Последовала пауза.

— Она отложена до Пятидесятницы, — сказал Генрих, отрезая себе еще кусок жареного мяса. — Тогда погода будет лучше.

Анна подавила разочарование и подозрения: опять что-то не так. Сомнения обуревали ее все время знакомства с Генрихом. Никогда она не была уверена в нем и не могла постичь, что происходит в его королевской голове. Впадала в беспокойство, потом ей казалось, что все идет нормально, пока какой-нибудь очередной неожиданный поворот событий, вроде отложенной коронации, не заставлял ее задуматься вновь.

— Тогда я поберегу это платье, — через силу улыбнувшись, сказала Анна.

1540 год

Берега Темзы на протяжении всего пути из Гринвича заполонили толпы людей: горожане хотели посмотреть, как Анна поплывет мимо в своей барке.

— Все нарядились как на праздник, мадам, — заметила Маргарет Дуглас.

Она, матушка Лёве, Сюзанна, а также герцогини Ричмонд и Саффолк сидели, тесно прижавшись друг к другу, рядом с королевой в роскошно отделанной каюте на корме судна, которое англичане называли «государев дом». Впереди восемнадцать гребцов дружно работали веслами, быстро направляя лодку в сторону Вестминстера.

Барка Анны шла четвертой в великолепной флотилии весело украшенных кораблей. Сразу перед ней находилось судно с королевскими гвардейцами, дальше впереди следовала барка самого Генриха, а до нее — другая, с придворными. Анна думала, что они с королем поедут вместе, бок о бок, и так совершится ее въезд в Лондон, но была разочарована, узнав, что они отправятся в путь порознь. Это разожгло в ней очередную искру беспокойства, ставшего неотъемлемой частью ее жизни. Несмотря на это, Анна заставила себя улыбаться и махать рукой людям.

Флаги и вымпелы громко хлопали на ветру. Позади барки Анны шли другие, с ее дамами и слугами, мэром и олдерменами[107], членами всех лондонских гильдий; их лодки были богато украшены щитами и золотой парчой. Следом за ними тянулись суда помельче, в которых сидели представители английской знати и епископы. В воздухе висел пороховой дым.

Впереди показался лондонский Тауэр, стоявший стражем на краю города. Анна подавила дрожь, вспомнив, что там держали в заточении и казнили королеву Анну и сэра Томаса Мора. Сжалась ли та Анна от страха при виде этой башни, понимая, что может никогда из нее не выйти?

Вдруг, когда они приблизились к крепости, воздух сотряс грохот пушек, которые дали залп салюта из тысячи стволов. Он прогремел сильнее грома, и Анна закрыла ладонями уши.

К счастью, вскоре Тауэр остался позади, и теперь они скользили по стремнине под Лондонским мостом. Вдоль правого берега тянулся Лондон с огромными домами, садами и многочисленными церковными шпилями, высившимися позади них. Анна слышала колокольный звон и радостные крики собравшихся на берегу горожан.

Барка обогнула отмель на реке, впереди показались дворец Уайтхолл и огромное аббатство Вестминстер. Лодка причалила у лестницы Вестминстерского моста, где Анну ждал король. Она сошла на берег под аплодисменты толпы и сделала реверанс своему мужу, который провел ее под аркой огромного гейтхауса и дальше во дворец.

Вот и все. Ни живых картин, ни процессии через город, ни официального приветствия мэром. Может быть, думала Анна, пока Генрих вел ее в апартаменты королевы, это тоже отложили до коронации. Однако Пятидесятница не за горами: всего три месяца, и наступит май. По крайней мере, прием в Лондоне был теплым.

Анна любовалась богатым декором Уайтхолла: прекрасные галереи, великолепные гобелены, роскошно обставленные залы. Дворец оказался таким большим и так сложно устроенным, что в нем легко можно было заблудиться. Комнаты Анны выходили окнами на реку и личный сад королевы. Какой восторг — находиться здесь, совсем рядом с Лондоном! Анну охватило ликование. Может, в конце концов все сложится хорошо и коронация состоится так быстро, что она и не заметит.

