В печи потрескивал огонь, где-то вдалеке, в стороне Бельского, стреляли, но не очень яро. Маркел вдруг подумал: а зачем Бельский царя отравил? Боялся, что тот его прогонит, заведет себе новых любимых слуг? Но убить царя — это еще как-то понятно, хозяев частенько не любят и затевают против них лихое. Но вот зачем было лопаря убивать? И как это лопарь, такой ловкий, вдруг им поддался? Или он нарочно дал себя убить? А что! Не хотел он обратно домой возвращаться, в глушь эту, вот и подумал: а что, а пусть убивают, все равно меня нельзя убить, а можно только зарезать! И его зарезали. А так он жив. И ему хорошо! Теперь он будет здесь, в царевом дворце, жить вечно. Вот житуха! Вот где запирует! Подумав так, Маркел невольно усмехнулся… И тут же помрачнел, когда подумал: что, а чем он лучше лопаря? Тоже обратно уезжать не хочет в свой Рославль и здесь изо всех сил за все цепляется. Ему морду бьют, а он все равно цепляется. Его на дыбу поднять обещают, а он все равно домой не едет! И даже сейчас, ведь же по уму как надо было делать? А вот как: пока вся эта суета и толкотня, быстро собирайся, садись в сани и ехай домой, благо все ворота нараспашку!

Так нет! Он же лежит, как блин, под ним уже огонь разводят, сейчас его поджарят и сожрут, а он все равно лежит, скотина, и не шевелится!

Вдруг где-то сбоку заскрипело! Что это? Лопарь? Маркел подхватился, сел на лавке и прислушался. Но ничего слышно не было. За дверью никто не стоял, не ходил. За стенкой тоже было тихо. Маркел лег на лавку, подкатился к самой стенке и подумал, что если приложиться к ней ухом, то как только Параска вернется, он ее сразу услышит, и начал слушать. Слушал, слушал — и заснул. А что! Когда он в последний раз спал? И сколько? Вот и сморило с устатку, известное дело…

Проснулся Маркел поздно, когда уже начало смеркаться. Кто-то скребся во входную дверь. Маркел подождал немного, а после сел, спустил ноги с лавки и строго спросил:

— Ну, чего?

— Маркел Петрович, это я! — послышался голос Фильки. — Впустишь меня?

— Впущу, — ответил Маркел не очень довольным голосом.

Вошел Филька. Маркел ему кивнул. Филька сел, куда было указано.

— Чего пришел? — строго спросил Маркел.

— Да так, — без всякой радости ответил Филька. — Опять моя взъярилась! Не открывает. Ругается матерно. Что с ней?

Маркел пожал плечами и зевнул.

— Спишь! — сказал Филька. — Может, ты сейчас во всей Москве один только и спишь. Знаешь, сколько к нам сейчас народу набилось? В Архангельский собор. Не продохнуть!

— Чего это они? — спросил Маркел.

— Ну, как чего? — даже удивился Филька. — С царем прощаются, чего еще. Сказали, завтра будут хоронить, вот люди и спешат. А может, даже и сегодня. Может, прямо этой ночью похоронят. А что! Царь грозный был! Днем он еще мало ли чего… А ночью, сонного, плитой накроют, и шабаш!

— Что ты такое несешь?! — гневно воскликнул Маркел.

— Это не я, — сказал Филька. — Это сейчас все так говорят. Ты вот сходи в собор, потолкайся меж людьми, так и не такое услышишь. А лежит, как живой! Все морщины распрямились, глаза огнем горят.

— Как это — глаза горят? — не поверил Маркел. — Глаза же закрыты всегда.

— У других всегда, а здесь нет. Не закрываются! А монетками накроют, монетки сползают, не держатся. Так и оставили глаза открытые.

— Ты сам-то это видел?

— Да как я увижу! Там, знаешь, какая толпища? Не пробиться. Ну, тебя, может, пропустили бы.

— С чего это? — настороженно спросил Маркел.

И не ошибся. Филька усмехнулся и сказал:

— Государь бы еще долго жил, говорят, да извели его злые люди. Была тут у нас одна ведьма, заварила корешков, передала через верных людей, государю вместе с медом поднесли, он выпил… Ну, и известно, что дальше. А знаешь, как ведьму звали?!

— Чего ты опять несешь?! — сердито воскликнул Маркел. — Какие корешки! Какая ведьма!

— Ну, может, и никакая, — не стал спорить Филька. — Да и разве это нашего ума дело? У нас есть свои дела. Вот моя мне дверь не открывает, это мое дело. А где Параска, знаешь?

— Где?! — сразу же спросил Маркел.

— Да не кричи ты так, — насмешливо ответил Филька. — Ничего с твоей Параской не случилось. Жива она. А вот со службы ее выперли. И даже не ее саму, а выперли ее боярыню, эту каргу Телятевскую. А Телятевскую выперли вместе с царицей. А царицу вместе с Бельским. Слышишь, уже больше не стреляют?

