Анна хорошо умела шить и вышивать. Ее работы иглой и нитью были изысканны, и она очень гордилась этим своим искусством. Так вот, когда Генрих между делом упомянул, что порвал рубашку, играя в теннис, и послал ее Екатерине в починку, Анна вспылила:

– Если она вам не жена, не ее дело чинить ваши рубашки!

Генрих озадаченно смотрел на свою пассию:

– Но она всегда их чинила и украшала вышивкой.

Как можно быть таким бесчувственным? Анна готова была убить его.

– Это лишено всякого смысла, вы поступаете глупо! Вы не должны поощрять ее, изображая из себя верного супруга! В следующий раз посылайте свои рубашки мне. Я буду чинить их и вышивкой украшать тоже.

Любой другой человек, который посмел бы так разговаривать с королем, без сомнения, закончил бы свои дни в Тауэре, но в тот момент Анну это не заботило. И Генрих просто стоял перед ней с вытянувшимся и побледневшим лицом:

– Простите меня, дорогая, я не хотел вас обидеть. Вы правы. Я буду присылать рубашки вам.

Анну уязвляло то, что Генрих до сих пор старался убедить всех и каждого в добрых отношениях с королевой, и всякий раз, как они появлялись на публике, Екатерина была рядом с ним. Они проявляли друг к другу столько любезности, что каждый, кто был знаком с ситуацией в этом семействе, наверняка считал поведение супругов героическим. Однако Генрих заверял Анну: что бы ни происходило на людях, в частной жизни он не уделял Екатерине внимания и предоставлял ее самой себе.

Вскоре Анна обнаружила, что это не совсем так. Однажды холодным темным ноябрьским вечером Генрих прибыл в Уайтхолл сильно не в духе и плюхнулся в кресло в ее покоях.

– Что случилось? – спросила она, встревоженная подавленным видом короля.

– Екатерина! – прорычал Генрих. – Я обедал с ней – ради проформы, так что, прошу вас, не смотрите на меня так, – но лучше бы я не утруждал себя. Она только и делала, что причитала: мол, она терпит муки адовы на земле и я плохо с ней обращаюсь, отказываясь посещать ее наедине. Я осадил ее, сказав, что у нее нет причин жаловаться. Объяснил, что не обедал с ней, так как был занят; кардинал оставил государственные дела в большом беспорядке. А что касается посещений в покоях и разделения с ней ложа, то я заметил, что ей следует понять – я не супруг ее; и напомнил, что в этом меня убедили мнения множества ученых докторов.

– Могу представить, что она ответила, – тихо произнесла Анна.

– Она настаивала, что мое дело не имеет под собой никаких оснований. Тогда я сказал, что опрашиваю университеты и не премину оповестить об их мнении Рим. И если папа не объявит наш брак недействительным, я провозглашу его еретиком и женюсь, на ком пожелаю.

– И это заставило ее умолкнуть?

Генрих имел пораженческий вид, как это часто бывало после горячих споров с Екатериной. Супруга всегда оставалась спокойной и решительной, а король выходил из себя и сыпал угрозами.

– Она сказала, что на каждого моего доктора или адвоката найдет тысячу таких, которые признают наш брак законным.

Анна покачала головой:

– Не говорила ли я вам, что всякий раз, как вы спорите с королевой, она непременно одерживает верх? – Анна горько вздохнула. – Полагаю, в один прекрасный день вы согласитесь с ее доводами и бросите меня! И увы! Прощай моя молодость, потраченная впустую!

– Ради Бога, Анна, вы жестоки! – запротестовал Генрих. – Вы знаете, что я никогда не покину вас. Вы – вся моя жизнь! И вам ли не знать, что я держу свои обещания!

Он встал и широким шагом направился к двери. Выросший в королевской семье и имеющий за плечами два десятилетия полновластного правления, Генрих не мог понять, как неуверенно чувствовала себя его возлюбленная.

– Прощайте, – сказал он и даже не попытался поцеловать ее. – Я возвращаюсь в Гринвич, где буду искать умиротворения и тишины.

