А Маркел развернулся и пошёл обратно к пристани.

Когда он туда пришёл и поднялся на струг, то увидел, что он не ошибся, а Кирюхин и Свиридов и в самом деле сидят у Кирюхина в чердаке и понемногу выпивают. Кирюхин сразу же позвал Маркела. Маркел залез к ним.

– Чего ты такой невесёлый? – спросил Кирюхин.

– Да вот с воеводой побеседовал, – сказал Маркел.

– Небось про слона выспрашивал, – сказал Кирюхин.

Маркел на это промолчал. Свиридов засмеялся и сказал:

– А он про это не любит! Тут же, вы бы только знали, сколько тогда шуму было! Слон издох! Царский подарок! Ну а мы к этому каким боком были? Да никаким! Да мы того слона и не видели! Он же ещё вон где сдох! Тридцать вёрст до нас не доходя, напротив Бабьего острова. Будете вниз плыть, увидите.

– А от чего он сдох? – спросил Маркел.

– Да кто его знает, – ответил Свиридов. – Скотина разве скажет? Скотина молчит. Ряпунин его вёл, вот у Ряпунина и надо спрашивать. А так люди болтают всякое. Говорят, он каменной травы наелся. Резать стало в брюхе. Орал так, что даже у нас здесь было слышно. Потом сдох. Они три дня яму копали, пока выкопали. После навалили сверху камень, чтобы не вставал.

– А то что? – спросил Маркел. – Он, что ли, не сдох?

– Сдох не сдох, – сказал Свиридов, – а только когда стали его землёй засыпать, так он сразу глаз открыл! И заморгал вот так! Вот тогда Ряпунин и пошатнулся умом, говорят. И повели его под белы руки. Ну ещё бы! Царское дело испортил! Сейчас, наверное, на дыбе, да?

– В расспросе он пока, – сказал Маркел.

– О! – с пониманием сказал Свиридов. – А нам велели молчать!

– А ты почему не молчишь? – спросил Маркел.

– Выпил лишнего, – сказал Свиридов. – Завтра буду корить себя, а сегодня ещё нет. Да и, может, всё это брехня. Ни от какой травы слон не сдыхал! Слон сдох от тоски, я так думаю, оттого и слеза покатилась, когда его стали закапывать. Заскучал по дому, вот что!

Сказав это, Свиридов замолчал, поморщился. Кирюхин ему ещё налил. Свиридов выпил и вздохнул. Тогда Маркел ещё спросил:

– А отчего у вас здесь корабли переворачиваются?

– Не у нас, а там, где слон сдох, – сказал Свиридов. – Это как раз напротив того места. Но это же не из-за слона, а они всегда там переворачивались, но раньше свалить было не на кого, а теперь есть на кого. Вот и валят!

– А ещё, – сказал Маркел, – нам говорили, что Ряпунин сам слона убил, со злости.

– Ну, я этого не знаю! – сердито ответил Свиридов. – Меня там тогда не было. А которые его оттуда привели, нам такого не рассказывали.

– Это которые его в лесу подобрали? – спросил Маркел.

– Какой лес! – в сердцах сказал Свиридов. – Тут за лесом в Казань ездят! Петя! – продолжил он, поворачиваясь к Кирюхину. – Налей, выпьем за грешную душу.

– Какая же он грешная душа? – сказал Маркел. – Он зверь!

– Ну, может, и зверь, – сказал Свиридов. – Но, говорят, они такие же люди, как мы, и у них даже есть своя держава и свой царь…

– Брехня это! – строго сказал Маркел.

– Ну, может, и брехня, – сказал Свиридов. – И вот за это и выпьем.

И только они выпили и закусили, как пришёл посыльный от воеводы, и Свиридов ушёл в крепость. Маркел и Кирюхин, оставшись вдвоём, вначале посидели молча, а потом Кирюхин вдруг сказал:

– А вот мне всё время думается, что этот слон мне дался недаром. Будет мне от него беда великая!

– Да какая ещё беда?! – весёлым голосом спросил Маркел.

– Самая простая, – ответил Кирюхин. – Потопит он нас, вот что! Такая же махина, говорят!

– Ну какая он махина! – воскликнул Маркел. – Сорок мешков зерна, и это весь наш слон. А что такое сорок мешков? Это они лежат себе, и всё.

– Вот в том-то и оно, – в сердцах сказал Кирюхин, – что это только мешки смирно лежат, а этот зверь вдруг как подскочит да как пойдёт плясать! И перевернёт наш струг как пить дать!

– А чего ему плясать?

