– Вы, Кейт, всегда придерживались субъективных взглядов, основанных на недостоверных фактах. – Голубые глаза Генриха сузились. – Но я предупреждаю вас: мое терпение на исходе. Больше я не потерплю никакого неповиновения. Что там затеял ваш духовник отец Эйбелл?

Екатерина почувствовала, как волоски у нее на шее встали дыбом от страха. Этот добрый, смелый человек был не просто преданным другом – он писал трактат в ее защиту…

– Я слышал, он намеревается опубликовать книгу, в которой отстаивает мнение, что никакие законы не дают мне оснований для развода, – сказал Генрих. – Что ж, этого не будет. Если он посмеет выпустить книгу, я запрещу ее и уничтожу все экземпляры. Это послужит ему уроком: бросая мне вызов, он сильно рискует.

– Вы не причините ему вреда? – спросила Екатерина, исполненная страха за своего верного капеллана.

– Нет, если он оставит свою мерзкую затею. Но коль скоро он станет упорствовать в своем вредительстве, это будет совсем другое дело.

– Значит ли это, что вы запрещаете людям высказываться в мою защиту? И будете наказывать их, если они на это осмелятся?

– Я буду наказывать тех, кто защищает то, что не нужно защищать! – рявкнул Генрих. – Берегитесь, Кейт, и не вздумайте подстрекать своих друзей к неповиновению!

Екатерина так испугалась, что не могла спорить. Как далеко готов зайти Генрих? Были ли эти последние угрозы высказаны в запальчивости, или он действительно вознамерился подчинить своей воле всех противников?

Уолси умер.

Элизабет Стаффорд сообщила Екатерине подробности о кончине кардинала. Несмотря на печальные обстоятельства, Екатерина была рада видеть герцогиню, потому что та теперь редко появлялась в ее свите. Герцог, муж Элизабет, с которым они больше не были близки, состоял в партии Анны Болейн и не одобрял дружбу супруги с королевой. Но герцогиня презирала своего мужа за преданность не той стороне и постоянные измены; она хваталась за любую возможность поддержать Екатерину.

– Конечно, мой супруг не рассказал мне всех подробностей, потому что вообще отказывается разговаривать со мной, – сказала Элизабет, округляя глаза. – Я получила известия от своего сына Суррея. Мой супруг был послан в Лестер, чтобы привезти кардинала в Лондон, где его должны были судить за измену, но Уолси свалился от болезни в Лестере, и монахи положили его в свой лазарет. Вскоре после этого он умер, и его похоронили там же, в аббатстве. Когда он лежал на смертном одре, то сказал: «Если бы я служил Богу так же усердно, как королю, Он не оставил бы меня, когда я дожил до седых волос».

Екатерина перекрестилась.

– Я буду молиться о его душе, – сказала она хриплым голосом.

Это было последствие лихорадки, сопровождавшейся кашлем, которая сотрясала ее последние несколько недель. Екатерина удивилась, как взволновало ее известие о смерти Уолси, но объяснила это тем, что сама только-только пошла на поправку и была еще слаба. Генрих не потрудился навестить ее. Он развлекался в Хэмптон-Корте с Анной Болейн. Лишь прислал супруге записку с извинениями, что не посещает ее лично, оправдываясь дошедшими до него слухами о поразившем Ричмонд поветрии. А потом, невзирая на то что Екатерина была прикована к постели, тряслась и пылала жаром в лихорадке, снова издевательски предложил ей уйти в монастырь.

– У них нет жалости, ни у кого! – прошипела Элизабет. – Моего лорда ни капли не волновали страдания Уолси, так же как и герцога Саффолка. Они даже слова утешения ему не сказали.

Екатерина легко могла себе это представить. Люди короля, оба они не ведали жалости.

– Все это происходит по злому умыслу госпожи Анны, – говорила герцогиня, когда в комнату вошли Мария и Гертруда. – У меня нет сомнений в том, что именно она упросила короля арестовать кардинала.

– Должно быть, это правда, потому что брать кардинала под стражу отправили Генри Перси! – воскликнула Мария. Она поставила на стол рядом с креслом Екатерины горячий поссет и накрыла одеялом ноги своей госпожи; стояли жестокие зимние холода, и королеву нужно было держать в тепле. – Весь двор судачит об этом!

– Это справедливо, что выбор пал на него, – едко заметила Гертруда, наклоняясь, чтобы пошевелить горевшие в очаге поленья.

– Никогда не думала, что скажу такое, но мне жаль Уолси, – призналась Екатерина. – Такая бесславная кончина!

– Лучше уж умереть без славы, чем под топором палача, – заметила Мария. – Кто-то мог бы сказать, что он получил меньше, чем заслуживал.

– Мы должны быть милосердными, моя дорогая, – укорила ее Екатерина и сделала глоток поссета. – Не могу поверить, что его милость дошел бы до того, что казнил кардинала, который исполнял свой священный долг. Как бы это отразилось на его деле в Риме?

Генриха кончина Уолси, похоже, оставила равнодушным.

– Он обманул мои ожидания, но я не желал его смерти, – сказал он, когда наконец пришел навестить Екатерину.

Она приняла эти слова за доказательство: король никогда не решился бы казнить кардинала.

А вот ненависть Анны Болейн к Уолси не утихла и после смерти кардинала. Узнав, что при дворе должно состояться представление масок, Екатерина присоединилась к Генриху на помосте, чтобы поучаствовать в вечернем развлечении, но была неприятно поражена: это оказался жестокий фарс о сошествии Уолси в ад, придуманный Джорджем Болейном. Было похоже, что все находят представление уморительно-смешным: глядя, как демоны тащат в огненную яму королевского шута в красном наряде на толстой подкладке, придающей фигуре тучность, публика хохотала до упаду. А Екатерину мутило при виде каменного лица Генриха и сидевших в отдалении ликовавших триумфаторов – Анну и ее родственников. При первом же удобном случае королева покинула зал.

Шапуи был упорен. Он не переставал давить на императора, чтобы добиться окончательного решения по волновавшему Екатерину делу. Посол понимал, что это необходимо сделать как можно скорее, даже если больше никто, казалось, не придерживался такого мнения.

– Король не остановится ни перед чем, чтобы удовлетворить свою слепую, отвратительную и порочную страсть к Леди! – заявил он однажды, когда они с Екатериной возвращались из церкви после мессы. – Опрос университетов продолжается, и Леди готовится стать королевой.

– Меня беспокоит то, что в наши дни в университетах становится все больше людей, которые придерживаются радикальных и даже еретических взглядов, – сказала Екатерина, проводя посла по секретной лестнице в свои покои. – Ересь Лютера распространяется. Похоже, слово Божье оспаривают все и вся, а уважение к Церкви неуклонно идет на убыль. Если бы его святейшество высказался и разрушил все их доводы!

– Не падайте духом, мадам. На каждого радикального доктора найдется, вероятно, десять человек с устойчивыми взглядами, – успокаивал ее Шапуи.

Они добрались до апартаментов королевы, где по распоряжению Екатерины ее дамы накрыли ужин для двоих.

– Ваша милость, вы очень добры, что пригласили меня! – воскликнул Шапуи.

Они сидели, пока служанки повязывали им салфетки и разливали вино, потом отломили и положили на маленькие тарелки по куску белого хлеба и принялись за сытное жаркое из оленины.

– Это развеселит вашу милость, – завел разговор Шапуи. – Вчера герцогиня Норфолк сказала мне, что Леди поручила Гербовой палате нарисовать родословное древо, которое возводило бы ее род к нормандскому лорду, который обосновался в Англии четыре столетия назад.

– Я думала, ее предки были торговцами, – вставила Екатерина.

– Думаю, так и есть, эта генеалогия явно вымышленная, и король этим очень недоволен. Но еще больше он расстроился, когда узнал, что Леди снабдила своих слуг новыми ливреями, на которых вышит девиз: «Ainsi sera, groigne qui groigne» – «Так будет, сколько ни брюзжите».

Екатерина засмеялась. Они с Шапуи прекрасно знали, что настоящий девиз был такой: «Groigne qui groigne, vive Bourgogne!» – «Сколько ни брюзжите, да здравствует Бургундия!» Это был девиз императора и его предков, герцогов Бургундских.