– Но девочка опережает в развитии свой возраст, мадам, и хорошо сосет.

Анна успокаивала свою совесть, покупая ребенку милые игрушки – лошадку-качалку, тряпичную куклу, деревянное кольцо, чтобы грызть, когда режутся зубки, – и заказывая для дочери украшения: браслет для тоненьких запястий, маленькую нитку жемчуга и книжечку с псалмами в золотой обложке, которая понадобится принцессе, когда та подрастет. Анна делала все, что, по ее представлениям, должна делать хорошая мать. И молча страдала, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь посчитал ее бессердечной и бесчувственной.

В конце ноября монахиню из Кента признали виновной в измене, и она была наказана в назидание другим вместе с несколькими монахами-францисканцами и священниками, которые поощряли ее юродство. Всех отступников подвергли публичной каре: провели по улицам Лондона к Павлову кресту, где они стояли на эшафоте с зажженными свечками в руках, пока против них читали охульную проповедь.

Однако симпатии наблюдавшей за экзекуцией толпы оказались на стороне Святой кентской девы, как ее называли, и люди выкрикивали ей слова поддержки. Отрадно было думать, что свидетельства ее измены, оглашенные с кафедры собора Святого Павла, прозвучали с достойной убедительностью и что толпа видела, как обвиняемых затолкали в Тауэр ожидать вынесения приговора. Генрих пытался убедить свой неподатливый Тайный совет согласиться на то, чтобы парламент издал против заключенных Акт с осуждением в государственной измене. Он не хотел, чтобы их судьбу решали в открытом суде, опасаясь возможных демонстраций протеста.

К тому времени Анна уже лелеяла в душе тайну. Она была уверена, что снова понесла. Только один раз после рождения Елизаветы, в середине октября, она видела у себя алый цвет женственности. К концу ноября вероятность беременности стала уже очень велика.

– Я жду ребенка, – сообщила она Генриху.

– Дорогая! – Он пришел в экстаз. – Это лучшая новость за долгое время! – Король заключил Анну в объятия и прижался губами к ее губам. – Когда это произойдет?

– Летом. Вероятно, в июле.

– Скорей бы! – Глаза Генриха сияли. – Как вы себя чувствуете?

– Очень хорошо, – заверила она мужа, гордая и успокоенная.

Если у Генриха были сомнения в том, что Господь одобряет их брак, эта новость должна их развеять.

В декабре, когда Елизавете исполнилось три месяца, Генрих устроил для нее двор в Хатфилде. Дворец хорошо сообщался с Лондоном и в то же время находился на достаточном удалении от зловонного, часто зараженного разными инфекциями городского воздуха. Под руководством Маргарет Брайан и при содействии армии нянек, прачек, распорядителей и слуг принцессу увезли из Гринвича на север кружным путем, чтобы люди видели ее и осознавали, что это наследница короля.

Наблюдая за отъездом дочери, Анна ощущала знакомую боль вины, но испытывала облегчение. Когда у нее появится сын, она и Елизавету станет любить больше, уверяла себя молодая мать.

Среди девушек на службе у Елизаветы была и Кэтрин Кэри, дочь Марии от Генриха. Она только-только появилась при дворе. Несмотря на очевидное сходство с отцом, король никогда не признавал ее, и она ничего не знала об их кровном родстве. Анна любила племянницу и радовалась тому, что смогла обеспечить ей хорошее место. Кэтрин с восторженным трепетом приняла известие о том, что будет служить принцессе – в отличие от другой дочери Генриха, Марии, которая беззастенчиво отказывалась признавать титул Елизаветы. Из Хартфорда, где бывшая наследница проживала со своим двором, она написала Тайному совету, что будет называть Елизавету сестрой, и никак иначе.

Генрих пришел в ярость.

– Ее следует лишить титула и всех атрибутов принцессы! – кричал он. – Она не моя законная дочь и не может быть наследницей. Она мой бастард, не более того. Отныне пусть ее называют леди Мария.

И король без колебаний отправил депутацию Тайного совета поставить Марию в известность о понижении ее статуса. Анна внутренне аплодировала: наконец-то он проявил твердость по отношению к своей строптивой дочери.

