Когда епископ собрался уходить, она потянула его за рукав и сказала:

— Я разрешаю вам передать сказанное мной на исповеди его величеству. Пусть он знает, что я не предавала его, как он думает.

Епископ кивнул, осенил ее крестом и ушел.

«Я не одна. Я не одна», — твердила себе Екатерина, чтобы обрести спокойствие.

Уснуть было трудно: мешали неотступный страх, странная обстановка и неспособность забыть, что она в Тауэре и осуждена на смерть. Завтра в любой момент за ней могут прийти…

Утром, когда явился сэр Джон Гейдж пожелать ей доброго дня и спросить, как она спала, Екатерина подскочила от страха. Это ожидание, эта неизвестность были ужасны.

Екатерина больше не могла сдерживаться.

— Сэр Джон, когда это случится? — выпалила она.

— Мадам, я пока не получил никаких инструкций. Будьте уверены, вам отпустят время, чтобы подготовиться.

Время — это теперь самое ценное, и оно истекало. Будет ли она когда-нибудь готова? Нет! Екатерина хотела жить. Хотела ощутить на щеках солнечный свет еще одного лета, дуновение апрельского ветерка и даже хлесткие удары мартовских ветров. Еще месяц, еще неделя, еще хотя бы один день был бы для нее чудесным даром. Но, может быть, ей остались считаные часы.

Она легла и зарыдала, давая волю страху и тоске. Изабель и другие дамы поспешили к ее постели.

— Я не хочу умирать! — крикнула она. — Я не делала того, в чем меня обвинили!

— Кэтрин, перестань терзать себя! — воскликнула Изабель. — Соберись с духом, будь храброй.

Но она не чувствовала в себе ни капли храбрости. Слабое утешение предыдущего вечера улетучилось, остался только ужас. Если она закричит достаточно громко, кто-нибудь наверняка придет ей на помощь! И Екатерина принялась голосить как помешанная, едва слыша топот чьих-то бегущих ног.

— Что случилось? — Это был голос сэра Джона. Он звучал встревоженно.

— Она очень расстроена, — сказала Изабель.

— А кто бы не был? — пробормотал сэр Джон.

— Вы можете сообщить Совету о ее состоянии?

— Могу, — неохотно ответил Гейдж. — Король не захочет, чтобы она устраивала спектакль, когда… — Голос его смолк.

Екатерина завыла громче.

— Ей нужно время, чтобы собраться, — настаивала Изабель.

— Именно. Так будет легче для всех. Я все еще жду приказаний, но пошлю сообщение в Совет, попрошу об отсрочке на три или четыре дня, чтобы у нее было время свыкнуться с приговором и примириться со своей совестью.

Сказав так, сэр Джон ушел, и Екатерина немного оживилась. Может быть, узнав, как она страдает, Генрих сжалится над ней?

Уцепившись за эту надежду, Екатерина прекратила выть и лежала тихо. Изабель сидела рядом и держала ее за руку. Унять мятущиеся мысли не удавалось. Как она дошла до этого? Как беззаботная девушка превратилась в рыдающую женщину, одетую в черное и ждущую безвременной кончины? Судьба так жестока, так изменчива и капризна! Колесо ее вращается слишком быстро. Судьба сделала ее королевой, когда она находилась в поре цветущей юности и красоты. Екатерина помнила слова Генриха, который сказал однажды, что она создана природой, чтобы сиять наравне со звездами. О, он был добр к ней! Он так любил ее! Почему она не удовлетворилась этим? Она упивалась радостью и купалась в удовольствиях, обеспеченная всем, что был способен дать ей король, любивший ее так сильно, гораздо сильнее, чем всех остальных. Это было благословение, а она не понимала.

Что хорошего в красоте без Божьей милости? Это хрупкий дар, лишь подпитывающий похоть; и похоть овладела ею. Какая польза в самой неотразимой красоте, если она ведет к таким несчастьям?

Но это случилось, когда она цвела нежной юностью, была слишком податливой, чтобы устоять перед тягой к блуду, слишком падкой на плотские удовольствия. Какими же слепцами бывают молодые! Екатерина не догадывалась об опасностях, которые таит в себе купидонов огонь. И теперь дорого заплатит за свои бесстыдные развлечения. Ее не ждут пышные похороны с процессией облаченных в черное плакальщиков. Оставалось надеяться, что хотя бы несколько милосердных людей всплакнут о ней, помянут добрым словом и помолятся о том, чтобы ее душа удостоилась лучшей доли, чем бренное тело.

