И она замолчала. Трофим, подождав, спросил:

– Что «тогда»?

– Марьян меня звал с собой, – опять заговорила Мотька. – Я одно место знаю, говорил, на Каме. Место такое, Камой называется, очень далеко, за Волгой. Место глухое, дикое, одни медведи да мы.

Сказав это, Мотька улыбнулась.

– Зачем вам медведи? – недоверчиво спросил Трофим.

– И не нужны. Мы дальше! – улыбаясь, продолжала Мотька. – С Камы и за Камень. В дикую землю Сибирь. А оттуда ещё дальше, в великое царство Катай. Ой, там царь грозен, ой, крут!

– Зачем вам тогда этот Катай, – сказал Трофим, – когда и здесь то же самое: и царство великое, и царь тоже грозный.

– А там нас, в Катае, никто не будет знать, – ответила Мотька. – Там же народу будто в муравейнике, значит, никогда и не узнают. Будем жить…

Мотька замолчала, снова опустила голову. Трофим тоже молчал, ждал. Мотька опять заговорила – медленно, задумчиво:

– А, может, не поедем мы за Камень. Может, до Камы добежим, и хватит. Нам же только чтобы никого не видеть и чтобы нас не видели. Одни мы с Марьяном только, и ни души вокруг. Давно мы этим сердце тешим…

– Так и бежали бы, – сказал Трофим. – Чего сидели?

– Да! – сердито воскликнула Мотька. – Ага! А ты чего сидишь, а ты чего не побежал?

– А для чего мне бежать?

– Как для чего?! – сказала Мотька. – Ты что, не знаешь, чем для тебя всё это кончится? Что ты наразыскиваешь, знаешь?! И что тебе за такой розыск будет? Хорошо, если просто удавят, а то могут и… Да чего там! Сам знаешь! Сам небось прорву людей загубил. А вот теперь и твой черёд настал. Так что бежать тебе надо, покуда не поздно. Да далеко не убежишь! Отсюда ещё никто ни разу не сбежал. Вот ты попробуй, вот хоть сойди где с крыльца, хоть в окно где высунься – и уже сразу стоят внизу и ждут. Так, нет?

Трофим вспомнил, как он прыгал с крыши, и нахмурился.

– В прошлом году, – опять заговорила Мотька, – Марьян хотел сбежать. И меня с собой уговорил. Уже всё вроде как сладилось: уже сговорились… Ну, с кем надо, с тем и сговорились, сменную одёжку заготовили, харчей на дорожку… И тут вдруг ко мне приходит один человек и говорит: «Ты чего, сука, задумала, гляди, как бы Матёрый не прознал!»

– Матёрый, это кто? – спросил Трофим.

– Матёрый и Матёрый, – недовольно повторила Мотька. – А что мне Матёрый?! Я и Матёрому сказала: «Только его, пёс, тронь, я тебе глаза выцарапаю!» А тут, думаю, и ладно, всё равно сбежим. И посмеялась. Тот ушёл. А вечером пришёл Марьян и говорит: «Гаврила со стены упал – и насмерть».

– Какой Гаврила?

– А который на Троицкой башне…

Но тут Мотька запнулась, опомнившись.

– На Троицкой что? – спросил Трофим.

Мотька, прислушавшись, велела:

– А перекрестись!

Трофим, подумав, перекрестился. Мотька ещё раз прислушалась, а после, подавшись к Трофиму, очень тихо продолжила:

– Сухой колодец. За конюшенным двором, в Троицкой башне. Гаврила был при нём и при его решётке. Ключ от решётки у Гаврилы. Много чего мы тому Гавриле поднесли, и он бы отпер нам решётку. А теперь Гаврилы нет!

– А кто вместо него?

Мотька посмотрела на Трофима, помолчала, а потом едва слышно ответила:

– Не верю я тебе. Чую, ты мне зло затеял. И не крестись! Что вам крест?! Тем, кому крест люб, в вашу службу не идут. А вот дай сперва жилку послушать! Вот эту! – и указала Трофиму на горло.

Трофим окаменел. Мотька усмехнулась, протянула руку и провела Трофиму по горлу. Рука у неё была горячая, холёная, а ногти острые. Глаза огнём горели. И Трофим не удержался, открыл горло. В ушах у него заухало. Мотька расстегнула ему ворот, наклонилась ещё ниже, прикоснулась губами, губы были влажные, горячие…

И впилась зубами в горло и начала грызть! Трофим не мог ни пикнуть, ни руки поднять, ни отшатнуться! Вот как она его околдовала! Он сидел, как пень, а она его грызла и грызла! Вот и смерть моя пришла, подумал Трофим, вот и всё…

И вдруг раздался шум. Кто-то ломился в дверь, да ещё и покрикивал: «А ну откройте!» и опять стучал. Нет, даже не один стучал, а их там было несколько. Мотька разжала зубы и повернулась на шум. Трофим тут же опомнился и распрямился, оттолкнул Мотьку и вскочил. Мотька злобно зашипела по-змеиному:

– Тише ты! Тише!

Трофим невольно замер. Из-за двери, из-за ковров послышалось:

– Мотька, открой, скотина! Хуже будет!

Голос был очень знакомый, но Трофим его пока не узнавал.

– Мотька! – продолжал тот голос. – Велю выбить дверь! Открывай!

И Трофим вспомнил: это Фрол Щербатый, Марьянов десятник с того рундука. Вот как орёт! А говорили, будто перед нею все робеют. Трофим посмотрел на Мотьку. Мотька злобно сощурилась, сказала:

– Это ты, пёс, их привёл!

Трофим взялся руками за шею, шея была в крови, и мотнул головой, что не он. Мотька смотрела на него, молчала. За дверью тоже стало тихо. Мотька облизнула губы, губы были все в Трофимовой крови. Трофим тихо сказал:

– Ведьма.

Мотька усмехнулась, поманила пальцем. Трофим даже не шелохнулся. Мотька ещё раз усмехнулась, перекрестилась и ещё раз поманила. Трофим не удержался, подошёл. Мотька чуть слышно прошептала:

– Эти скоты могут теперь хоть до утра стоять. Если не ты их привёл, значит, они сами за тобой пришли. Ты был у них?

– Был.

– Вот и привёл, – сердито прошептала Мотька. – И чего я тебя сразу не загрызла? Любка б тебя после на куски порезала и по частям снесла, в отхожем месте утопила. И ни следочка от тебя бы не осталось!

– Как не осталось? – прошептал Трофим. – Весь пол был бы в кровище. А как бы кровищей воняло! Кровавый дух три дня после держится, если хорошо принюхаться. Я, когда на дело приезжаю, первым делом всегда…

И больше ничего не успел сказать – Фрол со своими опять начал бить в дверь. Дверь начала трещать. Из-за ковра выскочила Любка, Мотькина сенная девка, и воскликнула:

– Матрёна Ильинична, они там…

– Тихо, дура! – злобно прошептала Мотька. – Иди накинь ещё завесов.

Любка убежала за ковёр. Фрол опять начал звать Мотьку, требовал открыть. Дверь трещала всё сильней, было понятно, что она долго не выдержит. Мотька уже не таясь сказала:

– Чую, они за тобой пришли. Найдут тебя здесь – убьют.

– Зачем?! – сказал Трофим. – Они же сами меня посылали!

– Они?! – не поверила Мотька.

– Ну не совсем они, – сказал Трофим, смущаясь, – а их…

– А, вот оно что! – сказала Мотька. – Ну, тогда они придут – и тебе сразу по горлу. Что-то ты очень важное вынюхал, если они убить тебя решили. А я не дам убить! Я баба вредная! – И грозно позвала: – Иди сюда!

Трофим растерялся. Мотька схватила его за руку и подтащила к лавке, а там пригнула к полу и сама пригнулась, задрала ковёр, свисавший с лавки, и велела:

– Лезь!

Трофим не шелохнулся.

– Лезь, дурень, я кому сказала! – продолжала Мотька. – Марьян в прошлый раз лез и только тем и спасся! Ну! Тебе что, ещё раз перекреститься?!

Трофим полез под лавку.

– Доска там широкая, – сказала Мотька. – Сдвинь эту доску. Под ней лаз.

Трофим нащупал ту доску. Подцепил – доска и в самом деле сдвинулась.

– Давай, давай! – жарко шептала Мотька. – Если бы твоей смерти хотела, открыла б этим скотам дверь, а вот не открыла же!

Трофим склонился над лазом. Сзади, от двери, слышались удары, крики. Дверь страшно трещала.

– Ну же, давай! – едва ли не кричала Мотька. – Да что ты как неживой! Ты тут первый, что ли?! Лезь скорей, чего упёрся?!

И она его подтолкнула! Трофим, забыв перекреститься, даже не подумав «Спаси, Господи!», полез в тот лаз. Мотька ему вслед сказала:

– Стерегись! Там высоко! Можно убиться!

Трофим полез дальше. Доска над ним задвинулась на место, и стало совсем темно. Трофим нащупал одно бревно, рядом второе – и полез по ним. Снизу тянуло холодом. И ещё чем-то воняло, мышами, наверное. Шума от Мотьки слышно уже почти не было, в дверь ей никто уже не молотил. Трофим лез дальше. Долез до помоста. Помост был широкий, из толстых досок, крепкий. Трофим полежал на досках, отдышался. Вспомнил с досадой, сколько было шума, ощупал погрызанное горло и подумал: чего теперь Климу рассказывать? А Зюзину? Да Зюзин и так всё знает, небось, сам и послал за ним, а теперь будет делать вид, что в первый раз про это слышит. Трофим вздохнул, приподнялся и пополз дальше по помосту. За помостом начиналась лесенка. Снизу снова потянуло холодом, даже морозом. Это не над ледником ли он ползёт, гадал Трофим. Если так, то где-то близко поварня, а на поварне день и ночь не спят, и вот вылезет он к ним, что говорить? Трофим принюхался, поварни не учуял, а только мышей да сырость. И холод. Трофим прополз ещё.