– Вы не говорите мне всей правды, – сказала Екатерина.

– Я не хочу причинять вам беспокойство, мадам, но император доверительно сообщил мне, что его мать опасается, не затевают ли монахини убить ее. Ничего такого, разумеется, нет, но так как они заботятся о ее повседневных нуждах, а она не подпускает их близко к себе, то стало трудно обеспечивать ее питание, мытье и смену одежды. Это тяжелая ноша для его величества. Никакие призывы к разуму на нее не действуют.

– Я удвою молитвы за сестру, – пообещала Екатерина. – Не могу вынести мысли, что с ней все так плохо. Я помню ее молодой и прекрасной.

– Ваше величество, вас что-то гнетет, – неожиданно сказал Мендоса во время их третьей встречи.

Екатерина пригласила его – едва ли не в последнюю минуту, чтобы избежать шпионов Уолси, – составить ей компанию во время поездки на барке в аббатство Сион. Она любила погружаться в монастырскую атмосферу святости и чистоты или копаться в огромной библиотеке.

Это было утверждение, а не вопрос. Екатерина не знала, как отвечать, чтобы не создалось впечатление, будто она осуждает Генриха, ведь любое ее слово будет передано императору.

– В моей жизни есть печали, – сказал она после долгой паузы, глядя на разбегающуюся длинными дорожками по сторонам от барки воду. – Не могу выразить словами, как я скучаю по принцессе, но такова участь всех королев.

– По моему мнению, ваше высочество, основная причина ваших затруднений в том, что вы принимаете интересы императора уж слишком близко к сердцу.

Екатерина опешила:

– И вы, его посол, считаете, что я напрасно это делаю? Как могу я быть испанкой и при этом любить французов?

– Ваше высочество, я тоже испанец. Вам не нужно объяснять мне чувство любви к родине. Однако ни для кого не секрет, что вы противница нового союза с Францией. Я бы посоветовал вам скрывать это.

– Из меня плохая притворщица, – созналась Екатерина. Но правда ли это? Кажется, всю жизнь с Генрихом она провела в притворстве, дабы не нарушать хрупкого согласия между ними и сохранить остатки былого счастья. – В этом отношении мне трудно скрывать свои чувства, – добавила она. – Этот союз не принесет никому из нас ни малейшей пользы.

– Было бы гораздо лучше, если бы вы притворились, что вполне одобряете его, – настаивал Мендоса. – Уолси замечает ваше неприятие и боится, что вы все еще можете оказать влияние на короля. Из-за этого он старается сеять вокруг вас отчуждение. В том числе пытается помешать моим встречам с вами. Он не хочет допустить, чтобы у нас появилась возможность обсуждать государственные дела без свидетелей, потому как считает, что мы станем плести интриги против союза с французами. Но если ваше высочество сделает вид, что вы изменили мнение, обстановка вокруг вас может стать легче.

В его доводах был смысл, каким бы неприятным это ни представлялось.

– Я постараюсь, – пообещала Екатерина.

А потому, когда Генрих принимал французское посольство во главе с Габриэлем де Граммоном, епископом Тарба, который приехал обсуждать помолвку Марии, Екатерина стояла рядом с мужем, улыбчивая и грациозная. Такой же грациозной и улыбчивой она оставалась во время пира и турниров, устроенных, дабы произвести впечатление на послов. Но Екатерина ненавидела себя за это.

Потом король, кардинал и посланники сели обсуждать условия помолвки. Через три дня Мендоса пришел к Екатерине. Вместе с фрейлинами она любовалась новым банкетным залом, который был выстроен рядом с турнирной площадкой специально к визиту французского посольства. Оформил его мастер Гольбейн, талантливый живописец из Германии, которого рекомендовал Генриху Томас Мор. Художник создал впечатляющую роспись и убранство. От взгляда на потолок дух захватывало: там были изображены небеса во всем их астрологическом великолепии. Гобелены разворачивали перед зрителем историю царя Давида; повсюду были розы Тюдоров и гранат Екатерины – этот обманчивый символ плодородия, который насмехался над ней на каждом шагу.

Екатерина увлекла Мендосу в галерею, обрамлявшую площадку для турниров: она-де хочет показать ему новый дом для переодевания, расположенный в другом конце. Вскоре они уже находились вне пределов слышимости фрейлин, но Екатерину все равно не покидало ощущение, что за ними наблюдают.

– У меня мало времени, – предупредила она посла, оглядываясь через плечо. – Какие новости? По вашему лицу, мой дорогой друг, видно: что-то неладно.

– Ваше высочество, кажется, переговоры зашли в тупик. У кардинала весьма озабоченный вид, а король явно злится, но никто мне ничего не говорит. Что бы там ни происходило, они все держат в секрете. Вам что-нибудь известно?

– Нет, – сказала Екатерина, и в ней загорелась надежда на то, что переговоры совсем расстроились. – Мне ничего не сообщают. Я могу только молиться, чтобы император приказал вам отвратить короля от этого невыгодного альянса и дал к этому возможности. Я сделаю все, что в моих силах, лишь бы сохранить старую дружбу между Испанией и Англией. Увы, хотя желание добиться этого сильно, средств привести его в исполнение у меня немного.

– Император пока не прислал никаких указаний, ваше высочество.

Сердце Екатерины упало.

– Ах, ваше превосходительство! – произнес чей-то голос.

На пол легла черная тень. В дверном проеме стоял Уолси.

Екатерина похолодела от страха. Что он успел подслушать? Достаточно ли этого, чтобы он убедился в ее нерасположении к французам? А если так, тогда как он поступит?

Однако если кардинал и услышал что-то подозрительное, то виду не подал: вел себя, как обычно, безупречно вежливо. Уолси поклонился ей, потом повернулся к Мендосе:

– Ваше превосходительство видели удивительный потолок работы мастера Гольбейна?

К великой радости Екатерины, Мария была вызвана из Ладлоу и прибыла ко двору.

Потом Генрих сообщил ей, что дочь останется под ее присмотром, пока не настанет время отправляться во Францию.

– Вы сами можете наблюдать за ее обучением, – сказал король.

Екатерина, потерявшая дар речи от благодарности, расцеловала его, крепко обнимая, и была тронута его ответным объятием.

– Я знал, что вы обрадуетесь.

Создавалось впечатление, будто Генрих пытается смягчить ей горечь от французского брака дочери.

Как прекрасно было снова взять на себя заботы о повседневной жизни Марии, сидеть с ней, наблюдать за тем, как она учится, как развивается ее детский ум, читать вместе их любимые книги. Но вскоре стало ясно, что ее дочери нужно давать больше.

Екатерина вновь посоветовалась с Томасом Мором.

– Мария стала старше, и нужно расширить ее горизонты. Могу я, если потребуется, обращаться к вам за помощью?

– Разумеется, мадам, хотя, по моему скромному мнению, для принцессы не найдется лучшей наставницы, чем вы сами.

– Сэр Томас, вы мне льстите! Позвольте спросить, что это за книгу вы принесли с собой?

– Это новый труд Эразма «Институт христианского брака». Я доставил экземпляр вашей милости. От души рекомендую.

– Вы так добры. – Екатерина взяла книгу и полистала. – Мне нравятся сочинения Эразма. – Глаз зацепился за один отрывок в тексте. – Его слова о святости супружеской жизни созвучны моим мыслям. Меня вырастили в убеждении, что целомудрие – это самое желательное состояние, но не все мы созданы для него.

Екатерина вспомнила, какой страстью были когда-то проникнуты ее отношения с Генрихом. Теперь страсть угасла, но как же она была восхитительна и как болезненно ощущалось ее отсутствие.

– Вы говорите истинно, ваша милость, – с чувством произнес Мор. – Это дилемма, с которой столкнулся я сам. Когда я был молод, то склонялся к стезе священника, но жаждал также и любви, которую можно обрести в браке. Это было трудное решение, но я вынужден был согласиться со святым Павлом, что лучше жениться, чем сгореть, поэтому покинул монастырь и нашел себе жену. Я никогда не жалел о сделанном выборе, поэтому аплодирую словам Эразма.