Тут Яков опять замолчал, утёрся. Маркел вспомнил ту свою дорогу мимо дедушки Макара и только головой покачал. Яков злобно усмехнулся и сказал:

– Что, теперь думаешь, кривлю? Нет, не кривлю! Потащили, а куда ты денешься. И, ох, там была маета! Но воевода говорит: ничего, ребята, поднатужьтесь, через Камень перевалим – и там дальше по реке будет всё время вниз и вниз, пока в Кашлык не заедем. И ведь поначалу так оно и было: перевалили через Камень, перетащили на своих горбах струги и дальше поплыли, в самом деле, всё время вниз да вниз. Легко плылось! Правда, с харчами стало туго. Мы их, как после открылось, взяли ровно столько, чтобы как раз до Кашлыка хватило. Зато пороха и пуль у нас был большой запас. И вот мы приплываем в Кашлык, вот к нам выходит Ермак со своими, и говорит: здорово живём, братья-товариство, с чем прибыли? Воевода важно отвечает: мы объелись начисто, у нас все харчи вышли. А Ермак ему: это не беда, если нет харчей, может, у вас порох есть, свинец или ещё чего ратного? Воевода отвечает: у нас если чего и осталось, так только бы самим хватило. Тогда Ермак с усмешкой говорит: ну, тогда я беру вас к себе на службу, за харчи. Воевода как такое услыхал, разгневался и закричал: ты что такое, пёс, несёшь, где это слыхано, чтобы я, природный князь Рюрикова дома, тебе, разбойнику, служил?! И ты что, уже забыл, кто меня сюда прислал? Ты против кого идёшь?! Против самого царя и его царского слова?! Да и своё слово ты, смотрю, не держишь! Ты царю Сибирь отписывал? Или Кашлык не Сибирь?! Ермак аж почернел и говорит: ладно, иди и занимай Кашлык, а я, чтобы тебя не теснить, отсюда выйду. И они, все казаки, собрались, и в тот же день ушли из Кашлыка. И унесли с собой все харчи! Отошли и встали там недалеко, на так называемом Карачином острове, и зазимовали. И тут почти сразу же какой мороз ударил! А у нас есть нечего. Посылали к Ермаку, а он ответил: а что я, я разбойник, какой с меня спрос, да и вы на царской службе, вот пусть царь теперь вам и харчей пришлёт. Вот так! И заголодали мы! Потому что где еды найдёшь? Как только зима пришла, все местные попрятались в лесу, никого нигде не видно, да и не было у нас к этому умения – за местным народцем гоняться. А Ермаку что! Он сидит на Карачином острове, нарыл землянок, обнёс частоколом, караульных выставил – и к нему местные не лезут. Говорят: Ермак шайтан! А Болховской – не шайтан. И нам ну прямо носу из-за кашлыкских стен не высунуть. И стали мы мало-помалу вымирать. И мой брат Максим умер. Ох, я тогда на Ермака разгневался! Ох!..

И Яков замолчал. И молчал долго. Потом как чужим голосом продолжил:

– Зима кончилась, снега сошли, и мы, сколько нас осталось, уже без воеводы, конечно – воевода тоже помер, – послали вестового к Ермаку сказать, что пусть возвращается в Кашлык и дальше им правит, а мы, его братья-товариство стрельцы, хотим встать под его руку и кланяемся ему нашим всем пищальным зельем, семь пудов. Он с этим согласился и вернулся. Кривлю, не кривлю?

– Нет, не кривишь, – сказал Маркел. – А дальше что?

Яков помолчал ещё немного и продолжил уже вот как:

– Брат у меня долго помирал. Последнюю неделю не вставал. А ещё раньше зубы у него вывалились и кровь из горла шла. Но брат ни на что не жаловался, а только говорил: Яша, не забудь всё это. Я отвечал: не забуду. Он говорил: побожись! Я божился. И своё слово сдержал!

– Как сдержал? – спросил Маркел.

– А твоё какое дело? – сердито воскликнул Яков. – Ты мне судья? У тебя брат на руках помирал?! А какой был брат! Какие сапоги тачал! Пол-Можайска в его сапогах ходило. Бывало, куда ни сунешься, везде спрашивают, не Максимов ли я брат. Максимов, говорю. Ох, говорят, золотые руки у твоего брата, какие сапоги он строит, какая кожа на них мягкая. А после мы эту кожу сожрали! Нарезали на полоски и варили в кипятке, такая была голодуха. Но всё равно не помогло, брат вскоре помер. А Ермаку что?! У него на Карачином острове гулянки каждый день!

