На следующий день к Анне явился сэр Уильям Горинг и сообщил, что получил официальное письмо с приказанием ему самому, мистеру Хорси и милой, безобидной Дороти Уингфилд, камеристке из ее покоев, предстать перед Тайным советом. Анна знала эту девушку как приспешницу болтливой Фрэнсис и задумалась: неужели Джейн упомянула ее на допросе? При виде испуга Дороти, услышавшей, что ей придется отвечать на вопросы лордов, у Анны болезненно сжалось сердце.

Все валилось из рук. Как тут готовиться к Рождеству, когда над тобой нависала такая гроза? Но все же, если она хотела изобразить из себя невинность, надо не показывать виду, что расследование клеветы хоть сколько-то взволновало ее. Призвав на помощь все душевные силы, Анна начала составлять список подарков, которые нужно купить, и блюд для праздничного стола. В этом году ко двору она не поедет, и король, разумеется, не станет устраивать развлечений.

Каждый день Анна ждала новостей, с трудом сдерживая внутренний трепет, чтобы он не прорвался наружу. Придворные продолжали восторженно надеяться, что король возьмет ее обратно, но саму Анну больше тревожило длительное отсутствие Фрэнсис и Джейн. Остальные вернулись, сообщив ей, что ничем не смогли помочь лордам. Советники почти ничего им не сказали, только сэру Уильяму дали понять, что Джейн призналась: слухи доходили и до нее, но добавить что-либо отказалась.

— Я сказал им, что и того не знал, — делился впечатлениями камергер. — Тем не менее лорд-канцлер оставил Джейн под стражей, так как лорды явно думают, что ей известно больше, чем она открыла.

«Но откуда ей знать?» — про себя удивлялась Анна.

Через день в Ричмонд приехал доктор Харст. Анна решила, что он явился обсуждать с ней наветы, но вскоре выяснилось: посол ничего об этом не знает. Он вообще был необычайно словоохотлив и полон планов.

— Мадам, сегодня утром я получил верительные грамоты от вашего брата герцога и письмо от доктора Олислегера к милорду Кентерберийскому. Теперь я наделен полномочиями искать примирения между вашим высочеством и королем. Я уже встретился с милордом Саутгемптоном и спросил, могу ли заявить о своем поручении Совету и ждать ответа короля? Но мне хотелось поделиться с вашей милостью добрыми вестями, прежде чем действовать дальше.

Теперь, когда момент настал, Анна содрогнулась от мысли о примирении с королем. Мало того что это выглядело предательством ее любви к Отто, она предвидела для себя участь Екатерины Говард. Но все-таки маловероятно, чтобы Генрих думал о восстановлении их отношений, когда расследуется эта история с клеветой. Анна слегка утешилась этим соображением и спросила:

— Что ответил граф Саутгемптон?

— Он взялся показать мою верительную грамоту королю. Сегодня вечером я еду в Ламбет для встречи с архиепископом. Граф держится реформистских убеждений и, по-моему, будет сторонником примирения.

— Вы дадите мне знать, каков его ответ? — бесстрастно спросила Анна.

Харст как будто слегка обиделся.

— Мадам, позвольте заметить, вы могли бы иметь немного более радостный вид в свете знаменательных перемен, которые приготовила вам судьба.

— Я бы могла радоваться, доктор Харст, но меня кое-что глубоко тревожит. Король приказал Совету расследовать клеветнические слухи, будто я родила от него ребенка. Две мои придворные дамы в тюрьме. Одна из них первой распространила сплетню, но не называет источника. Это меня сильно расстраивает, да еще ужасное дело королевы… Хуже всего, что в какой-то момент Совет и, вероятно, даже сам король уверились, что в этих слухах есть доля правды.

Глаза Харста недоуменно расширились.

— Вы, конечно, опровергли навет.

— Разумеется. Думаю, их больше заботит обнаружение источника сплетни.

— Я уверен в этом. Но прошу вас, не позволяйте злонамеренным действиям завистников нарушать ваш покой, мадам. Думайте о том прекрасном шансе, который вам выпал.

— Да, доктор Харст, — пообещала Анна, выдавив из себя улыбку. — Я буду о нем думать.

