Когда ребенок впервые зашевелился, Анна с новой силой ощутила реальность того, что в ней растет новая жизнь. Она заплакала от мысли, что ее ребенку не суждено узнать ни материнской любви, ни отцовской. Об Отто она старалась не думать, чувствуя, что если погрузится в мысли о нем, то сойдет с ума от тоски и горя. Он должен был находиться здесь, рядом с ней. Как можно держать его в неведении? Какая жестокость — оставлять младенца сиротой.

Матушка Лёве осторожно расспросила местных жителей и нашла опытную повитуху, которой сплела историю об одной замужней фрейлине герцогини, оказавшейся в сложных обстоятельствах; сказала, что эта несчастная, получив разрешение укрыться в замке, нуждалась в помощи и сохранении ее истории в строгой тайне, и пообещала щедро заплатить и за то, и за другое. Обрадованная такой удачей, повитуха взялась, когда придет время, найти хорошую кормилицу для ребенка. Ее сестра была на сносях и могла оказаться полезной: молока у нее было много, когда она выкармливала своего последнего младенца. Матушка Лёве посетила дом повитухи и дом ее сестры и сообщила, что в обоих царила безупречная чистота. Еще лучше было то, что акушерка знала одну семью, где один за другим умерли шестеро новорожденных детей, и эти люди отчаянно хотели иметь ребенка. Муж, мастер Шмидт, был успешным и уважаемым кузнецом, изготавливал мечи, имел добротный дом из дерева и камня, а его жена отличалась набожностью. Монахини из расположенного в городе монастыря Грефрат возьмут на себя заботы о выхаживании малыша. Все было устроено.

Анна понимала, что у нее нет выбора. Мать говорила, мол, все делается ради ее же блага, но сама Анна не могла в это поверить.

Время тянулось медленно. Дни проходили за шитьем приданого для младенца, которое отправят вместе с ним в дом приемных родителей, в легких прогулках и молитвах. Каждую неделю Анна писала матери, но сообщать было особенно не о чем, кроме того, что она здорова и ест хорошо. Свежий воздух Шлоссбурга делал свое дело. Каждый день она гуляла вокруг замка — выходила через боковые ворота в разбитый на крутом холме сад, который заканчивался обрывом; далеко внизу блестели воды Вуппера.

В этой холмистой местности, окруженной лесами, легко было поверить в сказки о ведьмах, феях и призраках, которые Анна слышала в детстве. Герда верила, что в замке обитают привидения, но матушка Лёве сразу велела горничной замолчать и забыть эти глупости. «Беременным женщинам, — шепнула она на ухо Анне, — не нужно испытывать страх».

Но Анна, отчаянно нуждавшаяся в каком-нибудь отвлечении, обнаружила, что ей хочется узнать больше. Слышала ли Герда сама что-нибудь? Видела ли собственными глазами?

— Нет, мадам, — призналась девушка. — Но мой кузен здесь конюхом, и однажды он видел высокую фигуру в черном капюшоне, она стояла у окна в Rittersaal[85].

«Это могла быть я, — подумала Анна, — в своей темной накидке. Разве я не достаточно печальна, чтобы блуждать по замку призраком из настоящего?»

— Я здесь ничего странного не замечала, — сказала она, — но люблю истории о привидениях.

Герда знала их множество и могла заполнить рассказами томительные часы ожидания. Сведенные вместе судьбой, несмотря на разницу в ранге и положении, девушки крепко подружились. Матушка Лёве, строгая поборница соблюдения этикета, не препятствовала этому. Она понимала, как одинока Анна, как скучает по родным и как сильно нуждается в компании. А тут была Герда, примерно того же возраста, с льняными волосами, веселая и словоохотливая. Справившись со своими делами, она тут же появлялась в комнате Анны и развлекала ее болтовней. Последние недели беременности были скрашены бесконечными мрачными легендами и волшебными сказками.

Ребенок становился тяжелее, вечерние посиделки становились продолжительнее, начали раскрываться первые весенние бутоны. И однажды утром в середине марта Анна ощутила первые схватки.

