– Так её же нет теперь! – сказал Трофим.

– Ну да, – расстроенно ответил Клим. – Всё верно…

И задумался. Трофим тоже молчал и думал: только он войдёт в покойную, Зюзин сразу спросит: а где кочерга, чем будем народ испытывать? Что ответить? Нечего! И на кол! И это не скорая смерть! Вон, в прошлом году один сидел, так ещё назавтра живой был, постанывал… Трофим сердито вздохнул. Но тут же подумал, что вот если бы он сразу подскочил да Клима сонного – шилом, ведь это ж Клим украл, кому еще, и вот его за это шилом, шилом, а после в дверь и к лестнице, и на крыльцо, там бы его сразу бердышом по лбу – и поминай, как звали. Вот как скоро! Не смерть, а малина! Не успел бы даже сам сообразить…

Вдруг дверь широко распахнулась. В двери стоял некто в богатой шубе и высокой шапке, сразу видно – государев ближний человек, а за ним стрельцы, с десяток. С бердышами. Но не бежалось на них почему-то, на быструю смерть. Трофим сидел как приклеенный.

– Который из вас Пыжов? – спросил ближний государев человек.

Трофим встал, снял шапку.

– Пойдёшь с нами.

Трофим поклонился. Ближний государев человек развернулся, стрельцы расступились. Трофим пошёл к двери, оглянулся на Клима. Клим его перекрестил. Трофим опять развернулся и пошёл вслед за ближним государевым человеком и его стрельцами. Куда они его ведут, Трофим не мог даже представить.

В переходе, как всегда, было темно, воняло луком, прелыми овчинами. И теснотища, конечно. Зюзин что-то вынюхал, думал Трофим, или уже узнал про кочергу, или его люди её украли и отнесли ему, а он теперь хочет потешиться. Пусть тешится!..

И это – всё, больше ни о чём не думалось. Трофим просто шёл и молчал.

Но прошли они тогда немного – повернули к медному крыльцу, а через два поворота подошли к знакомой двери. Возле неё стояли рынды с золочёными алебардами. Как только Трофим увидел эту дверь, у него внутри похолодело. Ближний государев человек строго сказал:

– А ну!

Рынды сразу расступились. Ближний государев человек сам открыл дверь и подтолкнул Трофима. Трофим зашёл – и тот человек за ним зашёл.

Как Трофим и ожидал, это были те самые сенцы, за которыми два дня тому назад лежал царевич. Он и сейчас там, похоже, лежал, потому что из двери оттуда крепко тянуло зельями и жженьями. Трофим снял шапку и перекрестился. В сенях, как и в прошлый раз, сбоку, возле напольного креста, стояли на коленях монахи, их было трое. Они тихо молились. Там же, при кресте, мерцали свечи. Дверь к царевичу была полуоткрыта, за ней тоже был виден свет. Но ничего оттуда слышно не было. Ближний государев человек, строго погрозив Трофиму, с опаской прошёл в ту дверь. Трофим вслед ему перекрестился и начал читать Отче наш. В прошлый раз он читал долго, раз десять, не меньше.

А только дошёл до «царство и сила», как ближний государев человек вернулся, подошёл к Трофиму и чуть слышно велел заходить. Трофим медленно пошёл к двери. В прошлый раз возле неё тоже стояли рынды, как и при входной двери, а теперь их там не было. Может, и царевича там уже нет? Или он уже преставился?..

Нет, тут же подумалось, какая суета бы тогда сразу началась! А так вон какой покой. Вот с такими мыслями Трофим вошёл в ту маленькую, почти без окон, горенку. Дышать там было нечем, столько там было всего накурено, трав всяких. И дыму от них было столько, что Трофим не сразу рассмотрел царевича.

Тот лежал на прежней мягкой лавке и был укрыт до самой головы. Лицо у него было белое-белое, а с левой стороны уже даже немного синюшное. Трофим сразу подумал: залечил колдун! И обернулся.

Колдун, или доктор Илов, или, правильнее, Эйлоф, стоял немного в стороне. Эйлоф, сразу было видно, крепко спал с лица, нос заострился, глаза провалились. Но смотрел дерзко!

– Что… – начал было Трофим, но тут же сбился, потому что почуял, что за Эйлофом ещё кто-то стоит. Трофим повернулся туда и увидел троих. Эти трое стояли в тени. Трофим присмотрелся и узнал: первым стоял Годунов. А как же без него? – подумалось. За Годуновым – Бельский. Бельский ведал Аптекарским приказом, это ясно, и ещё поп какой-то, Трофим его не узнал.

– Говори! – напомнил Годунов. – Чего замолчал? Говори.

– А что теперь?! – сказал Трофим. – Раньше надо было говорить.

