Анна отправилась прямиком к Генриху и сказала ему, что Кромвель предложил новое жилище для Екатерины:

– Надолго ли она там задержится, зависит от нее самой. Когда Екатерина прибудет в Сомерсхэм и поймет, что ее положение не улучшится, если она не послушается ваших распоряжений, тогда она может сдаться.

– Дорогая, боюсь, ваши надежды опровергаются накопленным опытом, – заметил Генрих. – Думаю, она скорее взойдет на костер, чем признает свою неправоту.

– Это безумие! У нее могла быть приятная жизнь в уединении.

– Если Екатерина не перестанет упорствовать, я прикажу объявить ее такой же безумной, как ее сестра Хуана. Люди в это поверят.

Шапуи, на удивление хорошо осведомленный, разумеется, выразил протест.

– Он жалуется, что Сомерсхэм – самое нездоровое и пагубное место в Англии, – обиженно пропыхтел Генрих. – Он нагородит всякой чепухи императору, если я не подыщу Екатерине какое-нибудь другое жилище. Я подумываю о ее замке Фотерингей. Пять-шесть десятков лет назад это была королевская резиденция. Я подарил его ей, и она пыталась привести дом в порядок. Но он уже тогда начал разрушаться и, несмотря на произведенные работы, сейчас находится в худшем состоянии, чем Сомерсхэм.

– Отправьте ее в Фотерингей, – подстрекала Анна.

Однако Екатерина, похоже, верно оценивала состояние когда-то подаренного ей замка. Из Бакдена пришел ответ: она туда не поедет.

– Тогда пусть убирается в Сомерсхэм, – постановила Анна, и Генрих издал приказ.

И снова Екатерина отказалась ехать.

– Я ей покажу, как бунтовать! – шумел Генрих.

Он распорядился сократить штат ее слуг, оставив только самых необходимых, и настоял на том, чтобы они называли Екатерину не королевой, но только вдовствующей принцессой. Чтобы принудить бывшую супругу к покорности и препроводить в Сомерсхэм, Генрих отправил в Бакден герцога Саффолка и отряд королевской стражи. Саффолку ехать не хотелось. Анна догадывалась, что он предпочел бы провести Рождество при дворе со своей юной невестой. Однако он отбыл на север, и Анна затаила дыхание, надеясь, что такая демонстрация вооруженной силы убедит Екатерину сдаться.

– Сэр Джон Сеймур просит, чтобы вы приняли к себе на службу его дочь. – Генрих передал Анне письмо. – Она служила при дворе вдовствующей принцессы и была с ней в Бакдене, пока сэр Джон не вызвал ее домой.

– Я помню Джейн Сеймур, – сказала Анна, воспроизводя в памяти тихую, честную девушку с бледным лицом, настороженным взглядом и поджатыми губами.

– Отец явно сожалеет о том, что отправил ее к Екатерине, и беспокоится, не потерял ли из-за этого мое благоволение, и еще его тревожит невозможность подыскать для дочери мужа. Но, как он объясняет, нелегко найти для Джейн новое место. Никто не хочет брать к себе девушку, которая была связана с Екатериной.

– Джейн Сеймур дружна с ней?

– Насколько я помню, она такая маленькая мышка, которая и мухи не обидит. Сэр Джон мне предан. Всегда отлично справлялся со службой. Так что его дочь будет делать то, что он ей прикажет.

– Вот и прекрасно. Я возьму ее к себе фрейлиной, – согласилась Анна.

Джейн Сеймур было двадцать пять, она отличалась скромностью и почтительностью. Обязанности исполняла умело и расторопно, вела себя осмотрительно и соблюдала этикет, не давая поводов для недовольства. Но Анне эта девушка не нравилась. Первые дружественные приветствия королевы были приняты ею любезно, но без теплоты, и вообще, Джейн, казалось, существовала словно бы в стороне от жизни двора, так и не став его частью. Когда в гостиной Анны затевались игры и развлечения, она редко показывалась, жила, не поднимая головы, замкнутая в себе. Нет сомнения в том, что она все еще лелеяла в душе верность своей прежней госпоже. Тем не менее враждебности к себе Анна не замечала, разве что отчужденность. Анна старалась, как могла, привечать новую фрейлину, но это оказалось нелегкой задачей.

