– Зыркай, зыркай! А всё равно ты уже не жилец. Такое всклёпывать на государя, аспид!

Карла сердито ощерился. Но Зюзин уже не смотрел на него, а подошёл к закусочному столику. Столик был до самого пола накрыт дорогой парчовой скатертью. Карла вполне может под ней спрятаться, подумал Трофим. Зюзин опять заговорил:

– Смотрите, православные, запоминайте. На царёв суд взираете! – И тут же окликнул: – Гришка!

Вышел Гришка, скорописец, пощёлкал пером об ноготь. Зюзин кивнул ему записывать, оборотился к карле и велел назваться. Карла в сердцах ответил:

– Василий сын Петров Карась.

Голос у него был бабий. Гришка записывал, перо скрипело. Зюзин глянул на Трофима. Трофим сунул карле крест. Карла чмокнул крест и отвернулся.

– Басурманин, – сказал Зюзин. – Сразу видно. Но ладно. Рассказывай!

Карла, облизнувшись, начал говорить:

– А что я ещё скажу? Я же уже рассказывал: эти стояли как столбы, вниз не смотрели, я мимо них прошёл, дверь приоткрыл, мне много не надо, я не жирный…

– Стой! Стой! Стой! – перебил его Зюзин.

И повернулся к стрельцам. Один из них выступил вперёд.

– Иди вниз, – приказал ему Зюзин, – и приведи рынд этих, нелюдей. Пусть послушают, какая от них польза, как они службу несут, скоты!

Стрелец вышел. Зюзин велел карле продолжать, и тот продолжил:

– Вот я тогда сюда пришёл, никого здесь ещё не было. А я был с пирогом, с медовым. Я на поварне его взял. Укромно. И унёс. А тут сел под скатерть и сижу. Вдруг слышу – дверь открылась. После слышу государев голос, и он что-то выговаривает, очень грозно, но негромко. А второй голос только покашливает. Но я его сразу узнал, это царевич был. И вот подошли они прямо ко мне, к столу, встали. Вот здесь – царь, вот здесь – царевич. И, слышу, царь уже погромче говорит, что, может, надо бы велеть, чтобы принесли им сюда перекусу, а то он проголодался. А царевич ему в ответ злобно: не надо! И царь уже тоже со злом сказал: как это не надо, не учи меня! И посохом об пол бабах! А дальше ещё злее: что ты за привычку взял везде лезть вперёд?! Ничего ты ещё не понимаешь, не одолеть нам сейчас ляхов, надо с ними мириться, я к ним и послов уже послал… А царевич, тоже очень зло, в ответ: не стану я с ними мириться. Не хочешь, я тогда один на Псков пойду, ляхов побью, и псковитяне мне тогда… А царь ему: ах, так! А вот тебе! Бац ему посохом! Бац…

– Врёшь! – крикнул Зюзин. – Брешешь, пёс! Наш царь зверь, что ли, чтобы на царевича кидаться? Да ещё с посохом?!

– Так… – начал было карла.

Но Зюзин уже продолжал, очень громко:

– Опять брешешь! Царь не зверь! Да и не сказал бы он такого! Царь и не думал с ляхами мириться! Мы же тогда утром Сёмку Ададурова гонцом в Псков собирали, и что царь ему наказывал? Сёмка, скажи моим рабам, что я, царь-государь, их не забыл, а собираю войско, и с тем войском к ним приду! А вот царевич, тот, наоборот, шипел: нельзя ляхов дразнить, надо с ними замиряться, надо им Ливонию отдать, и Полоцк, и Нарву, и…

Тут Зюзин вдруг замолчал и осмотрел всех, кто там был, а после снова повернулся к карле и, хитро прищурившись, сказал:

– Так, говоришь, ты под столиком сидел? Под скатёркой? И слушал? Ну так опять туда залезь. А мы на это посмотрим.

Карла повернулся к столику, приподнял угол скатерти, полез… И застрял. Чертыхнулся, ещё раз полез… И отступил, злобно выкрикнув:

– Туда нельзя! Там доски!

И в самом деле, теперь, когда скатерть была задрана, открылось, что под столиком набиты две широкие доски – крест-накрест.

– Их там раньше не было! – добавил карла. – Я сколько раз туда лазил!

– Как это не было? – сердито спросил Зюзин. – А это что?!

– Это их кто-то прибил! Тогда их не было!

Доски и в самом деле были новенькие, жёлтые. Но Зюзин всё равно сказал:

– Брехня это. И все твои слова – брехня. Никто здесь ничего не прибивал.

– Нет, не брехня! – крикнул карла. – Вот хоть у Спирьки спроси! Спирька здесь лет двадцать служит, он здесь каждую занозу знает!

Зюзин обернулся, велел:

– Клим! А ну давай сюда этого Спирьку! И живо!

Трофим тоже обернулся и увидел: Клим стоит в двери. Вот Клим и нашёлся, подумал Трофим. Но Клим тут же поклонился Зюзину и вышел – за Спирькой.

– Вот так, – продолжил Зюзин, снова обращаясь к карле, – сейчас мы тебя проверим, деревянная твоя башка. Брехать надо с умом. Сказал бы, что сидел под лавкой, и всё шито-крыто было бы. А так вот какая незадача – доски! Да не сидел ты здесь тогда и ничего не слышал! А я вот государя слушивал, когда он Сёмке Ададурову говаривал…

И Зюзин опять начал молоть про то, как царь напутствовал Ададурова и говорил, чтоб тот сказал пскопским…

Ну и так далее. Карла смотрел куда-то в сторону, за печь. Что-то нечисто здесь, думал Трофим, здесь кто-то – Зюзин или карла – брешет. Или даже оба. А вот рында не брехал, когда сказал, что здесь, в покойной, есть ещё вторая дверь. Вот это бы узнать наверняка, вот бы найти её, вот это важно! А доски что! Их, может, всего только час тому назад прибили. Клим прибил. Столик вчера был… А вот какой он был вчера? И была ли на нём эта скатерть? Или был рушник?

Только Трофим так подумал, как открылась дверь и вошёл Клим, ведя перед собой Спирьку, государева комнатного сторожа. Вид у Спирьки был довольно бодрый, даже почти весёлый, он, наверное, был очень рад, что его вывели из пыточной. Ну да только ещё неизвестно, будет ли ему от этого какая польза, подумал Трофим, затыкая кочергу за пояс. Зюзин тут же окликнул:

– Трофим!

Трофим выступил вперёд и поднял целовальный крест. Спирька чмокнул крест, назвался Спиридоном, но тут же исправился: «Спирька». Зюзин на это усмехнулся и спросил, давно ли он здесь служит. Спирька уверенно ответил, что на Покров было семнадцать лет.

– Всё ли ты здесь знаешь? – строго спросил Зюзин.

– Всё.

– И этот столик знаешь?

– Знаю.

– А эти под ним доски?

– Доски тоже знаю.

– Когда они здесь появились?

– На прошлой неделе.

При этих словах карла взвизгнул, но Зюзин велел молчать – и карла замолчал. Зюзин опять стал спрашивать:

– Зачем здесь эти доски?

– Столик расшатался, – сказал Спирька. – Царь велел досок подбить. Подбили.

– Ещё до той беды?

– До той, конечно.

– Кто подбивал?

– Иван Пень, светличный плотник.

– Позвать Ивана! – велел Зюзин.

Пошли за Иваном. Зюзин сказал Спирьке:

– Вот это служба! Тебе за это моя милость: велю Ефрему, чтобы он тебе кнуты уполовинил. – После повернулся к карле и сказал:

– Вот как надо служить, дубина. Понял?

Карла молчал, опустив голову.

– Вот! – продолжил Зюзин, с гордостью осматриваясь по сторонам. – Правда всегда наверх выйдет. А неправде срубим голову! Ты меня слышишь, пёс?

Карла проворчал, что слышит.

– Э! – сказал Зюзин, усмехаясь. – Кабы сразу рубить голову, это бы тебе была большая милость. А так я сперва велю перетереть тебя верёвками. Видал, как перетирают? А как варят в кипятке? Так и тебя, может, сварить? Да накормить свиней?

Карла молчал. Тогда Зюзин сам ответил:

– Свиньи не станут тебя жрать, побрезгуют. – И вдруг очень строго спросил: – Зачем брехал? Зачем на себя такой грех взял – царя порочил?!

Карла шмыгнул носом и ответил:

– Обидно мне стало, боярин. Пскопской я. Пожалел я Псков. Дай, думаю, скажу, вдруг царь послушает…

– Болван! – строго сказал Зюзин. – Я же толковал уже: царь-государь стоит за Псков. Я, говорит, как только войско соберу, так и пойду на Псков и там королю Степану его мышиные усы повыдираю, чтобы моих пскопских не обижал!

И Зюзин засмеялся. Спирька тоже засмеялся, но негромко.

– А ты молчал бы, пёс! – грозно прикрикнул Зюзин. – Почему это у тебя здесь по палате невесть кто шастает, ворованные пироги под стол таскает и там их без спросу жрёт! А? Почему?!

Лицо у Спирьки сразу пошло пятнами.

– Ладно, – сказал Зюзин. – Придёт ещё и твой черёд. – И, повернувшись к карле, продолжал: – Ну а ты, если сюда давно повадился и часто здесь бывал, теперь скажи: не замечал ли тут чего нечистого?