В изнеможении лежа на постели, Анна увидела, как няня покачала головой, торопливо накрыла личико краем пеленки и положила тельце на стул.

— Мне очень жаль, — прошептала матушка Лёве, и ее лицо горестно сморщилось.

Все напрасно, подумала Анна. Может, так и лучше. Может быть, Бог, видя ее трудное положение, вмешался и забрал ребенка к Себе, зная, что на земле ему нет места.

— Кто там? — слабым голосом спросила Анна, удивляясь своей бесчувственности.

— Девочка, — ответила ей матушка Лёве, возясь с последом. — Очень хорошая, только маленькая. Бедная овечка.

Тут Анна заплакала:

— Кажется, мне никогда не познать радости материнства! — И ничто не могло ее утешить.

Она заснула в слезах и, проспав очень долго, пробудилась, чувствуя, что у нее прибавилось сил, попросила еды. Не успела матушка Лёве торопливо уйти на кухню, как Анна схватила ее за руку и сказала:

— Я хочу посмотреть на нее. Где она?

— Вы уверены? — спросила няня. — Воспоминание об этом не оставит вас всю жизнь.

— Других воспоминаний о ней у меня не будет, — ответила Анна. — Только его я и буду хранить в душе.

Матушка Лёве открыла обитый железом дорожный сундук Анны и вынула из него запертый ларчик, в котором хранились деньги и ценные вещи. — Я переложила все в сумку, — сказала няня и поставила ящичек на кровать рядом с Анной.

Та села, радуясь, что не пострадала во время родов, несколько мгновений смотрела на ларчик, потом повернула ключ в замке, приподняла крышку, откинула тонкую пеленку из голландского полотна, которой был накрыт ребенок, и посмотрела на маленькое белое личико и крошечные пальчики. Дочь была ее вылитой копией, вплоть до заостренного подбородка, совсем ничего от Отто.

В горле у Анны встал огромный комок, и она испугалась, что сейчас завоет от горя. Мягко погладила холодную щечку младенца, потом наклонилась поцеловать ее. Но обмерла от лицезрения смерти и не смогла взять ребенка на руки и прижать к груди. Может, она не достойна стать матерью. Но кое-что она могла сделать для своей дочери.

— Я хочу, чтобы ее похоронили как полагается, — сказала Анна матушке Лёве, в последний раз взглянув на спокойное маленькое личико и решительно закрыв ларец. — Эта милая церквушка в Фалмере…

— Но это очень далеко отсюда, — возразила няня.

— Погода меняется, — заметила Анна. — Теперь уже не так жарко. Если мы будем держать ее в ларчике внутри сундука, с ней все будет в порядке.

— Но, Анна, вы еще не оправились после родов! Вам нужно какое-то время полежать. Все думают, что вы оправляетесь от болезни.

— Разве? Кому, как не вам, знать, что я рожала. Я не пострадала и чувствую в себе силы. Завтра я спущусь вниз и скажу хозяевам, что слишком долго пользовалась их гостеприимством и достаточно окрепла, чтобы уехать. Я скажу им, что мы поедем потихоньку.

Матушка Лёве качала головой:

— А вы подумали, что случится, когда мы доберемся до Фалмера? Как мы объясним, почему привезли с собой младенца для погребения?

Анна ненадолго задумалась.

— Мы можем сказать, что нашли ее умирающей, брошенной у дороги, и она отдала Богу душу, едва мы успели произнести над ней слова крещения. Я уверена, это дозволительно, если поблизости нет священника. Мы не станем говорить, что она не крещена, иначе священник похоронит ее на неосвященной земле. Я хозяйка этих поместий, едва ли он станет мне перечить.

Матушка Лёве все еще выглядела неуверенной, но Анна видела, что она постепенно свыкается с мыслью.

— У нас получится, — настаивала Анна. — До сих пор нам везло. Нужно только еще немного удачи. Небесам известно, в последнее время я, наверное, совершила бо́льшую часть известных человеку грехов и, делая это, без сомнения, согрешу еще, но мое дитя заслуживает достойного погребения и получит его, Бог мне свидетель.

— Ее похоронят безымянной, — скорбно произнесла матушка Лёве.