На следующий день Харст, как и обещал, написал ей, однако все обернулось наперекор его надеждам. Архиепископ Кранмер поговорил с королем, и тот попросил его твердо заявить доктору Харсту, что ни о каком примирении не может быть и речи.

«Он считает весьма странным, что доктор Олислегер ратует за примирение в отношении брака, который был по справедливости расторгнут», — писал Харст. Анна легко могла представить, как удручен посол. Она обиделась, что Генрих столь категорично отверг ее, и с тревогой размышляла: неужели причина в том, что он питает сомнения по поводу моральных качеств своей бывшей супруги?

Харст попытался встретиться с королем лично, но ему сказали, что его величество слишком угнетен предательством королевы и никого не принимает. Тогда Харст обратился к месье де Марильяку в надежде, что француз поддержит восстановление Анны в качестве королевы. Марильяк охотно согласился помочь, но посоветовал отложить это дело до того момента, когда станет ясно, что ждет королеву Екатерину. После этого неуемный посол предстал перед Советом, передал лордам благодарность герцога Вильгельма за великодушие короля по отношению к его сестре и попросил их изыскать какие-нибудь средства, чтобы оказать воздействие на примирение бывших супругов и возвращение Анны на место королевы.

«С сожалением сообщаю вам, — писал Харст, — что они от имени короля ответили: его величество считает вас щедро обеспеченной всем необходимым, просит напомнить мне, что аннулирование брака было произведено на неопровержимых основаниях, и заклинает герцога никогда больше не обращаться к нему с такими требованиями».

Анне стало до боли ясно, что посол герцогства Клеве имеет очень мало влияния при дворе и Генрих никогда не возьмет ее обратно. Было отчасти грустно понимать, что в короле так и не пробудилась любовь к ней, но другая часть ее существа испытывала огромное облегчение. А вот доктор Харст тяжело переживал свое поражение: «Я больше ничего не могу сделать, мадам. Я здесь не угоден, и никто не придает моим словам никакого значения. Если я понадоблюсь вам или герцогу, вы найдете меня в гостинице „Бель саваж“ на Ладгейт-Хилл, где я теперь обретаюсь. В моем пребывании при дворе больше нет смысла».

Анне было жаль Харста. Он так старался ради нее, так защищал ее интересы. Не его вина, что Генрих с самого начала отнесся к нему с предубеждением, и советники мало считались с ним. Отныне ей, видимо, придется биться за себя самостоятельно.

1542 год

Они очень постарались провести Рождество весело, но для Анны праздничная пора прошла под сенью тревоги: что принесет ей новый, 1542 год? Она отправила в подарок Генриху отрез алой ткани и вздохнула с облегчением, получив ответные дары. Увидев изящные стеклянные чаши и бутыли, которые выбрал для нее король, Анна ахнула от восторга; сама-то она едва ли рассчитывала получить что-нибудь.

Через несколько дней после Двенадцатой ночи ее удивил сэр Уильям Горинг. Стоя на полу на коленях, Анна возилась с собаками; тот вошел к ней и сказал необычно для себя взволнованно:

— Мадам, мне только что сообщили из Тайного совета. Вам будет приятно узнать, миссис Лилгрейв наконец-то призналась, что оклеветала вас и затронула клеветой персону короля. Она утверждает, будто слышала разговоры других женщин, которых отказалась назвать, но я думаю, она лжет. Так как Фрэнсис призналась в преступлении, Совет публично опроверг слухи, заявив, что король не вел себя по отношению к вам как супруг и ваш отъезд в деревню не связан с рождением ему сына.

Облегчение было невероятное, но все же Анна злилась, что Фрэнсис так долго тянула с признанием и заставила ее много недель волноваться. Сама Анна сомневалась в лживости слов своей служанки и опасалась, что языком болтал кто-нибудь еще. Неприятно было сознавать, что ей, вероятно, никогда не узнать, кто именно. Спрашивать саму Фрэнсис нельзя, вдруг та угадает правду? Анна будет вынуждена без конца присматриваться ко всем окружающим и задаваться вопросом: это вы — сплетник?