Бо́льшую часть субботы и воскресенья Екатерина провела в молитве.

«Я не одна. Я не останусь одна», — снова и снова повторяла она эти утешительные слова.

В доме все время хлопали двери, кто-то приходил и уходил. Екатерина понимала, что сэр Джон очень занят. Когда он в очередной раз заглянул проведать ее, что делал трижды в день, то имел весьма обеспокоенный вид.

Из комнаты Екатерины была видна лужайка Тауэр-Грин, откуда весь день доносился стук молотков. Она знала, что там строят, и не могла заставить себя посмотреть в окно с ажурной решеткой. Не хотелось раньше времени увидеть эшафот.

Вечерело. Вошедший в комнату сэр Джон не успел еще и рта раскрыть, а Екатерина уже догадалась, что услышит.

— Мадам, вы должны собраться с духом и приготовиться к смерти, вас обезглавят завтра в девять утра.

У Екатерины не было слов, чтобы ответить. Она лишь молча склонила голову, и ее охватило какое-то странное спокойствие. Теперь, зная самое худшее, она могла стойко принять неизбежное.

— Доктор Маллет, ваш исповедник, придет сюда позже сегодня вечером, чтобы вы могли облегчить свою совесть. Он совершит над вами последние обряды. — Сэр Джон откашлялся, ему явно было трудно говорить. — Мне приказали сообщить вам, что вы примете смерть под топором.

Ее ждал не меч, в отличие от кузины Анны. Екатерина вспомнила девиз Говардов: «Sola virtus invictus» — «Только храбрость непобедима». Отвага, казалось покинувшая ее, теперь вновь пришла ей на подмогу. Она примет смерть храбро, дабы не посрамить честь семьи. Екатерина больше не даст родным поводов стыдиться ее. Последние оставшиеся ей часы она проведет без истерик, чтобы люди сказали, что она умерла, не дрогнув. Смерть наступит быстро: какой-то миг — и все будет кончено.

Сэр Джон нервно поглядывал на нее, без сомнения ожидая нового взрыва. Однако Екатерина приосанилась как королева, она ведь была ею еще совсем недавно.

— Я предаю себя справедливому суду короля, — сказала Екатерина, понимая, что отсрочки не будет, должно быть, она слишком сильно обидела Генриха, раз он не проявил к ней милосердия. — У меня есть одна просьба. Я хочу, чтобы мне сюда принесли колоду, и я могла бы потренироваться, как класть на нее голову.

Сэр Джон немало удивился, но согласно кивнул:

— Это будет исполнено.

Колоду принесли: низкий, тяжелый кусок бревна с выдолбленной в нем полукруглой выемкой для подбородка. Дерево было гладкое, без бороздок или засечек. Специально для нее сделали? Екатерина встала на колени в присутствии Изабель, которая в ужасе наблюдала за ней, и склонилась над колодой. Нагибаться пришлось низко. Но ничего, ей недолго стоять в этом неудобном положении. Она несколько раз попробовала грациозно преклонить колени и нагнуться вперед, пока не обрела уверенности, что будет выглядеть пристойно.

— Хватит, прошу тебя! — взмолилась Изабель, сильно расстроенная этими экзерсисами.

— Я вдруг поняла, что это лучшее средство от страха, — ответила Екатерина.

Колоду унесли, и сестры сели, взявшись за руки, и сидели так до прихода доктора Маллета.

Екатерина сама удивилась, но той ночью она спала. Изабель легла с ней и все время держала ее в своих объятиях. Проснулась Екатерина затемно. Часы только что пробили шесть. Скоро начнет светать. Она в последний раз увидит дневной свет, прежде чем все закончится. Осталось три часа.

Было холодно. Изабель, вылезшая кое-как из постели, накинула халат и стала разводить огонь.

— Ночью подморозило, — сказала она и трясущимися руками стала помогать Екатерине облачаться в черное бархатное платье с теплым серым киртлом. Потом заплела ее длинные волосы и свернула косы на затылке, накрыла их платом, поверх которого надела французский капор. Екатерина стояла, ни на что не обращая внимания, сосредоточенная на своих молитвах. Я не одна!