– Прошу прощения, ваша милость, но я должна была попрощаться с сестрой. Мы не виделись пять лет. Она была при французском дворе, служила королеве Клод, а сейчас состоит при сестре короля Франциска.

– Она преуспела, – заметила Екатерина, следя за удаляющейся фигурой, которая мелькала среди гостей.

Сестра Марии, как она отметила, не красавица, но не лишена определенной грации.

– Отец надеялся, что она найдет себе мужа при французском дворе, но у Анны свое на уме. Она согласится только на самое лучшее!

– Тогда я надеюсь, она удовлетворит желания своего сердца и одновременно порадует отца. Ну, нам пора спать. Завтра я даю прощальный обед в честь Франциска, поэтому хочу встать пораньше. Ведь мы уезжаем на следующий день, и надо многое сделать.

Екатерина шла по аляповатому временному дворцу, едва не подпрыгивая от радости. Всего тридцать шесть часов – и они отправятся в обратный путь, на встречу с императором!

Опять завертелась череда пиров, почти таких же обильных, как те, что недавно отшумели. Однако на этот раз Екатерина с жаром окунулась во все торжества: Генрих и Карл являли необычайное дружелюбие, не было и намека на какое-либо соперничество между ними.

Королевская чета встретила императора в Гравлине, после чего Карла проводили в принадлежавший Генриху город Кале, где разместили в Казначейском дворце. Теперь Екатерина с удовольствием играла роль хозяйки за ужинами, во время представлений с участием масок и банкетов, ведь их устраивали в честь Карла. Хотя он и был по натуре скрытным, но представлял Испанию, то есть все, что было дорого королеве.

– Говорят, Франциск брызжет ядом, узнав о нашей дружбе! – ликовал Генрих.

Он так и не простил Франциску, что тот сбил его с ног, и был рад уязвить соперника. Король охотно подписал с Карлом новый договор о дружбе, оба согласились в ближайшие два года не заключать союзов с Францией.

Екатерине было очень грустно расставаться с Карлом. На прощание она желала ему здоровья и счастья, а сама утешалась сознанием того, что Англия и Испания наконец-то снова стали союзниками.

Настала пора взойти на флагманский корабль и отправиться домой – в Англию!

Это был один из самых знаменательных дней в жизни Екатерины: Генрих сообщил ей, что Карл просит руки Марии. Она посмотрела на свою пятилетнюю дочурку, которая хмуро, но довольно складно играла на вёрджинеле, и сердце ее переполнилось почти невыносимой гордостью. Эта крошка станет не только королевой Испании, но и хозяйкой половины Европы! От такой перспективы захватывало дух. И к тому же Мария прекрасно подходила на эту роль, была просто предназначена для нее самой судьбой. Принцесса уже весьма успешно участвовала в живых картинах, которые устраивали при дворе. В четыре года она сама принимала иностранных послов и играла для них, любила танцевать и могла кружиться так же красиво, как любая фрейлина. Принцессой Марией можно было гордиться во всех отношениях, и лучшей супруги для Карла Екатерина не могла и вообразить. И для Марии это была гораздо более выгодная партия, чем брачный союз с Реджинальдом Поулом.

Конечно, разница в возрасте составляла целых шестнадцать лет. Нелегко просить молодого мужчину в расцвете сил ждать по крайней мере лет семь, пока Мария не достигнет брачного возраста. А Екатерина надеялась, ведь мысль о расставании с дочерью была для нее невыносимой, что срок ожидания можно и увеличить, так как Мария росла медленно.

– Не могу выразить, как я взволнована, – сказала она Генриху.

– На иное я и не рассчитывал, – ответил он, обнимая супругу.

– Я всегда надеялась для Марии на брак с испанцем. Когда ее обручили с дофином, это меня не обрадовало, но кто я, чтобы осуждать ваши мудрые решения.

– Уолси обо всем позаботился. Помолвка расторгнута.

– Какое облегчение! – Екатерина наклонилась и погладила дочь по шелковистым рыжим волосам.

– Император – самая завидная партия во всем христианском мире, – гордо заявил Генрих, подхватил радостную Марию на руки и поцеловал ее. – Кто у нас будет императрицей? – посмеиваясь, спросил он.

– Я! – крикнула в ответ девочка.

