– Это чрезвычайно важная книга. Надеюсь, ее прочтут многие.

– Это книга Эразма, мадам, так что можете не сомневаться. Ее прочтут!

Французские послы попросили аудиенции у Екатерины: они хотели видеть принцессу. Эта просьба королеве была неприятна: она надеялась, что французы уже отправились восвояси. Однако из слов епископа Тарба стало ясно, что переговоры идут по плану.

Екатерина наблюдала за тем, как Мария принимает французских послов и грациозно опускается в реверансе. Она выглядела такой нежной и хрупкой! Казалось невероятным, что через три года, когда ей исполнится четырнадцать, она будет готова к замужеству. Генрих настаивал на этом сроке, однако, судя по взглядам послов, они были согласны с мнением королевы.

– Принцесса – очаровательное дитя, – сказал Екатерине епископ. – Мы с радостью думаем о том, что этот брак упрочит мир между королем Генрихом и нашим господином.

Как может француз думать, что она, испанка, разделит его радость?

– Вы говорите мне об этом мире, – сказала она, не в силах сдерживаться. – Нет сомнения в его желательности. Но вы ничего не сказали о всеобщем мире, который должен наступить в Европе.

Последовала очень короткая пауза, после которой епископ улыбнулся:

– Мадам, король Франциск искренне надеется, что этот альянс проложит путь к нему.

«Пустые слова, – подумала Екатерина. – Франциск ненавидит Карла за то, что тот держал его в заключении, и никогда ему этого не простит. Уж лучше бы он оставался в темнице!»

Наблюдая, как Генрих торжественно подписывает новое соглашение – так называемый Договор о вечном мире, – потом встает и улыбается, Екатерина почти ощущала тошноту. Свершилось: Мария должна выйти за короля Франциска или его второго сына, герцога Орлеанского. Генрих поставил под этим свою печать. Он даже согласился на упоминание в договоре двух женихов на выбор.

С натянутой улыбкой Екатерина следила за тем, как Мария танцует вместе с фрейлинами – принцесса участвовала в живых картинах, которые последовали за подписанием договора. Этого развлечения не устраивали уже несколько лет: теперь Генрих предпочитал представления масок. Хотя Екатерина опасалась, что истинной причиной этого было оскудение казны после долгих лет расточительства. Сама Екатерина скучала по живым картинам: они напоминали ей о ранних, счастливых годах замужества. Однако обстоятельства, при которых она увидела эту сценку, были настолько ей неприятны, что и зрелище не доставило никакого удовольствия.

В изысканном банкетном зале Гольбейна Екатерина сидела на троне рядом с Генрихом – разубранная драгоценностями икона, кукла, исполняющая предписанную роль. Прикатили огромную платформу, где возвышалась искусственная гора – декорация для живой картины. Екатерина увидела дочь, и только тут лицо королевы засияло: этим вечером ее бесценная крошка в платье римского покроя из золотой тафты с алой тесьмой была очаровательна! Длинные огненно-рыжие волосы Марии были увенчаны золотым обручем и алым бархатным чепцом; на ее шее и руках искрилось столько драгоценных камней, что их блеск слепил глаза.

Когда, сменив головной убор на украшенную самоцветами диадему, Мария вместе с родителями играла роль хозяйки на банкете для послов в покоях королевы, то вела себя с впечатляющей серьезностью.

– Она похожа на ангела! – заметил Генрих французам. – Так чиста… Вы согласитесь со мной, господин мой епископ?

С этими словами он снял с головы дочери диадему, и ее локоны рассыпались по плечам.

– Очень красиво, сир, – признал епископ Тарба.

– Ничего краше не бывало на человеческой голове, – подтвердили его спутники.

Екатерина от всего сердца согласилась с этим. Но она хотела, о, как же она хотела, чтобы эта красота не была растрачена впустую на француза, особенно на этого развратника Франциска!

– Новый союз обуздает власть императора, – заметил кардинал.

– Мой господин никогда не простит ему отречение от условий его освобождения, – сказал епископ, – и он понимает необходимость обезопасить папу от территориальных претензий императора в Италии.

Генрих наклонился вперед:

– Я никогда не прощу Карлу, что он отверг мою дочь! Но теперь ее ждет более славное будущее.

Екатерину едва не передернуло от слов супруга, но она подавила это непроизвольное движение. В тот самый момент она поймала взгляд Уолси – кардинал наблюдал за ней, и в глазах у него горел расчетливый огонек. Какое торжество читалось в них! Он мог быть доволен, что снова обставил королеву.

Но потом Екатерина заметила задумчивый взгляд Генриха, обращенный на Марию, и вспомнила: каждый брачный договор, который он заключал для этого ребенка в прошлом, оканчивался ничем. В душе он едва ли мог лелеять мысль о французском замужестве Марии. И наверняка еще меньше радовала его перспектива того, что Англия попадет под власть Франции. О чем только думал Уолси, когда уговаривал своего господина подписать такую пародию на мирный договор? Этот человек – предатель!

Однажды церемониймейстер Екатерины, Бастьен Хенниок, принес ей скрепленное печатью письмо от посла Мендосы:

– Ваше высочество, он сунул мне это в руку, когда я проходил по галерее, и шепнул, что это дело тайное.

Екатерина спрятала письмо в рукав и поспешила скрыться в своих покоях, чтобы прочесть его. За открытым окном на голубом небе ярко светило солнце, сады Гринвича тонули в солнечном свете, радостно пели птицы. Но красота дня казалась Екатерине насмешкой, пока она читала послание Мендосы.

Были приняты тщательнейшие меры предосторожности, чтобы держать все эти действия в секрете, особенно от королевы, но благодаря осведомителям и собственной дотошности Мендоса обошел Уолси. Посол просил срочной аудиенции. Он писал, что опасается, как бы лжесвидетельство, данное в секретном суде, не дошло до папы, и хотел, чтобы королева была начеку.

Екатерина села на постель, вся дрожа. Она была потрясена, не могла в это поверить и трепетала от ужаса в ожидании последствий. Она знала, что Уолси – враг ей, но представить себе не могла, что он зайдет так далеко. Тем не менее она не сомневалась в том, что все это его рук дело, ведь Генрих давным-давно признал безосновательность любых толков по поводу законности их брака. В какой-то момент Генрих, конечно, должен был включиться в этот тайный сговор, но он всегда находился под влиянием Уолси, а кардинал умен и умеет управлять людьми. И все же Екатерину задело до глубины души то, что Генрих не поделился своими сомнениями с ней – той, кого это касается так же близко, как его самого. Разумеется, Уолси ему отсоветовал. Вероятно, он сказал, мол, зачем беспокоить королеву, раз может статься, что дело не получит хода. Екатерина так и слышала, как Уолси произносит эти слова своим елейным, гадючьим голосом.

Она послала Бастьена разыскать Мендосу и передать ему: она напугана до того, что не смеет говорить с ним, так как за ней следят шпионы Уолси.

Но нужно было что-то предпринять. Она имела полное право присутствовать на этом суде. Кто-то же должен выступать от ее имени!

Она послала за учителем Вивесом, доктором права и ее другом. Когда Екатерина рассказала ему, что происходит, на лице у Вивеса отобразилось потрясение.

– Мне нужен адвокат, – сказала она ему. – Вы сможете представлять меня на этом суде?

Потрясение превратилось в смятение.