– Откуда гулянки?! – удивился Маркел.

– Отовсюду! – злобно сказал Яков. – Здешние народцы наезжали, их князьки, с которыми он снюхался. Приезжают к нему, поят грибной водкой, девок к нему возят, а мы сиди за стенами и помирай!

– Так, говоришь, здешние князьки сами к нему ездили? – спросил Маркел.

– Сами, а как же! – гневно ответил Яков. – Потому что если не хотели бы, так Ермак их в здешних лесах ни за что не нашёл бы. А так чего искать, когда они сами к нему прут. Да и не только в ту зиму так было, а как нам знающие люди говорили, это с самого начала повелось, когда Ермак ещё только пришёл сюда и Кучум собрал на него войско отбиваться. Много к Кучуму тогда сошлось войска, эх, думал Кучум, сейчас я Ермака побью! А что на поверку вышло? Как только Ермак со своими ворами-казаками из стругов на берег вышел да как стрельнул из пищалей, так сразу побежало Кучумово войско! Не хотели они за него биться.

– А за Ермака? – спросил Маркел.

– И за Ермака не хотели. Зато Ермак их не неволил, говорил: живите как хотите, молитесь кому хотите, мне до этого нет дела, а только давайте ясак!

– А Кучум?

– А что Кучум? Не любят его здешние! Он же не только ясак собирал, а он ещё их неволил переходить в его агарянскую веру. А здешние вогулы что? Да и татары здешние, все они испокон веку болванам кланялись. И тут вдруг пришёл Кучум из Бухары, убил их хана Едигера Тайбугиновича и велел всему здешнему народу переходить в его закон. Ох, что тут сразу началось! Мучил Кучум народ, менял им веру… И тут вдруг является Ермак и говорит: а мне до вашей веры дела нет, мне только дай ясак! И к кому народ пойдёт? Вот то-то же! Поэтому Кучум бежал в Барабинскую степь и там кочевал, а Ермак сидел на Карачином острове и с нечестивыми безбожниками пьянствовал, дуванил с ним день и ночь, а мы, его единоверцы, в Кашлыке как мухи мёрли. Брат говорил: Яша, не забудь! И я не забыл. Хотя теперь, конечно, всё уже прошло. Вот только я никак наесться не могу. Всё время голодный! Это мне иногда снится брат, он говорит: ешь, Яша, за двоих, тебе много силы надо, не забудь, кого тебе надо со свету сжить! А я его, бывало, слушаю и думаю: эх, Максимка, Максимка, далеко ты теперь от нас и даже не знаешь, что кого надо было сжить, того уже сжили… А потом стал думать по-другому: а почему это я решил, что Максимка ничего не знает, может, он, наоборот, знает много больше моего – что тот, про кого я думаю, совсем не убит ещё, а он…

И тут Яков опять замолчал. Маркел терпеливо ждал. Но Яков ничего уже не говорил, а, ещё немного помолчав, поднялся, осмотрелся и со злом сказал:

– Где обед? Чего так долго тянут, сволочи!?

И даже махнул копьём. Но после всё же успокоился, начал ходить туда-сюда. После пришёл давешний мальчишка-татарчонок, принёс Якову еды. Яков схватил миску, сел и начал быстро есть. Иногда он поглядывал на Маркела, подмигивал ему, нарочно громко чавкал и облизывался. Когда поел, отдал мальчонке миску и сказал, что у него здесь всё спокойно. Мальчишка убежал. А Яков лёг на спину, положил рядом копьё и сказал, что если он во сне что услышит, или если ему даже что-то померещится, он подскочит и убьёт Маркела! После закрыл глаза и то ли и в самом деле заснул, а то ли только притворился.

Маркел тоже лежал тихо, есть ему почти что не хотелось, а только об одном и думалось – что сейчас можно изловчиться, перетереть верёвку, кинуться на Якова и придушить его, и велеть, чтобы во всём сознался… Да только было же понятно, что Яков из тех, кто лучше даст себя насмерть замучить, но ни словечка не скажет. Так что тут придётся всё вытягивать с добром, если такое, конечно, получится. И с этой мыслью Маркел задремал.

Но только Яков шелохнулся, Маркел сразу открыл глаза. Яков поднялся, сел, посмотрел на Маркела и сердитым голосом сказал:

– Не спишь? И правильно! Скоро совсем заснёшь, тогда и выспишься.

Маркел ничего на это не ответил, а только подумал, что это конечно же и есть тот самый Яков, о котором говорил Шуянин… Но дальше Маркел думать пока не стал, потому что Яков очень злобным голосом сказал: