Спокойствие покинуло ее. Говард она или нет, а Екатерина замотала головой:

— Нет. Нет, я не пойду!

— Мадам, это приказ короля, — попытался образумить ее Саффолк. — Мы все должны слушаться его.

— Нет! Меня там убьют! Я не пойду! — И, развернувшись, она кинулась бежать обратно к аббатству. Разумеется, стражники догнали ее и схватили, а она силилась вырваться и визжала: — Отпустите меня! Отпустите!

Сассекс в отчаянии покачал головой:

— Мадам, это вам не поможет. Вы должны ехать с нами.

— Нет! — взвыла она, обезумев от страха, и рухнула на колени в траву, но стражники подняли ее.

— Давайте, госпожа, без глупостей! — грубо сказал один.

— Позвольте мне поговорить с ней, — попросила Изабель.

— Идите на барку! — рявкнул Саффолк.

— Нет! — снова взвизгнула Екатерина, тогда лорды сами грубо схватили ее и заволокли, ревущую и упирающуюся, на первую лодку.

Екатерина попыталась соскочить на берег, суденышко опасно закачалось на воде, а беглянке преградили путь, затащили в каюту и толкнули на скамью с мягким сиденьем. Там уже сидели три дамы — леди Дадли, леди Денни и леди Ризли — женщины, которых Екатерина не взяла служить ей в Сионе и предпочла бы не видеть рядом с собой в этот момент. Все трое глядели на нее с ужасом и некой долей сочувствия, но она была слишком расстроена и не заговорила с ними.

— Оставайтесь здесь! — скомандовал Саутгемптон, наклонился и задвинул шторки на окне. — Леди Бейнтон, проследите, чтобы она никуда не делась, пока мы не доберемся до Тауэра. И не открывайте занавески. Мы будем на барках сзади.

Выставив стражу у дверей каюты, советники удалились. Екатерина стенала от горя и страха, черное бархатное платье промокло. Изабель обняла ее одной рукой и крепко держала.

Матросы вывели барку на середину реки и направили к Лондону. Екатерина безжизненно откинулась на спинку скамьи и сквозь щель в занавесках жадно глядела на проплывавшие мимо хорошо знакомые пейзажи и здания, понимая, что видит их в последний раз. Ей никак не удавалось осознать весь ужас своего положения. Не так давно она наслаждалась поездкой с Генрихом по тому же самому отрезку Темзы. Вспоминать об этом было просто невыносимо. Когда они плавно двигались мимо Ламбета и дома герцогини, где прошла ее беспечная юность и были совершены величайшие глупости, Екатерине пришлось отвести взгляд от окна.

Когда они достигли Лондона, от качки и бушевавшей в душе тревоги Екатерину затошнило. Она боялась, что ее вырвет.

— Мне нужно подышать воздухом, — схватившись за занавеску, выдохнула она.

— Нет, мадам! — крикнула леди Дадли.

— Мне нужен воздух или меня вырвет! — не отступалась Екатерина и, отодвинув шторку, высунулась из окна наружу.

Они проходили под Лондонским мостом, на южном берегу виднелась его башня. Екатерина пригляделась и от ужаса уже не могла оторвать взгляда от того места, потому что там были выставлены на длинных шестах две головы. Они почернели и подгнили, но она их сразу узнала: Том и Фрэнсис.

Екатерина отчаянно зарыдала, и ничто не могло ее успокоить. От представшего глазам зрелища мороз пробрал ее до самых костей, и она с новой силой осознала, как ужасна участь тех, кто наносит обиды королю.

— Моя голова тоже будет там! — заголосила она.

— Нет, никогда, — утешала ее Изабель. — Голову королевы Анны не выставляли напоказ.

Но это было слабым утешением.

Уже почти стемнело, когда они прибыли в Тауэр. Взобрались вверх по ступеням, которые вели к воротам в башне Байворд. Саутгемптон и Саффолк шли впереди, за ними тащилась Екатерина, едва способная подниматься наверх. Там ее ждал сэр Джон Гейдж. Он низко поклонился и приветствовал с такими церемониями, словно она все еще была королевой.

