Да только что Трофиму думать про царя? Пусть лучше про себя подумает. Трофим видел, как вытягивают жилы. У Ефрема есть такой крючок. Он им нащупает жилу, зацепит и тянет. Вертит и тянет, вертит и тянет, человек кричит…

Ну да что будет, то будет. А пока было темно и холодно. Мёрзла левая нога. Да пусть хоть обе мёрзнут! Трофиму было очень гадко, не хотелось жить. Эх, думалось ему уже в который раз, кто знает, а может, если бы он тогда за шило не схватился и Шуба убил бы его, сейчас совсем всё по-другому было бы, люди по всей державе жили бы сытно, спокойно, а Трофим сверху, с облака, на них бы смотрел…

А так с облака смотрит Георгий и думает: когда же этого скота, Трофимку, мой младший брат замучает, скорей бы!

Нет, тут же подумалось: на облаке о таком думать грех. Георгий там о другом думает, вот только о чём? Трофим поёжился. Ему было очень холодно. А ещё очень хотелось есть. Он целый день до этого не ел, а после столько ещё здесь сидит. За это время наверху, может, уже рассвело. А здесь по-прежнему темно и холодно. Трофим сел поудобнее, обнял сам себя как можно крепче – и не шевелился. И так и заснул.

Снилось ему, что он пришёл в Приказ, а там только Котька да Петька, подьячие, и ни одного просителя. А за окном лето, жара. Тогда они послали Петьку за питьём и закуской, закрылись и играли в зернь. Весь день играли! Уже начало темнеть, когда явилась Гапка, начала его хватать за волосы, кричать. Трофим смеялся. Гапка грозила: «Я тебя убью, свинья», а он ей отвечал: «Убей». А она опять его трепать за волосы, а он смеяться…

И так он со смехом и проснулся.

– Что, падла, ржёшь? – спросил чей-то сердитый голос.

Трофим проморгался. Вокруг было по-прежнему темно, только сверху шло немного света. Трофим глянул туда. Там был открытый лаз. А возле Трофима стояли стрельцы. Один из них склонился над Трофимом и начал обвязывать его верёвкой. Обвязав, ещё раз сказал:

– Падла! – Поднял голову и приказал: – Тащите.

Сверху начали тащить, снизу придерживали, чтобы не болтался. И затащили в лаз. Наверху, а там было светлей, Трофима сразу подхватили и толкнули на пол. Трофим упал, но сразу начал подниматься, глянул верх. Над ним стоял Зюзин и смотрел на него сверху вниз. За Зюзиным стояли несколько стрельцов. Зюзин, потирая руки, ждал. Трофим начал вставать на ноги. Зюзин его ударил. Трофим упал на колени, упёрся руками в пол. Зюзин ударил ещё! И ещё! Трофим не удержался и упал. Зюзин зашёл сбоку и ударил снова – теперь просто сапогом в лицо. Трофим упал на живот. Зюзин ударил по рёбрам. Трофим ткнулся носом в пол, зажмурился. Зюзин ударил, но уже лениво, громко сплюнул, развернулся и ушёл. За ним ушли его стрельцы. А как те, которые в яме, подумал Трофим.

А вот и те, услышал он, из ямы вылезли. Собрались и ушли. Трофим продолжал лежать. Потом высвободил руку, ощупал разбитые губы и заплывший глаз. Бока болели. Вставать не хотелось.

Вдруг сверху послышалось:

– Чего разлёгся?

Трофим сразу узнал этот голос, поднял голову – и увидел Клима.

– Клим! – радостно сказал Трофим. – Ты это?

– Я. Вставай. Я за тобой пришёл.

Трофим встал, утёр с губ кровь, спросил:

– А государь где?

– Уехал.

– Куда?

– Не спросили! – Клим усмехнулся и добавил: – Он совсем уехал. И посох в руки не взял. Посох за ним несли. Сел в сани, посох рядом положили, и уехал. Говорят, в Кириллов монастырь, грехи замаливать. А про Новгород сказал: ноги моей здесь больше никогда не будет. Ну да что ты о царе всё спрашиваешь? Ты про себя спроси.

– А я что?

– А про тебя сказал, чтоб гнали тебя в шею. Чтобы духу твоего здесь больше не было. Вставай!

Трофим встал, посмотрел на Клима. Клим повернулся, щёлкнул пальцами. Из-за столба вышел служка, вынес Трофимову шапку и Трофимов же сапог. Трофим надел шапку и стал обуваться. Служка ушёл. Трофим обулся, топнул сапогом, подумал и спросил:

– А что царевич?

– Пока что лежит. Илов его лёдом обложил. Никто тронуть не смеет.

– А… – начал было Трофим.

– На! – строго перебил его Клим. – Сказано, чтоб духу твоего не было, вали отсюда! Покуда царь не передумал.

Трофим не спорил. И они пошли из башни. Караула в башне и возле неё не было.

Потом они шли через двор. А дальше – мимо медного крыльца. Проходя мимо него, Трофим снял шапку. Свернули за угол, пошли к крепостным воротам. Снег во дворе был весь истоптан. Клим, посмотрев по сторонам, сказал:

– Все уехали. Дворец стоит пустой. Что здесь дальше будет? Погост!

Трофим не ответил.

– А всё из-за тебя! – продолжил Клим. – Я царя такого никогда не видел. Ну да, может, это к лучшему. Айда!

В крепостных воротах их никто не задерживал.

За воротами Трофим остановился. Клим отдал ему целовальный крест и красную овчинку. Трофим их взял. Клим подал ему шило…

Трофим отшатнулся.

– Как знаешь, – сказал Клим.

– Знаю, – ответил Трофим.

Клим развернулся и пошёл обратно в ворота. Не глядя, бросил шило в снег.

Трофим перекрестился и пошёл своей дорогой – сперва через площадь, а после по пустой Стрелецкой улице, ведущей прямо к городским воротам.

Там как раз пропускали обоз. Трофим спросил, куда они. Ответили: в Москву. Трофим сел в ближайшие сани. У него спросили, кто таков. Он молча показал овчинку. Его больше не трогали. Обоз пошёл.

День было холодный, пасмурный, шёл мокрый снег. Трофиму было холодно, правый опухший глаз почти не видел, разбитые губы болели. А ещё очень хотелось есть. Трофим пошарил под рогожей, нашёл кусок чёрствого хлеба и начал грызть его. Человек, шедший рядом с санями, сердито смотрел на Трофима. Это, наверное, был его хлеб. Трофим отвернулся, стал смотреть по сторонам. Смотреть было особо не на что – вокруг было поле, кое-где из-под снега торчали кусты.

Так обоз дошёл до Каринской заставы и остановился перед закрытыми воротами. Все повставали со своих саней. Один Трофим по-прежнему сидел. Каринские стрельцы пошли вдоль обоза, вожатые им кланялись. Стрельцы задирали дерюги, проверяли, что в санях. А как дошли до Трофима, старший из стрельцов сказал:

– А, это ты! На той неделе сюда ехал. Помню! – и даже не стал требовать овчинку, обернулся на ворота и махнул рукой.

Открылись ворота. Обоз пошёл дальше. Шли ещё четыре дня. За это время зажи́ли разбитые губы и с глаза сошла опухоль. Трофим же к нему снег прикладывал, вот глаз и открылся. Теперь Трофим то и дело оглядывался, смотрел обоими глазами, думал, что сейчас увидит, как скачут за ними вслед верховые стрельцы в чёрных шубных кафтанах и злобно кричат: «Где Трофимка Корноухий, падла, царь велит его поймать и предать лютой смерти!» Потому что, думалось, не может царь его простить, просто тогда царь был крепко хвор, а как только ему полегчало, так сразу же послал вдогон.

Но верховых всё не было и не было. Обоз, никем не остановленный, дотянулся до Москвы. Там, за Сретенскими воротами, обоз повернул на Покровку, а Трофим соскочил с саней и дальше пошёл своей дорогой. Пока дошёл до Кремля, никого из знакомых не встретил. А вот в Кремле сразу началось: «Эй, ты откуда такой?», «Где ты был?» и так далее. Трофим на это или отмалчивался, или просто отвечал: «Не твоё дело» и шёл дальше. И за каждым углом ждал, что вот сейчас на него кинутся!

Не кинулись. Зайдя на двор боярина князя Михайлы, Трофим ни с кем не стал якшаться, никому ни на что отвечать, а прямиком пошёл к князю.

Боярин князь Михайло встретил его настороженно, к руке не подпустил, остановил на пороге и спросил:

– Как дела?

Трофим вздохнул и ответил:

– Дела получились грозные. Лучше и не спрашивай, боярин. А то не только мне, но и тебе…

И не договорил, утёрся. Боярин осмотрел Трофима и осторожным голосом ещё спросил:

– Ну а в Слободе что нового?

– Да ничего, всё старое, – уклончиво ответил Трофим. – Вот только государь-царевич Иоанн преставился.