Дни проходили в мучительном напряжении. Что с Томом? Его тоже взяли? Екатерина думала, что лишится рассудка от неизвестности. При каждом стуке в дверь, каждом звуке шагов она впадала в панику. Но обычно это был всего лишь местный пекарь, принесший свежий хлеб.

На третьей неделе ноября к ней пришел сэр Эдвард; лицо его было мрачно.

— Мадам, мне велено сообщить вам, что было сделано официальное объявление: так как вы не соблюли свою честь, против вас заведено судебное дело, и отныне вас запрещено называть королевой.

— Судебное дело?! — в ужасе вскричала она. — Меня вызовут в суд?

— Я не знаю, — сказал сэр Эдвард. — Больше я никаких распоряжений не получал.

Екатерина жалобно заплакала. Настанет ли конец этой томительной неопределенности? Если бы она знала, что ее ждет, то могла бы подготовиться. Но будущее представлялось ей пугающей пустотой. Надежда умирала, Кэтрин поглощал страх. Смилостивится ли над ней Генрих? Только за эту мысль она еще цеплялась.

Наступил декабрь, хмурый и промозглый, а Екатерина все продолжала томиться во мраке неведения, кутаясь в шаль и зябко ежась у едва теплившегося огня. В таком виде и застал ее архиепископ Кранмер. Сэр Эдвард резко распахнул перед ним дверь, и Екатерина вскочила на ноги. Наверняка он привез какие-то новости — наконец-то, но что за новости? Она задрожала всем телом.

— Ни к чему так пугаться, мадам, — успокоил ее Кранмер. — Я здесь всего лишь для того, чтобы задать вам несколько вопросов.

— Конечно, милорд, — не сказала, скорее, прокаркала Екатерина. — Прошу вас, садитесь.

— Начнем? — (Она кивнула.) — Вы когда-нибудь посылали за миледи Норфолк, чтобы она явилась ко двору и привезла с собой Дерема?

Екатерина удивилась, что ее спрашивают о Фрэнсисе. Она ожидала вопросов о Томе и ответила:

— Нет.

— Вдовствующая герцогиня нашла несколько писем в сундуке Дерема в Ламбете. Вы знаете, что в них?

Опять Фрэнсис.

— Нет. Мы не обменивались письмами.

— Вы в то время знали, что миледи подозревает о вашем недостойном поведении с Деремом?

К чему он клонит?

— Думаю, да, она о нас знала.

— Она хоть раз заставала вас с Деремом в объятиях друг друга? В момент поцелуя?

— Да, и поколотила нас за это. — Екатерине начинало приходить на ум, что герцогиня попала под суд за то, что утаила от короля правду о своей внучке.

— Знала ли герцогиня, что вы устраивали пирушки с юными джентльменами в девичьей спальне?

— Я так не думаю.

— Она никогда не отчитывала вас за это?

— Нет. Повторяю, я сомневаюсь, что она знала об этом.

— Она еще хотя бы раз становилась свидетельницей ваших с Деремом фамильярностей?

— Она знала о нашей близости. И бывало, отпускала шутки по этому поводу.

— Значит, нельзя сказать, чтобы она не одобряла ваши отношения?

— Нет.

— Она когда-нибудь ругала вас или наказывала за легкомысленное поведение с Мэноксом?

— Да. Она один раз застала нас вместе.

Кранмер вздохнул:

— Она знала о том, как далеко зашли ваши распутные отношения с Деремом?

— Нет, полагаю, что нет.

— Когда король впервые обратил на вас внимание, она снабдила вас новой одеждой?

— Она дала ее мне, когда я отправилась ко двору.

Кранмер прищурился:

— Но дополнила ли она ваш гардероб, когда король проявил к вам интерес?

— Да.

— И это было сделано, чтобы соблазнить короля и вызвать в нем любовь к вам?

— Да. — Екатерине было противно признаваться, ведь ее слова наверняка передадут Генриху, а он решит, что ею двигали исключительно корыстные мотивы, и это причинит ему новую боль.

— Когда герцогиня узнала об интересе к вам короля, какие советы она дала вам?

— Сказала, чтобы я была любезной, сговорчивой и добродетельной.

— Кто-нибудь еще при дворе герцогини был свидетелем вашей близости с Деремом?

Екатерина зарделась, вспоминая, что вытворяла с Фрэнсисом на глазах у посторонних.

— Некоторые женщины из спальни камеристок знали.

К счастью, архиепископ больше не расспрашивал ее об этом.

Справившись с одной из своих бумаг, он поднял взгляд:

— Вам известно, что Дерем обращался к герцогине с просьбой пристроить его на службу к вам?

— Думаю, так и было.

— Она просила вас принять его?

— Да, просила.

— Герцогиня знала о помолвке между вами?

— Никакой помолвки не было! — вспыхнула Екатерина.

Кранмер ничего не сказал. Он убрал свои бумаги в сумку, встал и слегка поклонился со словами:

— Благодарю вас, мадам. Желаю вам доброго дня.

Екатерина была изумлена. Столько вопросов, и ни единого упоминания о Томе! Надежда воспарила в ней. Она не может умереть из-за того, что случилось до брака, верно?

Когда архиепископ проходил мимо, Екатерина схватила его за руку:

— Что со мной будет? Молю вас, скажите!

Он взглянул на нее с каким-то загадочным выражением на лице:

— Увы, мадам, я не могу. Это должен решить король.

Она отпустила его руку, чувствуя пустоту в душе. Значит, бесконечное ожидание продолжится… По крайней мере, теперь у нее была надежда, за которую можно цепляться. Но если речь шла только о случившемся до брака, почему Джейн забрали на допрос и она не вернулась? Может, ей задавали вопросы только о том, какие отношения были у ее госпожи с Томом Калпепером до замужества с королем?

Рождество прошло уныло. Они украсили свое жилище несколькими еловыми ветвями, добытыми в одичавших садах Сиона. Сэр Эдвард позволил Екатерине сходить за ними вместе с дамами, хотя приказал стражникам зорко следить за ней. Приятно было оказаться на свежем морозном воздухе, и Екатерина растянула поиски веток до наступления ранних зимних сумерек.

К ужину на стол подали гуся, после они сидели у очага и пытались веселиться, но Екатерина не могла развеяться и понимала, что остальные тоже не забывают о печальных обстоятельствах их заключения в Сионе. В какой-то момент ей пришло в голову, что в следующее Рождество ее, вероятно, здесь уже не будет, и отделаться от этой ужасной мысли никак не получалось. Не покидали Екатерину и воспоминания о невинной радости, которую приносило с собой Рождество в детстве, и о роскошном праздновании Йолетид при дворе, где она была в центре всех торжеств. Год назад она еще не завела любовной интриги с Томом, не предала доверие короля. Как же ей хотелось повернуть время вспять! Когда миновала Двенадцатая ночь и жизнь вернулась к печальной рутине будних дней, Екатерина лишь обрадовалась.

Однажды январским утром, выйдя из спальни, Екатерина услышала доносившиеся из-за приоткрытой двери голоса.

— Что он сказал? — Это говорила Изабель.

— Сказал, что его милость намерен осудить королеву и леди Рочфорд на пожизненное заключение, — ответил Эдвард.

Потом дверь затворили.

Сердце Екатерины на мгновение замерло. Весть была дурная, и упоминание о Джейн прозвучало зловеще, но она готовилась услышать кое-что похуже. Заключение она вынесет, лишь бы ей сохранили жизнь, а потом Генрих может смягчиться. Екатерина не винила его за то, что он сурово обходится с ней. Она это заслужила, Господь знает. Но, ох, как же ей хотелось жить, даже если это означало, что она будет заточена в Сионе и никогда больше не обретет свободы, не познает любви и радости материнства!

Слова Эдварда, казалось, получили подтверждение. В середине января Екатерина отправилась на свою ежедневную прогулку по монастырю — ей теперь это позволяли — и обнаружила, что ее стерегут пуще прежнего. Было ли это добрым знаком начала долгого заточения?

В конце января Кранмер явился снова, на этот раз в сопровождении герцога Саффолка, графа Саутгемптона и епископа Вестминстерского. По их лицам Екатерина сразу поняла, что они пришли сообщить ей неприятные известия, и ноги у нее подкосились. Упав в кресло, она со стучащим сердцем ждала объявления своей судьбы и трепетала от страха, как пойманное в ловушку животное.