Увидев Генриха с дочерьми и поняв, каким любящим отцом он может быть, Джейн снова с тяжелым сердцем вспомнила о невыношенном сыне, который так отчаянно нужен. Мысли о потерянном ребенке и о том, как она подвела мужа, не оставляли ее. Какая жестокая несправедливость, что она, дочь столь плодовитых родителей, не смогла сразу доказать свою способность к деторождению.

Здоровье отца тоже сильно беспокоило Джейн. Писал он в последнее время редко, что само по себе казалось недобрым знаком. Нечасто приходившие письма от матери были неизменно бодрыми, хотя Джейн опасалась, что от нее скрывают правду. Эдвард говорил, что отцу не становится лучше, и даже обычно беспечный Томас тревожился.

По дороге назад из Хансдона Джейн почувствовала себя перегруженной тревогами и печалями. Некоторые вещи она не могла обсудить с Генрихом, у которого хватало своих забот, и довериться было некому. Маргарет Дуглас в тюрьме. Элеонор Ратленд делала над собой усилия, чтобы казаться дружелюбной; Мэри Монтигл была достаточно мила и обходительна, но Джейн плохо знала их обеих, в чем, вероятно, была виновата сама: она постоянно сознавала необходимость блюсти королевское достоинство и не поощряла своих дам к нормальным человеческим отношениям. Легкость в общении и приятельская близость с фрейлинами теперь были для нее под запретом.

Генрих наклонился к ней с седла:

– Вы как-то притихли к вечеру, дорогая. С вами все в порядке?

– Просто я устала, – уклонилась от прямого ответа Джейн.

– Скоро мы будем в Уолтхэме, – сказал король. – Вестники уже поскакали вперед. Ужин приготовят к нашему приезду.

Джейн заставила себя улыбнуться ему.

– Дорогая, что с вами, почему вы ничуть не веселее сегодня? – спросил Генрих, входя на следующее утро в комнаты Джейн. Он застал супругу глядящей в пространство пустым взглядом, а ее фрейлин – склонившимися над шитьем. – Оставьте нас, – приказал король.

– Мне одиноко, – сказала Джейн, когда дамы вышли. – И у меня душа не на месте, все мне не мило.

Глаза у Генриха заблестели.

– Может, вы ждете ребенка?

Джейн удивилась. Да, в последнее время она была чересчур эмоциональна, но приписывала это тревогам, чувству вины и ночным видениям. – Пока не знаю, – ответила она. – Но теперь, когда вам угодно было сделать меня своей супругой, вокруг меня остались только слуги, нет никого, с кем я могла бы близко общаться и весело проводить время, за исключением вашей милости и леди Марии, которую, буде на то ваша воля, мы скоро увидим при дворе. Ей уже стало лучше.

– Да, скоро она приедет, дорогая, если вам так станет веселее, – пообещал Генрих, потом встал, подошел к окну и остановился там, спиной к Джейн. – Боже, нам и правда нужно как-то развеяться. Мои советники уже рассуждают так, будто надежды на наследника нет. Меня это угнетает. Но я надеюсь, дорогая, мы еще докажем, что они ошибаются. – Он обернулся и попытался изобразить на лице улыбку.

– Мы женаты всего три месяца! – напомнила ему Джейн.

– Конечно. Я становлюсь старым пессимистом. Пойдемте прогуляемся по саду. Сегодня прекрасный день. – Генрих протянул ей руку.

1536 год

Сентябрь выдался необыкновенно теплым. Джейн сидела и обмахивалась веером в тени дуба в Гринвичском парке. Рядом с ней растянулся на траве и тяжело дышал Нобель. Месячные крови задерживались уже на неделю. Этого она и желала.

Неделю спустя Джейн сказала Генриху:

– Кажется, я беременна.

Король изменился лицом:

– Дорогая! Слава Богу, слава Богу! Вы себе не представляете, как я молился об этом. И уже почти утратил надежду. – Он заключил жену в объятия так осторожно, будто она была вазой из венецианского стекла. – Это прекрасная новость, восхитительная новость! Теперь вы должны заботиться о себе. Больше никакой езды верхом!