Правда, сейчас ее гораздо больше занимали тошнота ранней стадии беременности и происходящее в Бакдене. В первом письме Саффолк сообщил, что Екатерина заперлась в своей комнате и не открывает дверь. Ни угрозы, ни мольбы не убедили ее смириться. Герцог не смел применить силу и ограничился тем, что распустил слуг Екатерины, оставив всего нескольких для обеспечения нужд затворницы. Во втором письме Саффолк описывал, как он стоял под дверью Екатерины и умолял ее выйти. Несмотря на все уговоры, она отказалась, говоря, что не поедет в Сомерсхэм, если только он не свяжет ее веревками и не отвезет туда насильно. «Она самая упрямая женщина из всех, какие только бывают!» – жаловался герцог, добавляя, что нашел ситуацию в Бакдене совсем не такой, как ее представлял себе король, и обещал объясниться пространнее, когда вернется ко двору.

Далее пришло известие о том, что вокруг Бакдена собралась толпа деревенских мужиков, вооруженных косами и садовыми ножницами. Они просто стояли на поле и с грозным видом наблюдали за происходящим. Саффолк опасался, что, если он станет принуждать Екатерину покинуть замок, они пойдут в атаку.

Разъяренный Генрих велел Саффолку возвращаться ко двору.

– Он ничего не может сделать, – объяснил король Анне. – Я не пойду на позорную стычку. Представьте, что будет, если Екатерина пострадает. Император в десять минут явится сюда во главе армии, и все турки побоку!

Как только Саффолк приехал в Гринвич, он тут же попросил о встрече с королем наедине. Анна присутствовала при их разговоре. Король тепло уверял герцога, что не винит его в произошедшем.

– Лучше оставить вдовствующую принцессу в покое, пусть себе упирается, – заявил он.

– Ваши милости, если бы только это. Ситуация гораздо сложнее, – ответил Саффолк, с благодарностью усаживаясь в указанное Генрихом кресло.

– Прошу вас, оставьте нас, – приказала Анна слугам. – Я сама разолью вино.

Она наполнила кубки, и Саффолк взял свой, жестом выражая признательность. Вид у него был крайне утомленный. Герцог уже не выглядел лихим героем поединков в Турне, но превратился в полнеющего мужчину средних лет; когда-то прекрасное лицо исчертили морщины, говорящие о пережитых тревогах и волнениях, волосы поседели. В сравнении с ним Генрих – зеркальное отражение Саффолка – был чистым бриллиантом, образцом зрелого мужа в расцвете сил.

– Так поведайте же мне, Чарльз, каково истинное положение дел в Бакдене? – обратился к герцогу Генрих.

– Вдовствующая принцесса очень больна, сэр. Я едва узнал ее. Камергер сказал, что у нее водянка и она долго не проживет. В это легко можно поверить.

Анна невольно задержала дыхание. Может быть, Господь упрощает ее сыну путь к неоспоримому наследованию Англии. Ведь если Екатерина умрет, никто не посмеет отрицать, что она, Анна, истинная королева.

– Видимо, она не настолько больна, раз продолжает выказывать непослушание, – сварливым тоном произнес Генрих.

– Дух ее не сломлен, – подтвердил Саффолк. – Не думаю, что она когда-нибудь уступит.

– Тогда чем скорее Господь заберет ее к себе, тем лучше, – прошептал Генрих. – Ее ожесточение и упрямство подкрепляют Марию. Вы знаете, что Мария устроила сцену, когда за ней пришли, чтобы отвезти в Хатфилд? Норфолк сказал ей, что подобное поведение противоестественно, и, будь она его дочерью, он бил бы ее головой об стену до тех пор, пока эта голова не стала бы мягкой, как печеное яблоко.

– Могу представить себе, как он это делает, – заметил Саффолк.

– Он прав, – сказал Генрих. – Она изменница и заслуживает наказания. Норфолк так ей и сказал.

– Леди Шелтон воздаст ей по заслугам, – вставила слово Анна. – Я ей во всем доверяю. Марию следует приструнить.

Анна начинала ненавидеть и бояться ее больше Екатерины. Елизавета – истинная наследница короля, и, какими бы несовершенными ни были ее материнские качества, она решительно нацеливалась на то, чтобы ее потомство заняло трон Англии. Именно Мария представляла самую страшную угрозу для будущего Елизаветы.