Волынский усмехнулся и сказал:

– Так я и отобрал уже.

Маркел посмотрел на Змеева. Змеев утвердительно кинул. Тогда Маркел, вновь повернувшись к Волынскому, спросил:

– И где она сейчас?

– Здесь.

– Покажи.

– А вот не покажу! – злобно сказал Волынский. – Агай вернётся, ему покажу. А пока пускай сидит, где сидела. Да её здесь некрепко неволят. Она и сама отсюда ехать не захочет, даже когда Агай за ней явится. Вот так!

Маркел опять глянул на Змеева. Змеев молчал. Зато сказал Волынский:

– Да и что нам сейчас далась эта девка? Нам сейчас надо думать, как бы от Лугуя отбиться. Лугую эта девка – тьфу. Ему сейчас подай Сумт-Вош!

– Берёзов, – поправил Змеев.

– Ну, пока что да, Берёзов, – с невесёлой усмешкой согласился Волынский. – А вот когда придёт Сенгеп…

И замолчал, и осмотрелся. Змеев сердито хмыкнул и сказал:

– Брехня этот Сенгеп. Сам Лугуй в него не верит.

– Как это так? – удивился Волынский.

– А так! Если бы он в Сенгепа верил, так не стал бы нам про него говорить, а промолчал бы и дождался бы, когда Сенгеп придёт, а после спалил бы нас во славу Великой Богини. Тьфу! Золотой Бабы, конечно.

– Э, нет! – сказал Волынский. – Плохо ты Лугуя знаешь. А он нам потому об этом загодя сказал, чтобы мы, не дожидаясь Сенгепа, бросили бы город, и тогда вся слава досталась бы одному Лугую, а не ему с Сенгепом пополам!

Змеев нахмурился, подумал и сказал, что, может, оно и так.

– Но это ещё не всё, – сказал Волынский. – Я, думаешь, только об одном себе хлопочу? Да я, если надо… – И вдруг повернулся и позвал: – Кузьма!

Вошёл Кузьма, поклонился. Волынский достал из-за пояса нож, распахнул шубу, срезал у себя с груди, с кафтана, нитку золотого шитья и протянул её Кузьме, сказав:

– Отдай прямо сейчас!

Кузьма взял нитку, поклонился и вышел.

– Что это? – спросил Маркел.

– Так, пустяки, – сказал Волынский, усмехаясь. – А нам пора к столу.

И ещё раз окликнул, теперь уже Леонтия. Леонтий вошёл и с порога сказал, что всё готово. Волынский указал идти за ним. Маркел со Змеевым пошли.

Обед у воеводы был хмельной и сытный. И приготовленный по-нашему, привычно: с кашами и с пирогами с разными начинками, с медком и водочками, настоянными на полезных травках. Но Маркел почти не пил и поэтому почти не закусывал. А Волынский, тот, наоборот, и ел, и пил, и ещё почти без умолку рассказывал про то, как его в первый раз поставили воеводой. Это было восемь лет тому назад на Засечной черте, в городе Белёве. Глушь там, говорил Волынский, несусветная, почти такая же, как здесь, а какая там ещё неразбериха, кумовство! А какие открылись приписки прежнего начальства, а…

Ну и так далее, и очень многословно. Маркел не выдержал и тоже стал, как Змеев, наливать почаще и накладывать побольше.

Так они обедали довольно долго, потом Волынский наконец умолк. Маркел сразу же приободрился, подумал, что вот и пришёл черёд переводить беседу на другое, нужное…

Но тут Волынский утёр руки и сказал, что пора и честь знать, он же сегодня проснулся ни свет ни заря. А теперь он встал за столом и прибавил, что никого не держит и сам тоже пойдёт вздремнёт часок-другой. Маркел сразу спросил, что ему делать. Волынский с удивлением посмотрел на него и сказал:

– Как это что делать? Ничего сейчас делать не надо. Надо будет, тебя позовут, а пока иди, приляг, пока есть такая возможность.

И что тут поделаешь? Маркел пошёл к себе в чулан и там лежал, подрёмывал, думал о Чухпелеке и об Агаевой дочке, которую, как оказывается, прячут где-то совсем рядом. А Золотая Богиня, правильнее, Золотая Баба, та сокрыта где-то очень далеко, одни говорят, как говорил Волынский, это надо плыть далеко на север по великой реке Оби, а после поворачивать направо, на реку Надым, а другие, что налево, на реку Пырью, а третьи говорят, что никуда не поворачивать, а плыть и плыть всё время к морю… И там люди почему-то гибнут, то ли на них находит мор, то ли их Великая Богиня рвёт на клочья, то ли…

И Маркел заснул.