Советники вернулись в Гринвич с мрачными лицами. Мария настаивала на том, что она, и только она, есть истинная дочь короля, рожденная в законном браке. Она сказала, что не станет порочить свою мать, Святую Церковь и папу, и заявила, что обесчестит своих родителей, если ложно признает себя бастардом. Отцу она написала письмо, моля о его благословении.

– Я скорее прокляну ее! – прорычал Генрих, читая послание Марии. – Она надеется, что я не причастен к сообщению, переданному ей советом. Она не сомневается в том, что я признаю ее своей законной дочерью, рожденной в законном браке.

– Вы же не оставите это так? – с вызовом спросила Анна.

Но Генрих не мог: Мария пользовалась популярностью, в то время как ее собственное дитя многие считали бастардом. Екатерину убрали с глаз, заточив в Бакдене, и Мария становилась центром притяжения для тех, кто противостоял королю. Так что решимость этой бунтарки следовало сломить любыми способами, честными или не очень.

– Я напишу ей, не беспокойтесь, – заверил Генрих. – И не оставлю ей ни малейших сомнений, что это была моя воля – лишить ее титула принцессы. И еще скажу, что отдаю ее дворец Бьюли вашему брату Рочфорду.

– Какая щедрость со стороны вашей милости. – Анна опустила глаза, чтобы Генрих не заметил в них триумфального блеска. – Мне бы хотелось получить ее украшения для Елизаветы.

– Вы их получите. Бастарду не позволительно носить то, что по праву принадлежит законной наследнице.

Подбодренной словами короля Анне в голову пришла идея.

– Не включить ли Марию в штат придворных Елизаветы, где она будет под присмотром верных нам людей?

– Великолепное решение! – одобрил все еще не успокоившийся Генрих. – Ее двор следует распустить. Эта создательница проблем леди Солсбери может катиться к дьяволу, а Мария пусть отправляется в Хатфилд и служит Елизавете. Это научит ее послушанию. Я заставлю ее преклонить колени перед моей истинной наследницей.

Ликование в душе Анны смешалось с облегчением.

– А кто будет ее наставницей вместо леди Солсбери?

– А кто при дворе Елизаветы больше всего подходит на эту должность?

– Моя тетка, леди Шелтон. Она исключительно лояльна нам.

– Да будет так. Я издам распоряжение.

Анна лелеяла мысль о своем триумфе над Марией, когда прибыло послание от Екатерины с просьбой к королю о дозволении переезда в более здоровый дом, так как ее жилище в Бакдене сырое и холодное, зима приближается, а ее здоровье начинает ухудшаться.

Она сама навлекала на себя эти невзгоды. Если бы Екатерина послушалась голоса разума, то могла бы жить в роскоши и иметь рядом с собой любимую дочь. Но может быть, суровые меры, принятые Генрихом, начали достигать цели. Без сомнения, прилежный Шапуи уже сообщил Екатерине о планах относительно Марии. Одно дело – страдать самой, и совсем другое – видеть, как без нужды страдает обожаемое дитя. Если мать сломается, дочь тоже не устоит.

Затравить бывшую королеву до смерти не входило в планы Анны, хотя она продолжала думать, что уход Екатерины в мир иной решил бы все проблемы. Однако еще небольшая доза того же лекарства наверняка образумит упрямицу, и она поймет, в чем для нее благо.

Надо было спросить Кромвеля. Казалось, он знает все. Анна вызвала его в свой личный кабинет.

– Скажите мне, – начала она, – вам известны какие-нибудь большие дома, которые находятся в плохом состоянии, но все же обитаемы?

– Это для вдовствующей принцессы? – поинтересовался Кромвель.

– Вы, похоже, читаете мои мысли, – улыбнулась Анна.

– Нет, мадам, я читал ее письмо к королю.

«Кажется, он действительно в курсе всех дел».

Анна объяснила, в чем состоит ее замысел, и Кромвель ненадолго задумался.

– Епископский дворец в Сомерсхэме рядом с Или окружен водой и болотами, – сказал он. – Вашей милости, наверное, будет приятно предложить этот вариант королю.