– Га! – гневно вскричал Вылузгин. – Так это же и так всем известно! Царевич упал на нож и зарезался!

– На какой нож?! – тут же спросил Маркел.

– На какой, на какой! – сердито передразнил его Вылузгин. – Да их, если хочешь знать, целых три! Два вот таких и один вот такущий! – продолжал он уже с жаром, и даже показал, какие были те ножи. И так же с жаром продолжал: – Эти же, когда пошли подворье Битяговских грабить, они же тогда долго этот нож искали, всё там вверх дном перевернули, нашли два ножа, но, как им сказали, те ножи были не те, и они тогда давай дальше искать! А он не ищется! А уже вон сколько людей во рву лежало, они что, тогда ни в чем не виноватые? И тогда эти псы, эти этого царевича дядья, придумали вот что: у Григория был нож, вот такой здоровенный, ногайский, весь в каменьях, этот, говорят, похож, и они взяли этот ногайский нож, вымазали его куриной кровью, отнесли ров и вложили в руку Битяговскому. А его сыну Даниле вложили пищаль, а Осипу Волохову палицу, а Никите Качалову другой нож, а Сеньке, человеку Осипа, еще один, третий нож, и так всем кому что повкладывали. Это, – продолжил Вылузгин уже со смехом, – чтобы мы, когда приехали, посмотрели бы на них и ужаснулись бы, а Нагие нам сказали бы, что вот, мол, эти злодеи, которые сейчас во рву лежат, тогда и убили их любимого племянника. Про которого они думают, будто бы его кто-нибудь когда-нибудь признал бы законным сыном покойного царя Ивана, а это же смех один и только!

Вот что он тогда сказал, но уже совсем без смеха. Так же и Маркел тогда молчал с очень сердитым видом. А потом так же сердито сказал:

– Ладно. Это вы сами разбирайтесь, это вам видней. А мне ты опять только одно скажи: где тот нож, или свая, не знаю, которым царевич зарезался? Ты его видел?

– Нет, – сказал Вылузгин.

– О! – сказал Маркел. – Так если ты его не видел, так, может, его и не было? А если не было, тогда царевичу чем было резаться? Нечем! Тогда он и не резался вовсе!

– Как не резался?! – сердито вскричал Вылузгин. – Он лежал с перерезанным горлом! Все это видели!

– А я, – сказал Маркел, – не видел. Ни тогда, на поляне, не видел, ни после, когда он уже в гробу лежал. Меня в храм не пустили! Почему? И что я теперь скажу князю Семену? Вот я, может, теперь и скажу, что он, может, и не зарезался совсем, и, может, там, в гробу, лежал другой, подмена там была, вот что, потому что если честных людей в храм не пускают, почему так делается, а?!

– Но-но! – грозно сказал Вылузгин. – Не кощунствуй! Я его там видел, и твой боярин Василий, и митрополит службу служил, и мать его там стояла, слезы проливала, без тебя там обошлись, вот так! Да и, – продолжал Вылузгин, уже обращаясь к подьячим, – это же какую дурость выдумать: подмена! Да вы только подумайте, ребята: это чтобы государыня вдовая царица позволила бы положить в царевичев гроб не царевича! Да это же бы земля под ней тотчас разверзлась бы! Да это же… – И тут он замолчал, опять повернулся к Маркелу и, как у малого дитяти, спросил: – Да как ты мог, Маркелушка, такую пакость про царицу выдумать, а? И не стыдно ли тебе? И язык не свербит ли?

– Ну, тут ты, может, и прав, – сказал Маркел. – Может, я тут дал маху. Но все равно согласись, Елизарий, что всё то, о чем ты сейчас говорил, это же только слова, их к делу не пришьешь, хоть вы и пришиваете, а на деле опять говорю: нет ножа! Как и того полена нет, которым государыня побила Василису Волохову. Так что, может быть, она ее и не побивала. Но это не мое дело. Нет полена – и не надо. А вот то, что ножа нет, – это уже не дело. Нож надо найти.

– Найдем! Найдем! – сердито сказал Вылузгин. – А то заладил: нож, нож! Что ты к ножу привязался? Ножа ему нет! Ну и что? Царевича не стало, вот что важно! И его мы уже не вернем. А нож найдем, не сомневайся! Вот хоть ты, Яков, найдешь! Найдешь ведь? – спросил он со смехом.

– Будем искать, – сказал Яков без всякой охоты.