Итак, брачный договор был подписан, посол императора прибыл в Гринвич улаживать формальности, чтобы весной Карл мог приехать в Англию заключить помолвку. Улыбка сияла на лице Екатерины, на ходу королева едва не подпрыгивала от радости, чувствуя любовь ко всему миру. Даже к Уолси, который вел переговоры о новом союзе.

Она знала, что Уолси имеет в этом деле свой тайный интерес. Он не скрывал, что хотел бы в один прекрасный день стать папой, а император, конечно, обладает большим влиянием в Ватикане. Надежды кардинала вспыхнули, когда в декабре умер папа Лев.

Однако император не удостоил Уолси вниманием и решил поддержать другого кандидата – своего бывшего наставника и регента в Испании. Мало для кого стало сюрпризом то, что одобренный императором претендент и был должным образом избран. На лице Уолси застыла каменная улыбка.

– Я так надеялся, что его императорское величество будет милостив ко мне, – говорил он Генриху за ужином в тот день, когда новость об избрании папы с невероятной скоростью достигла Лондона. – Став папой, я бы мог изрядно порадеть для блага вашего величества.

Генрих крутил в руке кубок с вином и хмурился:

– Причина не в недостатке давления. Я отправил сто тысяч дукатов, чтобы скупить голоса. Просил императора поддержать вас и послать в Рим армию, чтобы показать, насколько серьезны наши намерения. Томас, мне очень жаль, что все это оказалось напрасным. Тем не менее король Франции подскакивает от ярости, потому что папой был избран подданный императора. – Генрих злобно усмехнулся. – Может статься, это были и не напрасные усилия!

Екатерина ничего не сказала, но встревожилась. Если Уолси начнет действовать против императора, то может расстроить новый союз. Кардинал был всемогущ. Вспомнить хотя бы, что произошло в прошлом году с Бекингемом.

Герцога обвинили в предательстве, и не потому, считала Екатерина, что тот заявлял притязания на трон и втайне готовил заговор, но из-за его ненависти к Уолси. До ушей короля весьма кстати донеслись слухи, будто герцог имеет виды на его корону. Бекингем проявил неосмотрительность: не догадываясь о наличии среди слушателей доносчиков, он высказался в том смысле, что, мол, Господь покарал Генриха за смерть графа Уорика и забрал всех его сыновей, а потом намекнул, что сам он гораздо больше подходит на место правителя.

Не было секретом, что Бекингем, потомок длинной череды предков-королей, презирал Уолси. Екатерина сама стала свидетельницей того, как однажды, когда кардинал собрался омыть руки в той же чаше, что и герцог, Бекингем намеренно опрокинул ее и вода вылилась на башмаки Уолси. Кардинал с лихвой отплатил недругу за эту и прочие обиды. Бекингем сложил голову на плахе, и после этой кровавой расправы обширные земли герцога отошли королю. К тому же Генрих избавился от соперника, притязавшего на трон. Все это дало монарху еще более веские основания для благодарности и привязанности к Уолси.

Екатерина недолюбливала Бекингема, но не верила, что он виновен в измене королю. Если краски сгустили и представили дело Генриху в самом мрачном виде, это было делом рук Уолси. В будущем Екатерина собиралась проявлять бóльшую осторожность и не становиться на пути у всесильного кардинала. Она и без того опасалась, что Уолси уже наточил зуб против Испании.

В те дни, обедая в узком кругу с Екатериной, Генрих обязательно посылал за Томасом Мором, чтобы повеселился с ними – так называл это сам король. Нередко призывал он Мора и в свой кабинет, откуда не выпускал часами, обсуждая вопросы астрономии, теологии и геометрии. Последний предмет особенно увлекал Генриха, а на Екатерину навевал невыносимую скуку.

Она беспокоилась, что Генрих целиком завладел Мором. Король не переставал подшучивать над его нежеланием жить при дворе. Недавно Мор позволил себе обронить в разговоре, что уже много месяцев не имел возможности съездить домой к жене и детям. Генрих остался глух к намекам. Он любил общество Мора и все время просил у него советов по поводу своего трактата против Лютера, который писал на латыни. Больше года Генрих потратил на этот труд, и Екатерина присутствовала на многих затягивавшихся допоздна дискуссиях между королем и сэром Томасом, который разделял опасения своего господина относительно ереси.