– Добрый епископ, ваши слова согревают мне сердце, – сказала ему глубоко тронутая Екатерина, прекрасно понимая: надо обладать большой смелостью, чтобы в эти дни перечить королю.

– Это необходимо было сказать, мадам. И не позволяйте никому убеждать себя в обратном.

Маргарет Поул улыбнулась:

– Слышали бы вы, ваша милость, что говорит по поводу Великого дела мой сын Реджинальд!

Реджинальд, протеже Генриха, недавно вернулся из Италии, где обучался богословию за счет короля.

– Он придерживается того же мнения, что высказал здесь епископ.

– Я рад слышать это, леди Солсбери, – сказал Фишер. – Подозреваю, архиепископ Уорхэм тоже не в большом восторге от этого дела.

– Но он был в числе тех, кто настраивал покойного короля против моего брака, – заметила Екатерина.

– Мадам, поверьте мне, он несчастлив. Уорхэм, конечно, человек короля и поддерживает своего господина в вопросе установления законности брака. Уорхэм сказал Уолси, что, как бы плохо ни восприняли это вы, ваша милость, истина должна быть установлена и ею следует руководствоваться в дальнейшем. Но он не сторонник нововведений и никогда не поддержит нападок на власть папы. Не забывайте, ведь есть и такие, кто находит в этом деле повод указать на продажность церковников.

– Будем надеяться, до этого не дойдет, – сказала Екатерина.

Наконец Екатерина увиделась с Генрихом – через стол в кабинете Уолси. Она предпочла бы встретиться с супругом наедине, но он настоял на присутствии кардинала. Было уже поздно, отсветы огоньков свечей плясали на расписных панелях, которыми были отделаны стены. Уолси стоял в стороне и грел руки над огнем.

– Я слышала, вы отправляли посольство в Рим, – начала Екатерина, не позволяя себе робеть под стальным взглядом Генриха.

– Это не тайна. Я отправлял его, дабы спросить, достаточно ли разрешения на брак, данного папой Юлием, потому что уверен: оно было основано на некоторых ложных предположениях.

– На каких ложных предположениях? Наступит ли когда-нибудь конец этим фантазиям?

Уолси поспешил вмешаться:

– Мадам, король решительно намерен успокоить свою совесть. Он никогда не хотел этого брака.

– Это откровенная ложь! – крикнула Екатерина, припоминая тот далекий день, когда Генрих ворвался в ее убогое жилище и потребовал: будь моей. Ей было невыносимо слышать, как эти бесценные воспоминания чернят ложью. Она повернулась к королю. – Господин мой, вы, конечно, опровергнете это утверждение!

Генрих явно смутился:

– Я надеюсь только на одно: чтобы папа успокоил мою совесть.

– Весь народ и вся знать страстно желают, чтобы у короля появился наследник, – встрял Уолси.

– Папа никогда не согласится аннулировать наш брак, – не сдавалась Екатерина.

Слава Богу, Карл держал Климента на коротком поводке.

– Если ваша милость полагает, что император удержит власть над Римом, вы ошибаетесь. Я заверил его святейшество, что в случае удовлетворения просьбы короля его милость готов объявить войну императору и добыть свободу для святейшего папы.

Екатерина онемела. Неужели Генрих действительно хотел проверить на прочность могущество Испании и императора? Да поможет ей Небо, а то, кажется, ее супруг вознамерился перевернуть весь мир, лишь бы отделаться от нее.

Как же до этого дошло? Куда подевался тот златовласый юноша, который пришел к ней здесь, в Гринвиче, в этом самом дворце, и предложил свое сердце? Сейчас Екатерина смотрела на него через стол, а он гневно сверкал на нее глазами. О, она думала, что умрет от горя.

К этому Генриха привел Уолси – Уолси и Анна Болейн, эти два дьявола, что сидели на плечах у жертвы и вливали ей в уши яд. Это не тот Генрих, которого она знала и любила. Его сбили с пути, развратили эти злодеи.

– Причина всего этого – вы, господин мой кардинал! – кинула Екатерина Уолси.

С этими словами она встала, сделала реверанс королю и оставила их обоих с разинутыми ртами.

Уолси нагнал ее в галерее. Лицо его в лунном свете, лившемся через кружевной оконный переплет, казалось перекошенным.