– Вот так уже совсем другое дело! – сказал Вылузгин. – А теперь пора и честь знать, солнце уже давно зашло, темно за окнами, а мы все никак не уймемся! Спать пора! Спать! – И опять, как и давеча, встал, поклонился образам и вышел. А все стали готовиться ко сну, и также с ними и Маркел.

Ночью Маркел спал плохо, несколько раз просыпался. Первый раз он проснулся оттого, что вернулся Илья и в темноте совался взад, вперед, искал Якова, а когда нашел, стал ему что-то шептать, а Яков шептал ему в ответ. Так они долго шептались и после затихли, заснули, а Маркел еще долго лежал, потому что перебили сон, но после все-таки тоже заснул, потому что Овсей с другой стороны очень сладко посвистывал. Но скоро и свист не помог, снилась всякая дрянь, то будто бы его убить хотят, то будто бы отравить, а то еще что-то, и он тогда опять каждый раз просыпался и, чтобы заснуть, думал о делах. Первым делом, думал Маркел, ему нужно узнавать про нож, это важней всего. Другим делом – это водка, чем ее Евлампий чистит, потому что там, он чует, ему что-то очень важное откроется. И про ведьму не забыть, про ведьму – это тоже очень важно, тут нужно найти Самойлу Колобова и сказать ему, что на него вся надежда, а не обнадежит – тогда пусть сам на себя пеняет, потому что… Ну да это, может, еще рано говорить. Да и Петрушу жалко, сам когда-то был таким же Петрушей. Вот о чем (и о другом, конечно, тоже) тогда думал Маркел, когда раз от разу просыпался. И только уже в последний раз, почти перед самым рассветом, вдруг вспомнил: а как же губная изба? Ох, надо туда сходить и расспросить их всех, а то что же это получается: к своим и не зашел ни разу! Да он же как только вернется в Москву, князь Семен же сразу спросит: а что наши, а ты был у наших, кто там у них староста, Муранов, что ли, что он говорил, а что говорили остальные? Эх, подумал Маркел дальше, ничего ему они там дельного не скажут, даже если что и знают, а все равно сходить к ним надо, это же их люди. Так что, может, думал Маркел дальше, с ножом можно не спешить, про нож пусть пока что Вылузгин расспрашивает, а Маркел пойдет к своим!

И он так и сделал. После завтрака, когда они еще вместе вышли на передний царевичев двор, дальше все подьячие свернули к красному крыльцу, вокруг которого уже стоял народ, и только один Маркел пошел дальше прямо. Губная же изба была за Спасом и за колокольней, направо от Никольской башни, там нужно еще пройти за пруд, и уже только там была она, и там же был тын высоченный, потому что там же и тюрьма была. Дверь в избу была закрыта, окна тоже, а на крыльце стоял стрелец. Маркел подошел к крыльцу, сказал:

– Здоровы будем! – а когда стрелец ему ответил, сразу же спросил: – Есть там кто?

– Нет никого, – сказал стрелец. – И не будет никого. И здесь не стой! Не велено стоять!

– Да ты что? – сказал Маркел. – Не узнаёшь меня? Меня князь Семен сюда прислал. Вот этот! – и достал и показал овчинку.

Но стрелец на это только усмехнулся и ответил:

– Вот ты к нему иди и жалуйся. А мне князь Василий сказал гнать всех отсюда в шею!

– Э! – сказал Маркел уже совсем сердито. – А ну покажи язык! Не длинен ли?!

– Как бы тебе свой не показать! – ответил на это стрелец. – Да я…

И неизвестно, что он еще сказал бы (если бы успел, конечно, потому что болтунов кто любит?!), но тут из двери вышел стрелецкий голова Иван Засецкий и строго сказал ему:

– А ну молчать! – а после, поворотившись к Маркелу, продолжал уже почти что весело: – А, это ты опять! К своим пришел?

– К своим не к своим, а проведать желал бы, – сказал так же почти весело Маркел. И сразу же спросил: – А что они? Куда все подевались?

– Никуда они не подевались, – сказал стрелецкий голова. – Все они здесь сидят. Только теперь внизу. – И посмотрел себе под ноги.

Маркел тоже посмотрел туда же, то есть на подклеть, на тамошние узкие окошки, которые еще никто после зимы не открывал. Ага, вот оно что, подумал Маркел, всех их посадили, вот как, вот чего Илья ночью шептал! А стрелецкий голова прибавил: