— А как же! — гордо сказал дядя. — Я! А кто еще? Туда кого попало только допусти, его уже давно бы насмерть запарили. Псы, опять же, говорю. А свое дело надо любить и знать, когда парку поддать, а когда вьюшку приоткрыть.

— А царь пар любил?

— Ох, не то слово! А любил, чтобы не продохнуть. Он, бывало, сидит на полке и только знай кричит: «Наддай еще!» А у тебя уже глаза наружу лезут. А он «наддай» да «наддай»! И наддаешь, а после сам не знаешь, как ты жив остался. А он хоть бы хны. Он только, если совсем жар, даже совсем почти смерть, тогда скажет: «Подай шапку».

— Деревянную?

— Зачем деревянную? Суконную, — сердито сказал дядя. — И рукавицы. Они тоже суконные. Персидского сукна. Га! Скажешь такое! — Дядя хмыкнул. — Царь в деревянной шапке! Может, еще и в деревянной шубе? Так он сейчас в каменной лежит, сам видел. Она ему давно была заказана, и он ходил, смотрел, как ее режут, ну, и указывал, конечно, если было надо. А деревянная шуба и шапка бывают только у шахматного царя — цесаря.

Сказав это, дядя победно усмехнулся. Параска приоткрыла рот. А Маркела будто огнем обожгло! Так вот откуда это все, подумал он, царь в деревянной шапке — это шахмата! Маркел встал и расстегнул ворот, чтобы было легче дышать, повернулся в угол, на иконы, увидел там святого Николу…

И вдруг ему стало все ясно и понятно, как на блюдечке: царь как только взял в руки ту шахмату, а это был шахматный царь, деревянный, так ему сразу стало худо, и он помер. От той шахматы! А где она теперь? Надо ее срочно найти и узнать, на нее что, порчу напустили, или ее ядом вымазали, как Аграфене титьку, или… Ну, и так далее. Маркел стоял посреди горницы и смотрел по сторонам, как зачумленный. Пока Параска не спросила:

— Ты чего?

Маркел сразу опомнился, мотнул головой и ответил:

— Да я ничего. Я просто думаю, что чего мы тут сидим, время теряем. Мы же хотели идти к Родьке.

— А Родька что? — спросил Параскин дядя.

— А Родька пьяный спит, — сказал Маркел. — А нам его хотелось расспросить бы. Может, Родька чего знает, мало ли.

— Э! — насмешливо махнул рукой Параскин дядя. — Какой с него спрос?

— А что, — быстро сказала Параска, — хочешь, чтобы спрос был с тебя? А тут верный человек… — И она кивнула на Маркела. — И вот пошли бы к Родьке, вдруг он чего вспомнит. Про еще кого-нибудь. И тогда твоя беда еще дальше уйдет. А то, вижу, уже собираешься. А вдруг оставят?

— Эх-х! — только и сказал Параскин дядя. — Ну, ладно! Только ты здесь не толкись. Тебя здесь не хватало! Ты иди к своей боярыне. А я здесь пока соберусь, и мы сходим к Родьке. А ты иди, иди! Служба у тебя сейчас или не служба?

Параска ответила, что служба, еще раз посмотрела на Маркела, весело улыбнулась и вышла.

Дядя немного помолчал, прислушался, но ничего особенного не услышал и, повернувшись к Маркелу, спросил:

— Так, говоришь, у Трофима живешь? У Прасковьи за стенкой?

Маркел кивнул.

— Давно?

— Третий день.

— Ох ты! Во как вовремя приехал… — с усмешкой сказал дядя. — И служишь там же, где и он служил?

Маркел опять кивнул.

— А за что его зарезали?

— Нас часто режут, — просто ответил Маркел. — Служба у нас такая.

— Ну а все-таки?

— Нам о таких вещах говорить не велят. У нас с этим строго.

— Ладно, — сказал дядя. — Пусть так. Ну а сам-то ты откуда будешь?

— Рославльский я.

— Дрянной городишко, — сказал дядя, выпятив губу. — Знавал я одного рославльского. Ух и скользкий же был человечишко!

Маркел усмехнулся и сказал:

— Люди везде разные бывают. Вот как вы с Родькой. Оба рязанские, а вот…

— Ты между нами клин не вбивай! — строго сказал дядя. — А сам ты кто? Чего к Прасковье прилепился?!

— Я не лепился.

— Я вижу! — грозно сказал дядя. И даже привстал. Но вовремя одумался и сел. Помолчал и сердито сказал: — Горе у нее. А бабы, когда у них горе, мягкие. Легко их обвести. Но ты у меня смотри! Я такого очень не люблю. Меня, может, отсюда и выпрут, но я тебя все равно везде найду! Сестра, как помирала, мне наказывала: «Тимоха, смотри за Прасковьей, она тебе как дочь. Нет у нее больше никого». И это когда Гурий еще здесь был. Ну да этот Гурий — тьфу! Может, это даже ее счастье, что он пропал.