Маркел прислушался. И вправду, было тихо. Филька продолжал:

— Недолго же Богдашка верховодил. Показали ему козью морду! Ну, постреляли его люди из пищалей, ну, поорали через тын. А дальше что? Сколько стрельцов у Годунова? А сколько у Бельского? Вот и оробел Богдашка, шапку снял, простоволосый вышел. А Годунов как сидел на коне, так его камчой сверху по морде съездил и сказал: «Брысь в Углич! И сосунка с собой забирай, не нужен он нам здесь, у нас есть законный государь Феодор Иоаннович!» И Бельский поклонился и пошел.

— Что, сразу в Углич, что ли? — насмешливо спросил Маркел. — Пешком?

— Нет, пока что пошел только собираться, — сказал Филька. — И ни словечка не сказал. А что у царицы сейчас в тереме творится! Какой ор! Им же теперь всем в Углич, в эту глушь. Из Москвы! Ты представляешь? И твоя Параска там, и Нюська. И их дядя Тимофей. Он их утешает. Так что недолго здесь Параске оставаться, уедет она в Углич. И ты от тоски станешь к моей похаживать…

Маркел посмотрел на Фильку очень строго, но вслух ничего не сказал. Филька немного помолчал, а после все же не выдержал, брякнул:

— Знаю, знаю, почему она мне не открыла! И ты тоже знаешь.

— Надоел ты мне, — сказал Маркел. — Шел бы ты отсюда, вот что.

— Нальешь, уйду.

Маркел громко вздохнул, но все-таки сказал:

— Вон там, за кувшином, поищи.

Филька поискал, нашел початую, взял шкалик и налил доверху. Но только начал поднимать, как за окном послышался конский топот. Филька быстренько перекрестился шкаликом и выпил. Слышно было, как кто-то сошел с коня, поднялся на помост, подошел и открыл одну дверь, вторую — и вошел в горницу. И это был Ададуров! Вид у него был непонятный. Филька вскочил. Ададуров глянул на него, поморщился и, ничего не говоря, только указал рукой — и Филька боком-боком вышел. Маркел встал. Ададуров показал, что можно сесть. Маркел сел. Ададуров снял шапку, перекрестился на иконы и тоже сел к столу.

— Ну, что, были у царя? — спросил Маркел. — Руку смотрели?

— Не до царя нам пока, — строго сказал Ададуров. — Сидение у нас сейчас. Всей думой! Я оттуда только ненадолго выскочил.

Маркел недоверчиво хмыкнул. Ададуров разозлился и сказал:

— Хмыкай, хмыкай! А чего сам к царю не сходишь, не посмотришь?

— Так что я! — сказал Маркел. — Куда мне…

— А куда нам? — сердито спросил Ададуров. — Он же там не за печкой лежит, а на амвоне. А сколько народу там кругом! А свету! И я пойду туда и буду ему руки при всех разнимать. А в руках свеча! В перстах зажатая. И я стану персты отгибать… А что народ вокруг скажет?

— Так что, — сказал Маркел, — так и не посмотрим, что ли? И не узнаем?

— А чего узнавать? — удивился Ададуров. — И так все узнали. Давно! Сперва ты про шахмату, а после Ефремка про беличий хвост. Чего еще надо?

— А след от шахматы? — сказал Маркел. — На пальце. Или на ладони.

— Ну, след! Тоже сказал… — скривился Ададуров. — А если даже след и есть, так мало ли он от чего? Может, государь изволил баловаться ножичком и ненароком порезался. А может, где занозу зацепил. Или об веник покололся. В бане. А что! Он тогда утром в баню хаживал, и там вдруг веник. А?

Маркел ничего на это не ответил, а только еще сильней нахмурился.

— Да что ты смурной такой! — громко сказал Ададуров. — Да ты же сам еще сегодня говорил, что все доподлинно вызнал, до всего дошел. Вот люди тебе и поверили. А государь боярин Борис Федорович, этот даже больше, этот просто говорит: надо Маркелку слушать, Маркелка не соврет, как Маркелка скажет, так оно и было. Иди, говорит он, Федя, это мне, иди к Маркелке и вели, чтобы он рассказал про все, как оно было, а мы здесь, в Думе, боярам его речи повторим. Вот какая тебе честь, ты слышишь? — опять очень громко сказал Ададуров. — Как ты скажешь, так мы Думой и присудим! А мы там уже все собрались, и почти все думают, как мы: отравил Богдашка государя! Не зря лопарь беличий хвост показывал. А тут еще Андрюшка, Андрюшка Щелкалов, приехал, говорит, что принесет духовную, будем ее зачитывать. А там ясно сказано: место отчее и шапка царская, и царский посох Феодору, старшему, а младшему, Димитрию, Углич. А Богдашке это не понравилось! И он замыслил зло. А после его и содеял! А после сам себя и выдал! Ведь что после было? Ты ему шахмату отдал, а он что?