Настроение у короля мигом поднялось, и он начал строить планы: какой двор будет у принца и какими турнирами отметят его рождение. Генрих даже начал прикидывать, какие брачные союзы подойдут его сыну.

– И вас нужно короновать, Джейн, как можно скорее. Обещаю вам, я такое приготовлю, что вы удивитесь.

Король тут же собрал своих советников, каждому дал задание и отправил плотников готовить к коронационному банкету Вестминстер-Холл. Затрат не жалели. Благодаря стараниям Кромвеля и посланцев монарха королевские сундуки наполнились награбленными в монастырях сокровищами. Генрих с чопорным видом зачитывал Джейн некоторые отчеты об этих инспекционных рейдах.

– Я и не представлял, до какого уровня разложения они дошли! – распалял себя он. – Распутство, содомия, жизнь в недопустимой роскоши! Раки с фальшивыми мощами! Я читаю все это снова и снова. Говорю вам, Джейн, я возмущен: в этих Божьих домах слово Господа не соблюдается как положено. – И он выпячивал губы, кипя внутри от праведного гнева. – И правильно я их позакрывал! Клянусь, я очищу свою Церковь от суеверий и папизма!

Джейн не хотелось верить в то, что говорил ей Генрих, она просто не могла принять его слова. Все эти шокирующие открытия пришлись как-то очень кстати. Может быть, в монастырях и творились какие-то греховные дела, но сколько их придумали порученцы короля?

Она ничего не ответила. Значительная часть этих денег тратилась на нее. Это была как будто плата за грех.

И вдруг все прекратилось.

Чума! Джейн слышала, как дамы в панике повторяли это слово, и у нее едва не остановилось сердце. Тут же вспомнилась страшная эпидемия потливой лихорадки; прошло восемь лет, но живые и страшные картины того, что тогда творилось, мигом всплыли перед глазами Джейн, сразу пришли на память Марджери и Энтони, которых сразила болезнь в пору цветущей юности. Смерть, страдания… Но главное – уберечь бесценный плод, который она носила в себе.

И тут явился Генрих – буквально вломился в дверь с бледным от страха лицом.

– Дорогая, в Лондоне чума. В такую жаркую погоду зараза будет распространяться, как лесной пожар. Ради безопасности мы переезжаем в Виндзор. Нам нельзя испытывать судьбу.

Давно уже при дворе не паковали вещи с такой поспешностью. Придворные носились туда-сюда, собирая пожитки и приводя лошадей. В конюшнях толклась целая толпа людей. Генрих орал, отдавая приказы, без конца торопил всех и приходил в ярость от нетерпения. Джейн радовалась, что ее не мучает тошнота, как некоторых других женщин. Она чувствовала себя хорошо, может быть, немного усталой, только разум ее обуял страх из-за чумы. Ей было просто необходимо, чтобы этот ребенок родился живым и здоровым, и Джейн заторопилась в Виндзор. Скорее бы, скорее.

Наконец сборы были закончены, и они выехали. Джейн лежала в носилках, повязав вокруг рта и носа платок для защиты от инфекции, как распорядился Генрих. Стояла жара, пыльные дороги были изрезаны колеями. Она подумала, каково приходится людям, оставшимся в душном, смрадном городе, где мертвецов не успевают хоронить, потому что могильные ямы наполняются быстрее, чем их роют. И врачи ничего не могут поделать. Люди вынуждены сидеть за закрытыми дверями, сжимаясь от страха и изнывая от беспросветной тоски.

Какое Джейн испытала облегчение, когда вдалеке показалась круглая башня Виндзора, а потом и весь массивный замок, который доминировал над всей округой. Как приятно было улечься наконец в своих апартаментах и потеряться в огромной постели с шелковыми занавесками и балдахином из золотой и серебряной парчи. Когда вечером Генрих пришел к Джейн, он сообщил, что эту кровать изготовили для его матери. Он был теперь гораздо спокойнее, чем утром.

– Вашу коронацию придется отложить, дорогая, – продолжил король, – я назначил ее на воскресенье перед Днем Всех Святых.

– Надеюсь, чума к тому времени сойдет на нет, – отозвалась Джейн.

– Я молюсь об этом, – поддержал ее Генрих. – А теперь, моя милая, отдыхайте.