— Прасковья говорила, он в тюрьме сидит, — сказал Маркел. — В Ливонии.

— Ага! В Ливонии! — передразнил его дядя. — Слушай ее больше. Да и что баба еще скажет? Страшно ей без мужа, вот что. И тут вдруг ты!

Дядя замолчал и стал рассматривать Маркела. Тот не сдержался и сказал:

— Мы люди известные. Нас в Рославле все знают. Мой родитель, Петр Косой, дослужился до полусотенного головы и выслужил поместье. А меня оттуда сюда взяли, и князь Семен говорит, что если я буду справно служить, то он возьмет меня вместо покойного Трофима стряпчим. А после, может, дойду и до стольника.

— Если, конечно, тебя тоже не зарежут, — ядовито сказал дядя. — Га!

— А вот смеешься ты зря, — медленно проговорил Маркел. — А то я сейчас не удержусь и запорю тебя!

И быстро вынул нож из рукава. Дядя также быстро отшатнулся и сказал:

— Какие вы в Разбойном приказе все разбойники! Вот уж воистину, с кем поведешься, от того и наберешься.

Маркел в ответ только хмыкнул и, не спеша, убрал нож. Дядя пожевал губами и спросил:

— Зачем тебе Родька?

Маркел подумал и сказал:

— Лекарь говорит, что не мог государь так быстро преставиться. Помогли ему преставиться, вот что!

— Какой лекарь?

— Какой надо! А что?

— А то, что никаких лекарей государь к себе давно уже не допускал, — строго сказал дядя. — И никаких зелий, снадобий ни от кого не брал. Может, конечно, оттого и помер, что не брал.

— Как он помирал, ты видел?

— Нет.

— А Родька видел! Вот я и хочу его порасспрашивать.

— Да рассказывал он мне! — сердито сказал дядя. — Слышал я все это! Ну и что? Да Родька сам же говорил, что он даже понять ничего не успел. Позвали его, он пришел, государь сидит, подушками обложенный, и говорит: «Давай!» Бельский подал Родьке короб, Родька стал выгребать из него шахматы…

— Бельский подал? — быстро уточнил Маркел.

— Бельский, — уверенно ответил дядя. — И Родька стал выгребать из него. А государь вдруг захрипел и повалился.

— Так только Родька выгребал из короба? А государь?

Дядя подумал и честно признался:

— А пес его знает. Не помню. Да и разве это важно?

— Важно, дядя, очень важно! — строго сказал Маркел. — Вставай, пойдем. Сведи меня к Родьке. И я ему зла не желаю. Да я на него и не думаю.

— А на кого?

— Еще не знаю. А надо узнать! Не узнаю, мне князь Семен голову свернет. И твою вместе с моей.

— А мою за что? — спросил дядя.

— За то, что мне не помогал, — сказал Маркел. — Я так и скажу ему: пришел я к этому Тимохе, а он как начал вилять! Так что, скажу, может, и не зря на него думают, что он государя нарочно запарил.

— Э! — гневно вскричал Параскин дядя. — Ну, вы там, в Разбойном, все злодеи! Все, как один! Пошли! Креста на тебе нет…

Сказав это, Параскин дядя резко встал, надел шапку, взял со стола плошку и пошел к двери. Маркел пошел следом за ним.

Родька жил на нижнем этаже где-то в совсем дальнем углу. Пока Маркел с Параскиным дядей дошли до него, они, наверное, раз десять свернули туда и сюда и раз пять то поднимались, то спускались по лестницам. Параскин дядя держал плошку высоко, но свету от нее все равно было немного. Зато было много теней, которые скакали как попало, и Маркел боялся оступиться. А Параскин дядя шел легко, уверенно. Ну, еще бы, сердито думал Маркел, он здесь уже, наверное, лет двадцать ходит, ему тут каждая половица знакома. И Параскин дядя и в самом деле не только быстро шел вперед, но при этом еще и рассказывал примерно вот что:

— Видишь, куда его заперли? А раньше он жил наверху, рядом с Мастерской палатой. Но потом стал выпивать. А царь пьяных очень не любил. Что это, говорил, такое, куда ни сунься, везде эта пьяная рожа. И Родьку переселили. Но он за ум так и не взялся. Так что, бывало, его собирают к царю и только розовой водой побрызжут, дадут цукату пожевать, космы расчешут и ведут. Давно бы другого взяли, да где еще такого умельца найти?! Он же и в шахматы, он и в тавлеи, он даже в чет-нечет на пальцах всегда первый. Сколько раз мы его, бывало, испытывали, а он всегда был при выигрыше. Отец Феодосий говорит, что Родька — чертов сын, и как его увидит, обязательно крестится. А вот и он!