– А вот из вредности! Эти же, которые Ряпунина вели, так прямо и говорили, что слон – очень злобный зверь, мстительный. Вот Ряпунин и не удержался и убил его!

– Тьфу, на тебя! – сказал Маркел.

– Ну, может, тьфу, – не стал спорить Кирюхин.

И замолчал, и стал смотреть перед собой, как, говорят, смотрел Ряпунин, когда его вели в Москву, вспомнил Маркел, но вслух об этом говорить не стал. И так же молчал и Кирюхин. И больше в тот день ничего особенного не случалось, никто к ним из крепости не приходил.

А назавтра, с самого утра, пришёл тамошний (то есть саратовский) таможенный голова, Маркел опять забыл его фамилию, и принёс Кирюхину бумаги, потом из крепости ударили колокола, караван построился и двинулся дальше по Волге. И так опять, теперь уже до самого Царицына, правильнее – до Переволоки, ничего особенного с ними не случалось. Никого они не видели и никого не слышали, берега были пустые, дикие. Только когда подходили к Слоновьему камню (а его и сейчас с воды видно), Кирюхин велел взять левее, и взяли, и обогнули, было тихо.

А после будто кто-то заиграл на дудочке, но почти сразу перестал. Или ему это так только показалось, подумал Маркел и перекрестился.

А Кирюхин снял шапку и так молча и сидел, задумавшись. И также и тогда, когда Маркел стал заговаривать с ним о Ряпунине и о его слоне, Кирюхин тоже ни словечка не промолвил.

И вот так, почти что в полной тишине, они проплыли ещё восемь дней, и только на девятый день, то есть двадцать девятого мая, на блаженного Иоанна Устюжского, они увидели Царицын.

Царицын в те времена был очень похож на Саратов – у него было столько же башен, как и там, и такой же вокруг него был высоченный тын, вот только Царицын стоял не на берегу, как Саратов, а прямо посреди реки, на острове. И колокола в Царицыне уже, как и в Саратове, звонили, а на пристань выходили стрельцы. Тоже годовальщики, сказал про них Кирюхин, сотня Ильи Грушина, люди бывалые.

– Да других сюда и не пошлёшь, – прибавил Кирюхин. – Рядом же переволока, и с неё, бывает, как попрут, таки не остановить ничем!

– А кто прёт? – спросил Маркел.

– Да все кому не лень, – ответил Кирюхин. – И воровские казаки, и татары перекопские, это оттуда, а с этой, с Заволжской стороны раньше ногаи пёрли. И ох, их, бывало, собиралось – Боже сохрани! Весной как подойдут ордой к Батрацкому перелазу, так их кибитки, сколько можно было видеть, до самого края земли стояли. А теперь они ушли за Дон и перекопским поклонились. И Великому Турку, конечно. Великий Турок их всех вот так держит!

И Кирюхин показал крепко сжатый кулак.

– А что казаки? – спросил Маркел. – Они много ходят?

– А это уже не им решать, – сказал Кирюхин, усмехаясь.

– А кому? – спросил Маркел.

– Рыбке, конечно же, – сказал Кирюхин. – Потому что, пока рыбка есть, они у себя дома сидят, рыбачат, и никуда их оттуда не выгонишь. А зато как рыбки нет, так они сразу давай сюда. И так и прут! Весёлые там люди, что и говорить! Собрались всем городком и, как это у них называется, пошли за зипунами. А у нас тут, на Волге, как они говорят, зипунов всегда хватает. Или сразу идут дальше, в кызылбаши. Ну да в этом году, по всем приметам, на Дону рыбки будет навалом и казаки будут сидеть дома.

Сказав это, Кирюхин замолчал и опять стал смотреть на Царицын, который быстро приближался. Впереди вода сильно рябила.

– Как бы на мель не наскочить! – сказал Кирюхин.

Но Господь миловал, они только чирканули днищем пару раз, струг поколдобило, но пропустило. Они повернули к пристани. Пристань была коротковатая, но и у них был уже не тот караван, что вначале, уже только половина оставалась, даже ещё меньше. Струг подошёл к первым мосткам, с борта бросили верёвку, на пристани её поймали. Кирюхин первым выступил на берег, следом за ним выступил Маркел. Кирюхин почти сразу же остановился, к нему подошли двое. Один из них был с толстой книгой под мышкой – наверное, здешний таможенный староста, а второй, одетый стрелецким сотником, это, подумал Маркел, и есть тот самый Илья Грушин, о котором только что рассказывал Кирюхин. Ну да у них, тут же подумалось, теперь свои дела, а у него свои. Маркел развернулся и пошёл к раскрытым крепостным воротам, в которые уже начали вносить грузы с прибывших кораблей.