И опять повернулся к царевичу. Царевич смотрел на него. Глаза у царевича сильно слезились, он моргал, слезинки катились, а глаза опять слезами наполнялись. Надо было промывать глаза. Чего же они так, думал Трофим, или нарочно залечили, что ли? Никого он теперь не узнает.

Но царевич вдруг сказал:

– А я тебя видел. Ты приходил сюда.

Голос у царевича был слабый, Трофим едва расслышал. Царевич приготовился ещё сказать, но сил не хватало, он облизнул губы. Трофим наклонился ниже…

Но его оттолкнул Годунов, наклонился над царевичем и быстро-быстро заговорил:

– Батюшка-царевич! Отец наш родной! Только скажи…

Царевич поморщился, сказал:

– Уйди.

Годунов отпрянул. Царевич уже громче повторил:

– Уйди! Кому я говорю!

Годунов шагнул к двери. Царевич свёл брови. Годунов вышел за дверь. Царевич строгим голосом спросил:

– Кто здесь ещё есть? Ну?!

Бельский выступил вперёд.

– Уйди! – велел царевич.

Шагнул Эйлоф. Царевич прогнал и его. Шагнул поп. Царевич усмехнулся и сказал:

– А ты, Феодосий, останься.

А, подумал Трофим, вот кто это – поп Феодосий, царский духовник. Поп подошел к двери, прикрыл её. Царевич опять посмотрел на Трофима и сказал почти обычным голосом:

– Я знаю. Тебя из Москвы призвали. Ты спрашивал, чем меня били. Так?

Трофим кивнул – так.

– И я сказал, что я не видел, – продолжил царевич. – Потому что сзади били. Так?

Трофим опять кивнул. Царевич посмотрел на Феодосия, сказал:

– Скрывал я. Грех на мне.

Феодосий согласно кивнул.

– Велик ли этот грех? – спросил царевич.

– Нет, – ответил Феодосий. – Ты же не ради себя согрешил.

– Не ради. Да, – сказал царевич, улыбаясь.

Опять посмотрел на Трофима. Сказал:

– С правой руки меня убили. Посохом.

Трофим молчал. А в груди у него всё горело! Вот оно как, подумалось, вот так!..

А царевич тихо засмеялся и спросил:

– Чего не спрашиваешь, кто убил?

Трофим опять промолчал. Стоял, боялся посмотреть на Феодосия.

– Червь ты! – громко сказал царевич. – Я ради чего велел тебя сюда призвать? Чтобы ты моё покаяние принял. А ты червь! Что тебе Васька Зюзин скажет, то ты и повторишь! Червь! Червь! И все черви! И я червь! Оробел! А надо было… А…

И он весь изогнулся, дёрнулся и попытался встать, но сил в нём уже не было, его только трясло. Феодосий кинулся к нему, прижал ладонь ко лбу, начал шептать:

– Иванушка, Иванушка! Христос с тобой! Господь милостив, Иванушка…

И царевич понемногу успокоился. Его перестало трясти. Лицо у него от пота было мокрое, все в красных пятнах, а у левого виска всё синее… Но он опять заулыбался, осмотрелся, увидел Трофима и моргнул. Феодосий с умилением сказал:

– Признал, слава Тебе, Господи!

Царевич закрыл глаза и опять улыбнулся. И почти сразу ровно задышал.

– Отходит, болезный, – чуть слышно сказал Феодосий.

Трофим спросил:

– Причащали?

– Как это?! – сказал Феодосий. – Живого хоронить? А если… Государь не простит!

– Ну а…

– Это как Бог решит, – строго сказал Феодосий. – Сам знаю. Не учи.

И широко перекрестился. Трофим, помолчав, спросил:

– Так что мне теперь делать?

– Как что? – удивился Феодосий. – Что раньше делал, то и делай.

– Так он вон же что сказал! Про посох.

– А кто это слышал? Ну, я слышал, ну и что? Я, знаешь что, бывает, слушаю? Иной как начнёт каяться, так хоть святых из дому выноси. А я сижу и слушаю. Нельзя перебивать. Человек же уходит, дай ему чистым уйти, вот в чём моя забота. И он ушёл, а я молчу, он в могилу, и я как могила. Так и тут: сказал про посох, так когда сказал? Когда в могилу уходил. А почему раньше молчал? Потому что раньше думал – будет ещё жить, вот и молчал про это, чтобы жизнь не портить. Да и сейчас он как? Вначале всех выгнал, только нас оставил, и только потом заговорил. Перед тобой был грешен – и перед тобой покаялся. А я этот грех отпустил. И ему стало легко. Вот почему он нас не прогонял – для своей лёгкости. Ты посмотри – легко ему?