В Уайтхолле они провели пять дней. Утром, целуя Анне руку на прощание, Генрих сказал, что не придет к ней сегодня вечером.

— Сейчас пост, Анна, и я должен воздерживаться от посещения вашего ложа.

— Конечно, — кивнула она.

Значит, они не будут спать вместе до самой Пасхи, целых шесть недель. По ночам будет немного тоскливо без массивного Генриха под боком. Близость в постели сблизила их мыслями, если не сердцами и телами.

Анне показалось, что Генрих как будто испытывал легкое облегчение, вероятно радуясь избавлению от еженощного унижения — лежать рядом с ней без всякого толка. Он не пытался сделать ее своей с той позорной ночи в Гринвиче. Если быть до конца честной, она тоже чувствовала облегчение, но и грустила, что они так и не довели до завершения их брачный союз, и наслаждение, к которому она стремилась, ускользало от нее. А она-то надеялась к этому времени уже носить ребенка короля и опасалась, что вскоре люди начнут убеждаться в правдивости не так давно будораживших двор слухов.

Когда Генрих ушел, Анна лежала в апатии и уже ощущала одиночество, размышляя: интересно, все ли набожные супруги воздерживаются от любви во время поста? Она не могла представить, чтобы Отто фон Вилих покинул ложе своей дорогой Ханны на такой долгий срок.

В последние дни мысли ее все чаще отвлекались на Отто. Хотя они редко разговаривали и беседы их состояли в основном из обмена любезностями, Анна чувствовала на себе его подбадривающий, восхищенный взгляд. Ей хотелось, чтобы Отто узнал об их сыне. Она чувствовала себя виноватой, что обманывает его. По совести, он имел право знать о своем ребенке, но нужно быть прагматичной. Анна старалась задвинуть мысли об Иоганне в самый дальний угол сознания. Воспоминания о нем причиняли одну только боль, и она пыталась не погружаться в них, а вместо этого предавалась размышлениям об Отто.

Он был единственным мужчиной в ее жизни, которого она по-настоящему желала, которому отдала свою девственность. Анна понимала, что Отто навсегда останется для нее тем мужчиной, по которому она будет судить обо всех остальных; в сравнении с ним король был жалким супругом. Разумеется, брак состоит не из одной только физической любви, но чего бы она только не отдала за ночь удовольствий, какие доставил ей Отто! Теперь Анна жила воспоминаниями. Вероятно, другой любви ей познать не придется.

Невыносимо было видеть, как нежно Отто обращается со своей женой. Несмотря на доброту, часто выказываемую Анне Генрихом, его отношение к супруге ярко контрастировало с тем, как ведет себя Отто с Ханной: за всеми его словами и жестами читались сильная привязанность и любовь. Анна пыталась не испытывать ненависти к Ханне, но это давалось ей с трудом.

Хватит лежать и хандрить. Анна встала и позвала горничных. Умывая лицо, она думала: добрался ли уже доктор Уоттон до Клеве и передал ли ее письма матери и Вильгельму? Вот бы получить от них весточку. Она вдруг с тревогой осознала, что не помнит голоса матери.

В начале марта они переехали из Уайтхолла в Хэмптон-Корт. Анна видела Гринвич и Уайтхолл и считала эти дворцы прекрасными, но, когда барка, везшая ее и Генриха, прошла изгиб реки у местечка Темза-Диттон[108], она ахнула, увидев огромный краснокирпичный дворец. Приютившийся на берегу реки в окружении обширного парка, Хэмптон-Корт был великолепен!

Они сошли на берег у дворцового спуска к воде и, пройдя по крытой галерее с эркерными окнами, оказались прямо у апартаментов короля.

— Я не хочу, чтобы мои подданные всегда видели, чем я занимаюсь или куда иду, — сказал Генрих.

Анна успела заметить, что он почти с одержимостью охранял свою личную жизнь от посторонних, и связывала это с присущей ему боязнью измены. Судя по рассказам, королю приходилось иметь дело с заговорами и предательствами на протяжении всего правления. Сюзанна осторожно намекнула — говорить такие вещи открыто было опасно, — что есть некие люди, которые считают себя имеющими больше прав на престол, чем он.