— Я провожу вас в ваши комнаты, мадам, — сказал он и повел ее вместе с лордами и леди через наружный оборонительный пояс Тауэра к арочному проходу внизу башни, которая, по словам сэра Джона, называлась Садовой, так как стояла рядом с садом. В конце прохода они свернули налево, и Кэтрин увидела перед собой совсем новый фахверковый дом. — Здесь живу я сам, мадам, — сообщил ей сэр Джон. — Вы разместитесь тут же. Сожалею, что не могу поселить вас в апартаментах королевы вон в том дворце, потому что они заняты узниками, осужденными на пожизненное заключение.

«И все из-за меня», — мрачно подумала Екатерина. Потом ее поразила новая, холодящая кровь мысль: она не задержится в Тауэре надолго, раз ее появление здесь не послужило предлогом для того, чтобы выселить других узников. И она снова задрожала, нервно оглядывая лужайку справа от себя — нет ли эшафота? — но там было пусто. «Когда же это случится? — подумала Екатерина. — Когда?»

Двое стражников, стоявшие у входа, открыли дверь в дом констебля, и сэр Джон лично провел Екатерину вверх по лестнице в небольшую комнату, обставленную скупо: кровать, сундук и стул, — но приукрашенную занавесками и ковриками. Вдоль коридора располагались комнаты для дам, а в ее покое имелся, помимо мебели, соломенный тюфяк. Одна из женщин должна все время находиться при ней, пояснил сэр Джон. Неотлучные стражники уже заняли свои места за дверями.

— Я распоряжусь, чтобы вам принесли ужин, — сказал ей сэр Джон.

— Я не могу есть, — отозвалась Екатерина; ее все еще тошнило.

— Попробуйте, мадам, — посоветовал он. — Я в любом случае пришлю его.

Изабель принялась раскладывать немногочисленные вещи своей сестры, а Екатерина села на кровать, будто остекленевшая, и чувствовала себя так, словно в любой момент может рассыпаться на куски. Пришел слуга с подносом — принес жареное мясо, тарелку с горохом, кусок пирога с голубятиной и кружку эля, но она едва притронулась к еде. Какая ей теперь от нее польза?

Вскоре после ужина явился исповедник короля, доктор Лонгленд, епископ Линкольнский.

— Дитя мое, — мягко начал он с той спокойной уверенностью, которой снискал себе такое благоволение Генриха, — я пришел выслушать вашу исповедь и предложить вам духовное утешение.

В душе Екатерины затеплилась надежда: может быть, если она сейчас расскажет всю правду и смиренно признается в своих прегрешениях, Генрих смягчится и отсрочит исполнение смертного приговора.

— Для меня будет утешением снять груз с совести, — сказала она. — Мне трудно было молиться в последние два дня. Страх мешал… Я перестала видеть нашего Господа.

— Это вполне понятно, — сказал доктор Лонгленд, надевая епитрахиль. — Но Господь с нами всегда. Он не забыл о вас. Он и теперь с вами. Он вас не оставит, но возвысит ваш дух, когда вы пребываете в унынии.

При этих словах священника Екатерина заплакала, но его тихая убежденность задела в ней какие-то чуткие струны души. Привитая с детства вера была сильна в ней, и Екатерина почувствовала, что теперь, в момент крайней нужды, она может оказаться для нее прочной опорой.

Осушив слезы, Екатерина встала на колени:

— Я признаюсь, что плохо поступала в прежней жизни, до того, как король женился на мне, но я продолжаю твердо отрицать, что совершила супружескую измену. Преподобный отец, именем Господа, Его святых ангелов и спасением души клянусь, что я не виновна в тех деяниях, за которые мне вынесли приговор! Я не оскверняла ложа своего супруга! — Это была правда: она ни разу не позволила Тому овладеть собой так, как муж владеет женой. — А что касается ошибок и глупостей, совершенных в юности, я не ищу прощения за них. Господь будет мне судьей, в своем милосердии Он простит меня, о чем я прошу вас молить вместе со мной Его Сына, моего Спасителя Христа.

Епископ возложил руку ей на голову и даровал отпущение грехов. Потом они вместе стояли на коленях в молитве, и Екатерина вновь залилась слезами, вспомнив, что ждало ее впереди.

— Держитесь крепко своей решимости, дитя мое, — сказал епископ. — На вас теперь лежит благословение, вы во всеоружии и можете противостоять любым духовным опасностям. Помните, вы не одна. — Он говорил так убежденно и твердо, что Екатерина слегка утешилась.