Не прошло и нескольких часов, как король был весь раскаяние. Чтобы загладить последствия своей несдержанности, он объявил, что делает отца Анны не только графом Уилтширом, но еще и графом Ормондом. Пирс Батлер умер, и Томас Болейн наконец-то получал вожделенный титул. Выражая благодарность Генриху, с любовью и от всей души, Анна думала о том, что` принесет это возвышение ей и всему семейству Болейн, а также понимала: таким образом король готовит ее саму к переходу на более высокое положение. Дочь графа, получившего меч и пояс от самого монарха, была гораздо лучшей партией для правителя, чем дочь виконта.

Через неделю Анна присутствовала на церемонии возведения отца в графское достоинство. Она гордо сидела рядом с троном, а сэр Томас Болейн преклонил колена, чтобы получить атрибуты своего нового статуса, который превращал его в одного из главнейших пэров королевства. Джордж, как наследник отца, становился лордом Рочфордом, а Анна с этого момента – на короткое время, пока не получит корону, – будет именоваться леди Анна Болейн. Вместо быков Болейнов в качестве геральдической эмблемы они примут черного льва Ормондов.

На следующий день, чтобы отпраздновать повышение Болейна-старшего, король устроил пир в Уайтхолле, настояв на том, чтобы Анна сидела рядом с ним на троне, который Уолси держал во дворце для Екатерины, и руководила свитой придворных дам. Анна заметила среди гостей имперского посла Юстаса Шапуи, который неодобрительно поглядывал на нее, но никак на это не отреагировала. Скоро он будет склонять перед ней колени.

Такой же пир состоится в день ее свадьбы, решила Анна. На самом деле, учитывая сегодняшнюю праздничную атмосферу, роскошное угощение и ее девственно белое с серебром платье, казалось, не хватало только священника, который дал бы ей обручальное кольцо и благословил. Если бы только это был день ее свадьбы!

Генрих ввел Джорджа в число членов Тайного совета. Брату Анны предстояло пойти по стопам родителя и сделать карьеру дипломата, к которой – как сын своего отца – он имел замечательный талант. Джордж уже пользовался большим влиянием при дворе. Но его личная жизнь по-прежнему не складывалась. Анна знала, что он и Джейн оставались в прямом смысле слова чужими друг другу, и пыталась вызвать на откровенный разговор вечно обиженную Джейн, но безуспешно.

В те дни Анна иногда встречала Джорджа при дворе в компании с одним очень привлекательным внешне молодым человеком – речь его была немного грубовата, со странным акцентом, но он отлично играл на лютне и клавишных инструментах.

Она спросила у Норриса, кто это.

– Марк Смитон, – ответил Норрис и тепло взглянул на нее; Анна знала, стоит дать малейший намек на поощрение, и он будет у ее ног, хотя до сих пор носил траур. – Почему вы спрашиваете?

– Кажется, он нравится Джорджу, но, по-моему, это человек низкого происхождения.

– Его недавно назначили грумом в личных покоях короля. А его отец вроде бы был плотником.

– Над этим не стоит глумиться, – криво усмехнулась Анна. – Наш Господь тоже был сыном плотника. И все-таки в этом Марке Смитоне есть что-то вульгарное.

Впрочем, и лукавое тоже. Анне, к примеру, не нравилось, каким оценивающим взглядом он на нее смотрит.

– Думаю, он фламандец. Подвизался при дворе Уолси. И продвинулся далеко благодаря своему таланту к музыке. Дайте этому парню любой инструмент, и он сыграет на нем.

Танцевать Марк Смитон тоже умел. Его часто можно было видеть щеголяющим в толпе броским костюмом, когда в присутственном зале устраивали танцы. Анна отметила, что его блузы, чулки, башмаки и головные уборы были самого лучшего качества. Очевидно, Генрих ему хорошо платил.

Один раз по приказанию короля Смитон пел для развлечения двора, но переусердствовал с драматическими эффектами.

– Даже мед, если его слишком много, становится тошнотворным, – пробормотал отец, сидевший рядом с Анной. – Что это за болван?

Тем не менее Джорджа все чаще видели с Марком, иногда к ним присоединялся Фрэнсис Уэстон, другой юный джентльмен из личных покоев короля. Приятный молодой человек со светлыми волосами, голубыми глазами и экстравагантным вкусом в одежде, тоже умелый исполнитель на лютне. Иногда Анна и ее ближайшие наперсницы – кузина, прекрасная Мадж Шелтон, и дочь Норфолка Мэри Говард – присоединялись к ним вместе с Норрисом, Брайаном и другими галантными кавалерами.