– Мадам, я молю вас выслушать меня, – тяжело дыша, с мрачным лицом произнес кардинал. – Я не стремился к этому разводу. На то была воля короля. У меня не было иного выбора, кроме как исполнять его приказания. Если папа останется непреклонным, дни мои сочтены, и мне страшно думать о последствиях.

Екатерина слышала отчаяние в его голосе. Ее это удивило. Там, в кабинете, речь кардинала звучала уверенно.

– Я вам не враг, мадам, – продолжил Уолси. – Вы и ваша дочь вызываете во мне сочувствие. Будь на то моя воля, я бы не ставил его святейшество в такие невозможные условия. Непочтительность к папству растет день ото дня, и меня беспокоит, что это Великое дело только ухудшает ситуацию. А когда король объявит войну императору – поверьте мне, это произойдет в ближайшие недели, – ваше положение станет еще более ненадежным. Я бы не стал подбрасывать дров в огонь. Но госпожа Анна и ее друзья подорвали мое влияние на короля. Он теперь не слушает меня, хотя и нуждается во мне, потому что знает: если кто-либо и может добыть ему желаемое, так это я. Так что руки у меня связаны.

– Мы все делаем то, что должны, – Екатерина смягчилась, но лишь слегка, – и я полагаю, вы многого лишитесь, если утратите благосклонность короля.

– Как и все мы, мадам. Я это понимаю. А теперь мне надо идти, меня не должны видеть разговаривающим с вами один на один. Желаю вам спокойной ночи.

Екатерина смотрела ему вслед и впервые в жизни заметила, что плечи кардинала ссутулились и вообще у него подавленный вид. Неужели та хрупкая девушка действительно обладала такой силой, чтобы повергнуть всемогущего кардинала?

Генрих был вне себя от ужаса. Жаркое лето вызвало новую вспышку страшного английского пота. В Лондоне умерли тысячи людей, и казалось, эпидемия распространяется с угрожающей скоростью.

Екатерина не на шутку встревожилась, когда однажды утром в ее покои влетел король. Его лицо стало бледной маской страха.

– Ночью умерло трое моих слуг! И это под нашим собственным кровом!

Прежде чем истинный смысл сказанного дошел до ее сознания, Екатерина на миг испытала удовлетворение: в это тяжелое время супруг пришел к ней, а ведь в последнее время он по большей части избегал ее общества и мог бы послать к ней кого-нибудь с этим известием. Потом она подумала о Марии, и сердце оледенело.

– Мы немедленно уезжаем в аббатство Уолтхэм, – сказал ей Генрих. – Я беру с собой всего несколько придворных. Прикажите своим фрейлинам и леди Солсбери собираться как можно скорее. Поторопитесь!

Настоятельная необходимость скорейшего отъезда приводила Генриха в исступление. Екатерина вспомнила, как он был напуган, когда смертельная болезнь бушевала в стране одиннадцать лет назад, – теперь казалось, что это было в другой жизни. По крайней мере, он брал ее с собой. Может быть, эта новая угроза заставила его посмотреть на вещи здраво.

Держа за руку Марию, Екатерина спустилась во двор и увидела среди небольшой группы придворных и домашних слуг, окружавших короля, Анну Болейн. Она стояла рядом с Генрихом. Всем не терпелось тронуться в путь. На этот раз на голове у Анны был чепец в форме фронтона, а не французский, какие она предпочитала раньше, с короткими наушниками по новой моде. Кто-то сказал нечто рассмешившее ее, и плечи госпожи Болейн сотрясались от хохота. Это вызвало в памяти Екатерины образ призрачной женщины, рыдавшей в Тауэре лет двадцать назад. Он все еще был живым и ярким, даже сейчас.

Однако имелись и более насущные проблемы, чтобы над ними подумать. Конечно, в такое время, и раз уж Генрих опомнился, он хочет попрощаться с Анной и счастливо от нее отделаться – так полагала Екатерина. Пока она шла к своим носилкам, стараясь ради Марии сохранять на лице ободряющую улыбку, люди вокруг со страхом строили предположения о том, куда дальше распространится потница. Но Екатерина их не слушала. Она увидела, как Анна села на лошадь, расслышала ее слова: «Когда мы приедем в Уолтхэм…»