Когда он проснулся, уже вечерело. Никто к нему не заходил, конечно. Маркел встал, оделся, вышел. Солнце уже зашло, смеркалось. По двору никто не шлялся, было пусто. Зато было много кого на стенах, на подмостях, и оттуда иногда даже постреливали. А вот стреляли вогулы в ответ или нет, было неясно, стрелы же летят почти бесшумно, а поют только тогда, когда во что-нибудь вопьются: тэн-н! Подумав так, Маркел пошёл к воротам и там уже собрался было подняться на стену, но вверху вдруг показался Змеев и строго-настрого велел не лезть, как он сказал, а то могут зацепить стрелой, и что тогда царёво дело?

Маркел спорить не стал, постоял немного и пошёл дальше. Так он обошёл весь берёзовский двор. Двор был как обычный острожный двор, там стояли избы для стрельцов и для посадских, значит, подумалось, сюда тоже пришли надолго, и здесь всё вокруг скоро будет нашим.

Начало совсем темнеть. Маркел вернулся в воеводские хоромы, там его ждал Кузьма. Они сходили на поварню, перекусили, вернулись, легли спать. Но никак не спалось, потому что то и дело было слышно, как постреливают наши пищали или как кто-то кричит. Тогда Кузьма, чтобы этого не слышать, стал рассказывать о том, что днём один раз приходили вогулы, с полсотни, и стреляли горючими стрелами, в стену, стена занялась огнём, наши кинулись тушить, и вогулы подстрелили троих наших. Маркел мысленно перекрестился и спросил, очень ли опасны эти стрелы. Кузьма ответил, что не очень, потому что зимой лук не то, что летом, не такой упругий, это во-первых, а во-вторых, если пойдёт густой снег, то лук тогда почти совсем стрелять не может, потому что тетива у него быстро становится сырой и тянется, и стрелы летят плохо и куда попало. Но, тут же прибавил Кузьма, пищаль в такую непогодь тоже не в радость, да и не видно, куда целиться. Тут же, продолжил он, бывает, так задует, что ничего совсем не видно, и эти нехристи могут подобраться незаметно и вдруг как полезут на стену, что только держись. Или даже просто подбегут к стене, обольют брёвна болотным жиром, подожгут – и тогда и почесаться не успеешь, как у нас всё загорится диким пламенем и выгорит к чертям собачьим! Маркел спросил про этот жир, что это такое и откуда его берут. Кузьма нехотя ответил, что никто из наших этого наверняка не знает, а так только говорят, что вогулы добывают это на верховых болотах, кантым-ма по-ихнему, там будто есть такие чёрные ключи, из которых это бьёт, такое жирное и чёрное, очень горючее. В прошлом году, ещё сказал Кузьма, у Агая такими стрелами сожгли полгородка, они напугались и сдались. Помолчали, а потом Маркел спросил, что означал тот золотой шнурок, который дал ему Волынский. Кузьма на это недовольно засопел и также недовольно ответил, что это дело не его, а воеводское, поэтому пусть Маркел сам об этом у воеводы спрашивает. И развернувшись к стене, уже ни на какие другие вопросы больше не отзывался. Маркел подложил шапку под голову, задумался и долго думал о разном, а потом тоже заснул.

Назавтра поначалу было то же самое: утром Маркел с Кузьмой перекусили и вышли во двор, подошли к воротам, и дальше Кузьма поднялся на стену, а Маркела опять не пустили. Опять Змеев сказал, что не велено. Маркел спросил, кто не велел, Змеев ответил, что воевода.

А самого воеводы на стене не было. Как сказал проходивший мимо стрелец, он так рано никогда не является – и весело хмыкнул. Это он про Агаеву дочку, подумал Маркел, и тут же додумал дальше: беда, когда бабы в наше дело лезут. И ещё: и, может, уже влезли, потому что Агай что говорил, что Игичей, когда разбил его, отобрал у него дочку и взял себе для забав, а теперь она уже вон где – у воеводы, воевода с ней забавится, ему уже не до вогулов!

Только Маркел так подумал, как наверху закричали, потом Змеев стал командовать, стрельцы, и Кузьма с ними, начали заряжать, а после ждали, прикрывая фитили от ветра. Потом, по змеевской команде, дружно стрельнули. Но, похоже, не очень удачно. А день, кстати, был ясный, солнечный, солнце светило в левый, прищуренный глаз, так что можно было стрельнуть и получше. Зарядили и ещё раз стрельнули. Но тоже, похоже, не очень.