Повитуха, обосновавшаяся в замке две недели назад со своим родильным креслом, объяснила Анне, чего ожидать. Потом она сказала, что роды были легкие. Но ничто не могло подготовить Анну к тому, с какой силой навалились на нее схватки и какую боль она испытала. Это продолжалось много часов. Однако она была молода, сильна и переносила родовые муки хорошо. Только в самом конце почувствовала, что больше терпеть не в силах, но тут, побужденная совершить последнее невероятное усилие, она ощутила, как ребенок выскользнул из нее в мир, и ее страдания закончились.

Матушка Лёве положила крошечного малыша ей на руки всего на несколько мгновений, чтобы он получил материнское благословение, прежде чем будет навечно разлучен с ней. Сердце Анны захолонуло, когда она его увидела. Он был совершенен, восхитителен, и она увидела в нем Отто. Никогда еще ей ничего не хотелось так сильно, как оставить его при себе, но она знала, что об этом не может быть и речи. Самый ужасный в ее жизни момент наступил, когда вернулась матушка Лёве, чтобы забрать у нее младенца. Анна храбро проглотила слезы, поцеловала крошечную головку и отдала ребенка.

— Его зовут Иоганн, — прошептала она, — в честь моего отца.

Оставшись одна, Анна лежала и заливалась слезами, чувствуя себя так, будто у нее вырвали сердце.

Матушка Лёве застала ее в таком состоянии.

— Перестаньте, овечка моя! Ну, ну. Все к лучшему, поверьте. Я договорилась, чтобы мне время от времени сообщали о нем, и вы будете знать, что он здоров и счастлив. А теперь вам нужно думать о будущем. Вы принцесса. У вас есть предназначение, которое нужно выполнить, и я уверена, вы сделаете это с гордостью. Роды у вас прошли легко, проблемы позади. Вам повезло.

— Повезло? — Анна горько заплакала. — Когда у меня ноют руки от желания подержать моего малыша, моего Liebling! Когда я так ужасно по нему тоскую. Если это удача, как тогда ощущается горе?

Телесные раны затянулись, молоко иссякло, но пустые руки продолжали болеть оттого, что на них не лежал потерянный ребенок. Анна вернулась в Дюссельдорф совершенно здоровой, но сердце ее обливалось кровью от сожалений: ах, что было бы, если б только… Возвращение к привычной жизни казалось невозможным, ей никогда не стать прежней. Но шли месяцы, ее тайная печаль превратилась в глухое оцепенение души, и Анна начала понимать мудрость, заключенную в словах матушки Лёве. Скандала избежать удалось, и в этом ей действительно повезло. Но тем не менее Анне хотелось плакать всякий раз, как она задумывалась, какой могла бы быть жизнь, если бы ей позволили разделить ее с любимым мужчиной и их ребенком.

1538–1539 годы

Отец умирал. Надежды не было. Последние четыре года у него медленно, но неуклонно угасал разум. Раньше люди называли его Миролюбивым, а теперь дали ему прозвище Простак.

Анна не знала, какой недуг его гнетет, и доктора, казалось, тоже. Началось это через три года после ее возвращения из Шлоссбурга. Отец стал забывать незначительные вещи, делал замечания невпопад или обращался к людям, называя их чужими именами. Иногда мать сомневалась, действительно ли у ее супруга какие-то проблемы, но потом он говорил или делал что-нибудь странное, и все его близкие снова впадали в беспокойство.

В октябре герцога Иоганна сразила новая болезнь — обычная простуда, что дало его личному врачу, доктору Сеферу, возможность внимательно осмотреть своего господина.

— У него все смешалось в голове, — сказал он матери, которая в нетерпении ждала за дверями спальни вместе с детьми, — но телесные рефлексы тоже нарушены. Это нечто новое, и я ничего не понимаю. Никогда такого не видел.

— Это может быть серьезно? — тревожно спросила мать.

— Увы, я не знаю, мадам. Нужно посмотреть, как пойдут дела дальше.

— Я буду молиться за него, — сказала герцогиня и повела дочерей в часовню, где они провели следующие несколько часов, умоляя Господа вернуть отцу здоровье.