Джейн не могла представить себе, что почувствует Елизавета, когда ей сообщат о судьбе матери.

– К счастью, Мария испытывает особую привязанность к Елизавете, – говорил между тем Генрих. – Теперь мне кажется, отправка ее на службу к Елизавете была здравой идеей. Кто не проникся бы добрыми чувствами к такому славному, милому ребенку? – (Эта сестринская любовь, которая расцвела вопреки всем преградам, казалась невероятной.) – Мария окрепла и на этой неделе отправится в Хатфилд. Она пишет, что ее сестра в добром здравии и со временем еще порадует меня. Мария шлет нам обоим пожелания здоровья и называет вас доброй матушкой.

Это согрело сердце, приятно было видеть и то, что привязанность Генриха к младшей дочери ничуть не ослабла в связи с падением Анны Болейн.

Генрих смотрел на массивные крепостные валы, окружавшие замок, и вдруг сдвинул брови:

– Мне пришлось распорядиться, чтобы Елизавету не выпускали из дому. Ходят разные слухи и спекуляции о том, что она не мой ребенок, а ее отец – Норрис. Не хочу, чтобы эти сплетни донеслись до ушей девочки, так же как и разговоры о судьбе ее матери. Так что лучше ей пока не покидать своих покоев и гулять под присмотром в личном саду.

– Это очень мудро, – заметила Джейн.

Генрих кивнул:

– И еще я позаботился, чтобы при ее дворе было больше людей серьезных и возрастом постарше. А то вокруг нее слишком много молодежи.

– Вы считаете, они легкомысленны и несерьезно относятся к морали?

Пауза, один удар сердца.

– Я помню молодых людей, которые смеялись и флиртовали с Анной в ее личных покоях. И смотрите, к чему это привело! Елизавета – дочь своей матери, не только моя. Она уже кокетничает. Ее нужно отучить от этого. Вот почему я хочу, чтобы ее окружали более взрослые, опытные люди. Пусть внушат ей идеи добродетели и целомудрия.

Джейн стало еще сильнее жалко Елизавету. Никогда ей не избавиться от позорного клейма дочери Анны Болейн.

Когда в августе у Джейн начались месячные крови, Генрих с печальным видом вздохнул и сказал:

– Ну что ж, по крайней мере, вы сможете поехать на охоту вместе со мной.

Бо́льшую часть месяца они провели на свежем воздухе, гоняясь за дичью по широким лугам и пестревшим солнечными пятнами рощам в долине Темзы. В один день чета подстрелила двадцать оленей.

Это должно было вернуть Генриху душевную бодрость, но он продолжал горевать по поводу кончины Ричмонда, перечеркнутых надежд на наследника и переживал из-за Маргарет Дуглас. Однажды вечером король грузно опустился в кресло Джейн и посмотрел на нее полными жалости к себе глазами.

– Что случилось? – спросила она и поспешила обнять его.

– О Джейн! – простонал Генрих. – Я устал нести на себе весь этот груз. Кажется, я старею. И сомневаюсь, что нам удастся завести детей.

– Ерунда! – Страх сделал Джейн резкой. – Вы в самом расцвете сил, мне это отлично известно! Не падайте духом. Выпейте немного вина и пойдемте в постель.

Ничего более приятного она еще никогда ему не говорила, потому что никакая добродетельная жена не предлагает мужу заняться любовью, и Генрих тоже всегда распоряжался ею как король и как супруг, но сейчас это сработало превосходно. Вскоре они уже катались по покрывалу, срывая друг с друга кружева и подвязки, и сливались в захватывающем дух оргазме. После этого Генрих лежал на постели и улыбался во весь рот. Наконец-то.

Ближе к концу месяца они навестили Марию в Хансдоне. Джейн с удовлетворением отметила про себя, что ее падчерица имеет более здоровый цвет лица, хотя и остается очень худенькой, к тому же она призналась, что страдает от головных болей. Пока они разговаривали, из-за колонны выглянула маленькая рыжая головка с любопытными глазами.

– Вот вы где! – раздался голос леди Брайан; тут она увидела, кто стоит здесь, и поторопилась сделать реверанс.

– Идите-ка сюда, маленькая шалунья! – воскликнул Генрих; Елизавета побежала к нему, и он подхватил ее на руки. – Поздоровайтесь с королевой Джейн, вашей новой мачехой.

Джейн удивилась, как подросла Елизавета с тех пор, как она видела малышку в последний раз. Младенческая пухлость совершенно исчезла, теперь это была крепкая маленькая девочка. Генрих горячо поцеловал ее и сказал, какая она красавица. Мария смотрела на это с нежностью и, казалось, с легкой завистью. Сама она в присутствии Генриха нервничала и имела немного обиженный вид, если говорить по правде. А Елизавета была еще слишком мала, чтобы чем-нибудь обидеть короля, и было очевидно, что его любовь к ней ничем не омрачена. Малышка хорошо знала, чем очаровать отца. Она погладила бороду Генриха и несколько раз легонько поцеловала его в щеку, а потом задумчиво посмотрела на Джейн и величественно протянула ей руку для поцелуя. Все засмеялись.

– Нет, дорогая, это ты должна целовать руку королеве, как тебе наверняка известно, – укорил дочку Генрих.

Джейн протянула Елизавете руку и получила довольно высокомерный клевок, потом порывисто, ведь нужно было оправдать звание мачехи и хоть немного восполнить понесенную Елизаветой потерю, взяла девочку на руки. Малышка оказалась тяжелой и не выказала особой радости по поводу того, что оказалась в объятиях мачехи. Но когда Джейн улыбнулась и ласково заговорила с ней, сказав, что они станут лучшими подругами, Елизавета немного оттаяла и вскоре уже делилась с мачехой своими достижениями: она знает весь алфавит и умеет считать до двадцати. Потом девочка заерзала, давая понять, что хочет спуститься на пол, и забралась на колени к Генриху, который сидя беседовал с Марией. Он не возражал против такого вмешательства в разговор и был с ней очень ласков. Тут Джейн невольно пришло в голову, что они выглядят как обычная счастливая семья: отец, мать и две дочери. Кто, глядя на них, догадался бы, какие трагедии и драмы скрывались за этой трогательной картинкой? Она поняла, что восстановление семейной гармонии было в немалой степени ее заслугой, и почувствовала себя неизмеримо лучше. Из плохого выросло хорошее, и за это нужно было благодарить Господа.

Джейн специально уделила время тому, чтобы посидеть с Марией и поинтересоваться, есть ли у нее все, в чем она нуждается. Мария выражала трогательную благодарность.

– До чего же хорошо, что ваша милость стали дружны со мной, – сказала она. – Я не могу передать, как ценю все, что вы для меня сделали.

– Я много лет хотела помочь вам, – сказала Джейн и взяла Марию за руку. – И очень рада, что мне наконец-то это удалось.

– Мое здоровье чудесным образом улучшилось, – сказала Мария.

– Значит, скоро вы будете готовы вернуться ко двору, – вступил в разговор Генрих. – Мы устроим публичную церемонию воссоединения, чтобы весь мир видел.

Мария отнеслась к этой идее с едва заметным испугом.

– И Елизавета тоже должна побывать при дворе, – проговорила Джейн, пытаясь вызволить Нобеля из не слишком нежных рук младшей дочери короля. – Вам бы этого хотелось, Елизавета?

– Да, – ответила девочка, отпуская собачку, и завертелась, подражая движениям животного; такой танец очень любили при дворе.

– Она дочь своей матери, – пробормотала Мария, когда Генрих встал и принялся показывать Елизавете, как правильно делать танцевальные шаги. – Ваша милость, присмотритесь к ней. Я не могу ее не любить, она такая очаровательная, но, боюсь, по крови она мне не родная.

Джейн уставилась на падчерицу:

– Прошу прощения?

– Она – дочь Марка Смитона, – тихо проговорила Мария. – Вы разве не замечаете сходства?

– Совсем не замечаю. – (Марию нужно срочно вывести из этого глупого заблуждения.) – Стоит только взглянуть на Елизавету, сразу ясно, кто ее отец, и сам он, имея на это самые основательные причины, никогда не выражал по поводу отцовства этого ребенка никаких сомнений.

Марию слова Джейн, похоже, не убедили, но тут вернулся Генрих, неся под мышкой извивающуюся Елизавету, и шанса сказать что-нибудь еще не представилось. Прощаясь, Мария тепло обняла мачеху, ясно давая понять, что не обиделась на ее возражения.