— Господь узнает, кто она, — отозвалась Анна.

Место было тихое и укромное, в тени старого вяза, недалеко от ворот, накрытых крышей домиком. Они стояли там с опущенными головами, две скорбные женщины, пока старый священник совершал погребальный обряд над маленьким сундучком; потом он кивнул могильщику, чтобы тот предал гроб земле. Анна чувствовала себя так, будто ее сердце хоронят вместе с этим ребенком, следом за ним отправляются все земные радости. Но она не смела выражать слишком сильные эмоции, и ей потребовалось собрать все душевные силы, чтобы сдержать рвавшиеся наружу потоки слез. Когда погребение завершилось и было произнесено последнее «аминь», Анна поблагодарила священника за помощь, оказанную ей в исполнении христианского долга, потом, призвав на помощь Небеса, отвернулась и пошла обратно к карете.

1541 год

— Королева арестована! Королева Екатерина арестована! — Кэтрин Бассет бежала вверх по ступенькам и выкрикивала новость, размахивая письмом.

У Анны, которая сидела и шила со своими дамами, слушая игру Отто на лютне, заколотилось сердце.

— Нет! — воскликнула она, а в голове пронеслось отчаянное: только не Екатерина, безобидная, резвая как дитя, Екатерина, которую король обожал! — За что? Какое преступление она могла совершить?

— Моя сестра в большой тревоге, — сообщила им Кэтрин. — Королеве запретили покидать ее комнаты в Хэмптон-Корте, и никто не знает, что происходит. Она призналась одной из своих дам, что до брака предавалась разным шалостям… Но разве это преступление?

— Разумеется, нет, — отозвалась Анна, внутренне содрогаясь при мысли о собственных «шалостях». Она встретилась глазами с Отто; у него был такой же встревоженный вид, как у нее.

Бедняжка Екатерина! В юности она была беспечна, вполне могла увлечься и сбиться с пути, и кто станет винить глупышку, что она ничего не сказала об этом королю? Анна легко могла представить, насколько подавлен Генрих открытием, что его любимая королева не так чиста, как он думал. Но арестовать ее за это?

— Тут наверняка кроется что-то еще, — сказала Анна. — Будем молиться, чтобы ее признали невиновной. С вашей сестрой все в порядке?

— Она в заключении вместе с королевой. Там всего несколько девушек, но ей позволено выходить и дышать воздухом. Так она сумела отправить мне это письмо.

Вскоре двор Анны бурлил от всевозможных домыслов и спекуляций, все с нетерпением ждали новостей. Письмо от доктора Харста мигом выхватили у Анны, едва она успела его прочитать. Король приехал в Уайтхолл, а королеву оставил под стражей в Хэмптон-Корте. И просидел со своим Советом много часов, из чего доктор Харст заключил, что обсуждалось дело чрезвычайной важности. Он видел, что некоторые советники выходили из зала с озабоченными лицами, особенно Норфолк. Двор кишит слухами, поговаривают, что король опять поменяет королеву.

«Это не пустые фантазии, — писал доктор. — Король Франции вступил в союз с германскими принцами и хочет, чтобы его величество присоединился к ним для борьбы с императором. Пришло время крепить альянс Англии с Клеве. Месье Марильяк, французский посол, надеется на примирение между вашим высочеством и королем, так как полагает, что вскоре его величество снова станет свободным мужчиной».

Анна читала эти строки с великой тревогой. Харст явно принимал мнение французского посла всерьез.

«Месье де Марильяк сказал, он-де слышал, будто королеву обвиняют в том, что ее развлекал некий джентльмен, пока она гостила в доме герцогини Норфолк. Он сообщил мне, что против нее затеян такой же процесс, как против королевы Анны, которой отрубили голову. Ей не позволено никаких увеселений, она не должна покидать свои покои, в то время как до сих пор только и делала, что танцевала да веселилась; теперь же, когда приходят музыканты, им говорят: время танцев прошло».

Анна передала письмо дамам. Это было действительно ужасно. Едва ли она могла ясно представить себе, через какие страдания проходит сейчас бедная девочка, сидящая под стражей в Хэмптон-Корте.