стрелец. И от себя еще добавил: – И митрополит с ним.

– Ну, а как это иначе! – тут же сказал Маркел. – Как же их без митрополита расспрашивать! Грех! – И также тут же спросил: – Долго они здесь были?

– Долго, – сказал стрелец. – Ой, долго!..

Но тут же замолчал, потому что заскрипела дверь. А после она открылась и на крыльцо вышел сам Шуйский. Стрелец сразу как окаменел. Да и Маркел тоже стоял смирно и не шевелился. Шуйский подошел к перильцам, уперся в них руками, осмотрелся, и на Маркела тоже посмотрел, но как на пустое место, а после поднял голову и посмотрел на купола собора. Там с колокольни продолжали звонить к службе.

– Эх! – громко сказал Шуйский, после чего поднял руку и перекрестился на купола. А после еще раз. А после еще. А после развернулся и опять ушел в избу.

Маркел еще немного подождал, после спросил чуть слышно:

– Кто там еще у них?

Стрелец подумал и сказал:

– Их губной староста, как его звать забыл. И еще один с ним кто-то.

– Староста – это Муранов, – уверенно сказал Маркел. – А еще кто-то – это не их ли приказчик?

– Он, он! – сказал стрелец.

– Раков, – сказал Маркел. – Русин!

Стрелец с уважением сказал:

– Откуда ты всё знаешь?!

Маркел на это молча показал овчинку и так же молча опять ее спрятал. После посмотрел на закрытую дверь, после на заставленные окна и сказал:

– Долго им сегодня здесь сидеть. Ой, чую, долго! Ну да тебе чего! Ты же при службе! Также и я пойду да тоже послужу маленько.

После чего он и на самом деле развернулся и пошел неспешным шагом сперва мимо той толпы, которая стояла возле красного крыльца, а после мимо колокольни, с которой тогда ударили в набат, но вот кто именно ударил, теперь Вылузгин никак не мог дознаться, как слышал Маркел, сидя в теньке под деревом. Так же и теперь, как он слышал опять, люди в этом путались и путались, и поэтому, думал Маркел, идя дальше к воротам, скоро надо будет звать Ефрема. И Ефрем всё разъяснит, Ефрем всегда всё разъясняет, еще дальше думал он, подходя уже к самым воротам.

В воротах стояли стрельцы. Теперь здесь везде стрельцы, думал Маркел, проходя через ворота (то есть через ворота в проездной Никольской башне, вот как правильно), и были бы они здесь сразу – ничего бы здесь такого не случилось, никто бы не посмел мутить народ и бить в набат, в Москве никто не бьет, не смеют, а здесь всякий страх потеряли, вот боярин Василий и гневается.

Подумав так, Маркел остановился, и это было как раз на середине того моста, под которым еще вчера лежали люди, а теперь был только сухой ров, местами поросший травой. Если людей вчера отдали, подумал Маркел дальше, значит, их сегодня будут хоронить, и Битяговского тоже, и посмотрел в ту сторону, где было его подворье, но с моста его видно не было. Зато хорошо был виден Торг, тоже почти пустой, а за ним кабацкий двор. О, сразу подумал Маркел, а ведь верно, он же туда собирался, а сегодня пятница и постный день, значит, будет в самый раз! Подумав так, Маркел сразу взбодрился, и поправил шапку, и пошел с моста вперед и, через площадь и Торг, в горку на кабацкий двор. Маркел шел легким и широким шагом и так же с легкостью думал, что нечего ему в кремле делать, да и даже грешно, потому что если кто уже был приведен к кресту, так как же ему теперь быть, говорить против креста, так, что ли? Нет, так нельзя, это грех, и он никого вводить в грех не желает, думал Маркел дальше, все ближе и ближе подходя к кабацкому двору, который, как это и положено по постным дням, стоял закрытый. Маркел подошел к воротам, взялся за висевшую там колотушку и постучал условным стуком, немного подождал, а после, когда в воротах приоткрылась маленькая дверца, решительно вошел в нее.

А там, за той дверью, стоял высоченный детина и грозно смотрел на Маркела. Рожа у детины была вся изодрана, исполосована, будто ее медведь в прошлом году подрал (а, может, так оно и было), а сам детина был одет в овчинный полушубок на голое тело и в правой руке держал нож. Вот как там тогда Маркела встретили! Но Маркел ножа как будто не заметил, а просто достал овчинку и показал ее. Детина сразу оробел и убрал руку с ножом за спину. Маркел усмехнулся и сказал: