Карла подумал и ответил:

– Замечал.

– О! – сказал Зюзин. Осмотрелся и спросил: – И какой он из себя, этот нечистый?

– Не рассмотрел, – сказал карла. – Он же всегда в углу сидит, за печкой, а там темно, – и указал, где именно.

Трофим, как и все остальные, невольно посмотрел туда, куда указывал карла, но там опять было темно. Зюзин сердито хмыкнул и спросил:

– Зачем он там сидел?

– Как зачем? – воскликнул карла. – Чтобы царя убить!

– Как это убить?

– А очень просто! Вот так!

И тут карла вдруг выхватил из рукава небольшой ножик и ткнул им себя в грудь, прямо в сердце! И упал. Зюзин с Трофимом кинулись к нему. Карла хрипел, у него изо рта шла кровавая пена.

– Карла! – кричал Зюзин. – Зачем ты себя убил? Зачем опять набрехал?! Отвечай!

Но карла только хрипел, плевался кровью и закатывал глаза. И вдруг затих. Зюзин поднялся, отряхнул руку об руку и зло сказал:

– Вот гад! Нарочно сам себя убил. Чтобы я был виноватый.

Открылась дверь, вошли стрелец и дворовой. Стрелец сказал:

– Иван Пень, светличный плотник. Который доски прибивал.

Дворовой поклонился. Трофим поднял крест для целования.

– Уже не надо, – сказал Зюзин. – Злодей и так во всём сознался. И повинился. Пошли вон!

Стрелец и дворовой поспешно вышли. Зюзин оглянулся, отступил и сел на лавку. Осмотрелся и мотнул рукой – очень размашисто. Все быстро потянулись в дверь. В покойной, кроме Зюзина, остались только Клим с Трофимом. И мёртвый карла лежал возле столика. Ковёр вокруг карлы был тёмный, в крови. Зюзин посмотрел на карлу и сказал:

– А что! А если и вправду кто под столиком сидел? А после выскочил…

– Рост у него малый, – сказал Клим. – Не дотянулся бы.

– Сам знаю! – злобно воскликнул Зюзин. – А всё равно ведь кто-то был! Вот и Савва сказывал про тень за печью! А теперь и Спирька. – И вдруг, повернувшись к Трофиму, велел: – Чего стоишь? Ищи!

Трофим промолчал, подумал: нужно вторую дверь искать, и я поискал бы, да ты разве дашь?!

Зюзин, уже ещё злобней, продолжил:

– Или сам Савва и убил. А что?! Позолотили ручку, и он убил. Или всё же карла? Или тот, из-за печи?

– Может, и тот, – сказал Трофим. – Но тут надо ещё посмотреть.

– Смотри, смотри! – сказал Зюзин. И вдруг со злостью прибавил: – Ладно! Так и порешим: смотри, пока светло! Пока солнце не зашло, смотри. А вечером вернусь, спрошу. К вечеру никого не найдёшь, сам за всё ответишь, так и знай! Выну тебе глаза, скотина! – и развернулся, и пошёл к двери.

Но не успел он до неё дойти, как она вдруг распахнулась, и стрелец ввёл рынду Петра Самосея – того самого, который проболтался про вторую дверь. «Царица Небесная, – радостно подумал Трофим, – сейчас я у него всё вызнаю!»

Да только куда там! Зюзин развёл руки, зачастил:

– Эй! Уже не надо! Злодей уже во всём сознался. А этого веди обратно. И кнута им там всем для острастки! И всех выпустить!

Так, с разведёнными руками, Зюзин и вышел в дверь и вытолкал перед собою рынду вместе со стрельцом. И дверь за ним закрылась.

Трофим посмотрел на Клима. Клим спросил:

– А что теперь?

Трофим смотрел на карлу и молчал. Потом посмотрел на Клима и ответил:

– Я бы водки выпил.

– Это можно, – сказал Клим. – И это здесь недалеко. Я покажу.

Трофим шагнул к карле и наклонился над ним. Голова у карлы была здоровенная, а глаза чёрные, навыкате. Глаза были безразличные, как у всех покойников, ничего в них нельзя было высмотреть. А какие глаза будут у него, когда Зюзин велит их достать? Трофим поморщился.

– Айда, что ли, – сказал Клим, – не то водка простынет.

Трофим закрыл карле глаза и вслед за Климом вышел из покойной. А карла так и остался лежать возле столика.

Они вышли и пошли по переходу. По дороге им то и дело встречались рундуки, при рундуках стояли царёвы сенные сторожа с серебряными бердышами. Клим показывал овчинку, что-то тихо говорил, и сторожа расступались. Потом Клим и Трофим свернули в небольшие сени, за ними в ещё одни – и оказались в горенке, судя по запахам, рядом с поварней. Горенка была пуста. Они сели к столу.

Открылась дальняя дверь, из неё вышел служитель, внимательно посмотрел на Трофима, недовольно мотнул головой и, уже обращаясь к Климу, спросил, подобру ли он пришёл. Клим ответил, что пока что подобру, и тут же сам спросил:

– А что у тебя сегодня?

– Всё, что хочешь, – ответил служитель. Опять глянул на Трофима и добавил: – Государь же не ест ничего. Не носили к нему даже. Всё здесь так и стоит, остывает. Сам не вкушал и боярам не дал.

– И наш боярин тоже там, при государе? – спросил Клим.

– Кто это ваш? – настороженно спросил служитель.

– Теперь уже скоро всех наш! – со значением ответил Клим.

Служитель на такую дерзость только сверкнул глазами, а вслух ничего не сказал, велел немного подождать, и вышел. Это они про Годунова так, подумал Трофим, ведь если царевич Иоанн преставится, то наследником станет Феодор, а Годунов ему шурин, вот он и станет всем «наш».

Вошли служки, стали накрывать на стол. Стол был, конечно, пятничный, постный, но в то же время царский. Каких там только разносолов ни было! Трофим не сдержался и, указав на одну из диковин, спросил, что это такое. Клим со значением ответил, что это яблоко индейское, лимон, очень кислющее. И тут же прибавил:

– Зато какая у них водка мягкая!

После взял большой синий стеклянный кувшин, налил из него по шкаликам, сказал здравие царю с царевичем, и они выпили. Водка и вправду была сладкая, как мёд. Трофим придвинул к себе миску щей, щи оказались осетровые, и начал есть – не спеша, хоть и был крепко голоден.

Клим взял калач, надкусил и задумался. Потом так же задумчиво сказал:

– Карла горазд глотку рвать. На Псков пойти, ага! Так же и царевич говорил. Да-да! – уже сердито продолжал Клим. – Не слушай Зюзина, он тебе сейчас расскажет! А на самом деле было вот как: это царевичева выдумка, это он хотел идти на Псков. Ему что? Дело молодое, горячее. И он пошёл бы. Да государь не дал. Я, сказал, пока жив, сам буду решать! И послал к литве, к их королю Баторию, наших послов, мириться. А зачем так? Да затем, что это только у царевича в голове больше ничего не помещается кроме как Псков да Псков. А царь-государь Иван Васильевич весь белый свет сразу видит – от Аглицкой земли и до Опоньской, и от Полночного моря до Туретчины. Вот как царь должен смотреть! Свет на Пскове клином не сошёлся. Вон там же, рядом, наша Нарва как? А уже никак. Прохезали мы нашу Нарву. Теперь там шведы. Пока мы с литвой тягались, тут уже шведы набежали. Ям схапали, после Копорье, теперь Нарву. Так они скоро и под Новгород придут! Вот о чём сейчас надо думать: как шведов в Новгород не допустить, вот что важней всего. И царь так и подумал, и решил: надо послать к литве послов, сказать: так, мол, и так, твоё величество Степан Баторий, хрен с ней, с Ливонией, бери её, владей, а нам оставь Псков. А Баторий отвечает: мало! Тогда мы ему: а бери к Ливонии ещё Нарву в придачу, хочешь?

– Как это Нарву? – с удивлением спросил Трофим. – Ты же говорил, Нарва уже не наша – шведская.

– Воооот! В корень зришь! – сказал Клим. – А мы всё равно отдаём. Как свою. И вот когда Степан пойдёт на Нарву, он своё войско из-под Пскова выведет. И будет со шведами биться. Под Нарвой! Смекаешь? Передышка нам какая получается?! И пока литва будет со шведами биться, мы ещё войска туда подведём… Ну, понимаешь! Вот так и царь царевичу втолковывал. А тот ни в какую: сам пойду! Прямо сейчас! А царь…

И Клим вдруг замолчал, откашлялся. И даже глаза отвёл.

Трофим, немного помолчав, спросил:

– И царь Иван тогда что?

– Что, что? – будто не понял Клим.

– Ну, это…

– Посохом? Как карла набрехал? Так пойди и скажи Зюзину!

Трофим, помолчав, сказал:

– Зюзин сегодня сам ко мне придёт.

И поморгал, как будто проверял, глаза ещё на месте или уже нет. Клим на это хмыкнул и сказал: